Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант) Страница 19

Он снял со стены большую фотографию, на которой возле него сидели шестеро молодых людей.-

— Вот твой отец,— сказал он сдавленным голосом.— Вот этот, слева...

Бася впилась взглядом в светлое, открытое, веселое лицо. Она вглядывалась в него так пристально, что это лицо начало расти, увеличиваться, и вот уже светлые глаза заглянули ей прямо в душу.

— Папочка! — выговорила Бася отчаянным шепотом.

Профессор Сомер мягко взял фотографию из ее рук.

— Не надо, маленькая, не надо... Лучше улыбнись ему.

Светлое лицо отца вошло ей в душу и закрепилось там, как на фотопластинке.

В этот вечер она молилась:

— Сделай, Боже, так, чтобы ему не было холодно и в той пропасти... Пусть минуют его камни, летящие с обрыва... Пусть его могила будет спокойной в этой далекой, страшной, чужой земле... Смилуйся над моим бедным отцом, Господи!

Ольшовским Бася сказала:

— Я знаю все!

Она спрятала атласы и карты, потому что по эквадорским плоскогорьям уже могла путешествовать с закрытыми глазами.

Ее ждала еще одна обязанность, очень срочная: надо было навестить могилу матери и побывать у пани Натальи Будзишовой, своей первой опекунши.

Обе долго стояли на коленях возле могилы, старательно ухоженной и обсаженной цветами.

— Это вы помните о ней...— сказала Бася взволнованно — Как мне вас благодарить?

Она взяла обе ее руки и прижала их к своему лицу*

— Оставь, детка! — защищалась пани Будзишова — Никакая это не заслуга. В нашем отвратительном городке нельзя ни о чем говорить с живыми, вот человек и ищет хоть немного отдыха на кладбище... Ну, посадила я тут несколько цветов, ну и что? По крайней мере, мне есть чем заняться.

— Но ведь пан доктор...— проговорила Бася.

— Пан доктор всегда больше радуется тифу, чем мне. Кроме того, он играет в пикет с аптекарем, неплохая компания, да? А болеть за них приходит владелец склада похоронных принадлежностей. Ну, ну... Но раз уж речь зашла о смертельных делах, скажи мне, что с тем вампиром, актером, который пугает людей?

— С паном Валицким? — улыбнулась Бася.— Он каждое воскресенье приходит к бабушке на обед, и они скандалят до вечера. Он очень постарел.

— А зубами скрипит? ’

— Уже не очень. Только-по воскресеньям.

Бася провела три солнечных дня у благородной Будзишовой, которая, однако, была кисловатой, как перебродившее, но когда-то благородное вино. Пора было возвращаться.

— Теперь ты доедешь одна до Варшавы? — улыбнулась Будзишова во время нежного прощания— Не нужно тебе больше таблички с адресом?

В Варшаве Басю ожидала печальная новость.

— Валицки тяжело болен! — сообщил ей пан Ольшовски.

— О Боже,— искренне опечалилась Бася.— Я только что разговаривала о нем с пани Будзишовой. Что с ним?

— Он сильно простудился где-то во время своих актерских странствий. Воспаление легких. Его положили в больницу.

— А можно его навестить?

— Не только можно, но и нужно, Бася! Этот несчастный человек все время спрашивает о тебе. Может, ты не помнишь, но, когда ты болела девять лет назад, он волосы на себе рвал и приходил каждый день.

— Я помню... Он еще смешно кричал, чтобы меня развеселить. Бедный, бедный Ирод!

Она поскорее побежала к бабушке, чтобы поговорить о нем. Пани Таньска была потухшей,

как факел, и дымилась плохим настроением.

— Я ему говорила: носите осенью рейтузы! одевайтесь теплее! Я ему десять раз говорила, и ты думаешь, что он меня послушался? Ты знаешь, какие у него ботинки? Один раз он пришел, а я смотрю - на ковре лужа... Рыбу можно было ловить... Я ему говорю: что такое? почему вы не вытираете ноги у дверей? «Я вытираю, вытираю, — бубнит этот бандит,— но это мне не удается. Эта вода не снаружи, это вода подкожная, она вытекает из самих ботинок!» Поднимает ой нахально сначала одну ногу, а потом другую и хвастается, что в подошвах у него дыры. Я уж хотела заскрежетать зубами, но он меня опередил, а я с ним конкуренции не выдержу. «Я разбогател на искусстве! - начал он кричать - Это мне награда за героизм! Так я за ней гонялся, что продрал эти смешные башмаки!» Ты слышала что-нибудь подобное?

— Бабушка,— несмело сказала Бася.— Надо было купить ему новые...

Пани Таньска посмотрела на нее мрачно.

— Ты так думаешь? — сказала она черным голосом.

С громким треском она открыла шкаф и вынула пару сверкающих ботинок.

— А это что? — воскликнула бабушка.

— Ботинки...

— В самом деле. Слепой бы понял, что это ботинки. Я купила их и говорю: «Возьми их и носи на здоровье». А этот убийца чуть меня не прикончил. Кричал так, что