Елена Вернер - Ты – моя половинка Страница 8

К остановке через бульвар шли, не разнимая рук. Почти не разговаривали, им было приятно просто молчать вместе. В дождь Коля раскрывал над нею свой большой зонт, под ногами хлюпала размокшая рыжая листва.

Марина шла неровно, отдергивая ногу, если видела перед собой дождевого червя – а ими была усеяна сплошь вся тропинка.

– Ты же говорила, Режина не любит опозданий, – подколол ее как-то Коля, следя, как она осторожно откидывает в траву очередного извивающегося червяка.

– Жалко же. Вон их сколько раздавили… Нужны ли такие жертвы? – забавно наморщился ее лоб.

– Это всего лишь дождевики.

– Да? А если бы люди?

Она заскочила на бордюр и грациозно помчалась вперед, балансируя под колючим дождем, как гимнастка на проволоке под куполом цирка.

Вечером они встречались по дороге домой или снова заходили друг к другу на работу. Сидели в кино, под стрекот киноаппарата в пятый раз переживая за Чапая. Марина вцеплялась в Колин локоть, ища поддержки, а потом, когда Чапаев все-таки не доплывал, украдкой вытирала глаза платочком, а Коля посмеивался. Или ходили за керосином, хлебом, молоком – всегда вместе.

Однажды Марина услышала часть разговора двух соседок. Речь шла о них, Кареловых. Ася из 47-й квартиры удивлялась, как это Коле не наскучит всюду ходить с Мариной. А Тоня из 50-й ответила, что это просто по первости, мол, скоро выпустят пар и станут, как все.

Перед сном Марина читала библиотечные книжки, вышивала покрывало на кровать, чинила одежду, Коля заполнял карточки больных или переписывал ноты. Теперь каждый раз, видя пять полосок нотного стана, он вспоминал, как подарил Марине ее серенаду, ту самую, что родилась в ночь после их знакомства. Он играл для нее в красном уголке, после операции, уставший, пропахший сладковатым наркозным эфиром. У нее дрожали ресницы.

В декабре ударили морозы. Пруды в Сокольниках покрылись льдом, и Марина с Колей катались на коньках, хохоча и неуклюже шатаясь на узких, привязанных к сапогам лезвиях. Целовались на морозе у той же черемухи, мимо которой плавали на лодке в мае. Она снова стояла в снегу, теперь уже настоящем. У Марины лопнула от холода нижняя губа, и всю дорогу домой она то и дело слизывала капельки крови, выступавшие ровно посередине, доводя Колю этим невинным движением до белого каления.

Перед Новым годом Коля стал возвращаться из больницы с гостинцами: больные шли к доктору не с пустыми руками и настаивали, когда он пытался отнекиваться. «Ведь Новый год!» – не понимали они Колиной щепетильности. Так Коля принес своей сладкоежке Марине пастилу и целую консервную банку какао-шоколада, который она отрезала себе ножом по кусочку в день – чтобы на дольше хватило. Большой кусок отнесла Валевской, но та сморщила носик, сказала, что следит за фигурой, и отдала весь кусок швеям в пошивочную.

В обеденный перерыв Марина бегала то в гастроном, пытаясь уцепить что-нибудь вкусненькое, то в универмаг за подарками. Тридцатого числа они вдвоем с Колей приволокли небольшую, но пушистую елку, поставили в табуретку. Коля приобрел коробку новеньких елочных игрушек: мерцающие шары, фигурки пионеров и парашютистов, несколько хлопушек и пятиконечных звезд. Перед сном Марина долго смотрела на елку и гадала, что принесет им новый год.

Назавтра Коля пришел домой в обед. Марина суетилась, готовя праздничный стол, хотя особо и не нужно было: свой первый Новый год они решили встретить вдвоем. Как только он переступил порог комнаты, ее сердце оборвалось. Что-то случилось.

Она обвила руками его шею, он прижался всем телом, словно хотел отпечататься в нее, как оттиск. Но сразу, с порога, ничего не сказал, значит, вести не самые тяжелые, никто не умер, вздохнула Марина неслышно.

– Я сегодня снова в универмаг забегала, – пробормотала она, чтобы дать ему время собраться с мыслями. – Представь, календарей на тридцать седьмой совсем не осталось, все разобрали… Зато смотри, какая прелесть!

Марина стала быстро разворачивать коричневую бумагу. Вытащила и протянула ему елочный шар: алый, с портретом Сталина на круглом блестящем боку.

– Фельдмана арестовали, – сказал Николай.

Шар выскользнул, ударился о коврик, брызнул осколками.

– Как арестовали? За что? Почему? – не смогла понять Марина. Опустилась на стул и так и замерла.

Коля медленно снял верхнюю одежду, стал переодеваться. Подошел к двери, накинул крючок. Голос его был глух и тих.

– Говорят, был вредителем, подрывал основы социалистического строя, неправильно лечил членов партии и покушался на их жизнь. Обычная ерунда!

Марина испугалась.

– Коленька, ты что такое говоришь? Что значит «обычная»? Они ж, наверное, не просто так его арестовали. Может быть, было…

– Да не было, – оборвал ее Коля. – Не было, Мариш, понимаешь?!

– Ну тебе-то откуда знать? Им виднее. А если не было ничего такого, то разберутся, выпустят. Коля, голубчик, ну ты что! – Марина вдруг с всхлипом бросилась к мужу.

– Какая ты еще маленькая у меня.

В его голосе было столько горечи, что Марина даже не обиделась. Николай отстранил ее, прошел к углу, где на тумбочке высилась стопка из выпусков «Правды». Взял, перенес и поставил перед женой.

– Тут в каждом номере троцкисты, заговоры, шпионы, вредители. Враги народа. Ты веришь, что у нашего народа столько врагов? А если все враги, то где народ-то?

Марина испуганно смотрела на мужа и тряслась. Коля взглянул на нее горько, потер переносицу, мотнул головой.

– Прости, – сказал он. – Прости меня, Мариш, у меня все в голове мешается. Не волнуйся. Я сейчас приберу.

Пока она сидела в оцепенении, Николай принес совок, веник, сгреб осколки алого шара. У Марины эхом звенели в пустой голове слова мужа.

Полночь встретили тихо. За стенкой бубнил радиоприемник. Разговор как-то не клеился, Марина чувствовала, что Коле не по себе, и с облегчением думала, как умно они поступили, не позвав гостей. С чужими сейчас было бы совсем нехорошо. Только соседей пришлось поздравить, но с этим Марина справилась сама.

Наутро Коля ушел в больницу, оставив Марину дома: Валевская дала ей выходной. Как только его шаги стихли на лестнице, Марина с кухни бросилась в комнату, заперлась и принялась пересматривать «Правду» за последний месяц. Она казалась себе преступницей, предательницей, знала, что делает неправильную вещь, но глаза все равно обшаривали страницу за страницей. Она с ужасом понимала, что страшным словам Коли находятся подтверждения. Но ведь это ничего не значит! Они и раньше всегда знали, что враги молодого государства не истреблены до конца, что они скрываются под масками, таятся по углам, как мыши. И то, что их наконец разоблачают, – это же счастье!

Но тут же ей вспоминался старик Фельдман. Его пальцы, прижатые к ее шее, его шутливые наставления на свадьбе, его понимающие глаза. Неужели он и есть враг? Марина не знала, что думать, и к возвращению Коли почувствовала себя совсем больной.

Проболела она целую неделю. Коля отпаивал ее чаем с медом, какой-то горькой микстурой, ставил горчичники. К страшному разговору они больше не возвращались.

В мартовскую оттепель, когда все вокруг журчало и звенело, Марина шла в приподнятом настроении по двору больницы. С приходом весны, с неспешным течением счастливой своей жизни с Колей она все реже вспоминала о том, как грустно они встретили Новый год. Марине, с ее жизнелюбием, неиссякаемым оптимизмом, вообще удавалось быстро забывать все неприятное и жить дальше.

Главврачом теперь назначили бывшего завотделением хирургии, и Колю повысили на его место. Марина им гордилась и про себя все удивлялась, как этого не сделали раньше – ведь всем же понятно, что хирурга лучше, чем ее Коля, нет на всем белом свете. Сколько жизней он спас, сколько удачных операций провел! Правильно, что он не выбрал музыку делом своей жизни. Хотя… Она вспоминала посвященную ей серенаду и уже не была так уверена в правильности Колиного выбора.

До самого входа в больницу она шла, про себя напевая эту чудесную мелодию, щурилась от совсем уже весеннего солнца и думала, что вот еще немного, и наступит «время большой воды», когда ночью трудно уснуть от шума в водостоках и волнительных мыслей. А потом на смену придет «время зеленой дымки» – всего три-четыре дня, за которые деревья окутает нежным салатовым туманом, тонким, еще прозрачным…

У Коли заканчивался прием, и он попросил Марину подождать, как обычно, в лаборантской. Анну Васильевну он уже отпустил и планировал скоро закончить и сам.

Марина оглядывала ставшую уже привычной обстановку лаборантской, шкафы с лекарствами, раковину, марлевые занавески, эмалированные лотки с устрашающими и непонятными инструментами. Открыла рассохшуюся раму окна, долго дергая за шпингалет. Вдохнула свежий дух новой весны, холодящий нёбо, и погрузилась в мечтания.

Очнулась она, когда замерзло плечо. Прикрыла окно – в лаборантской стало тихо, и из-за стенки донеслись голоса, слова вполне можно было разобрать. Маринин слух ухватил знакомую интонацию, и она нахмурилась.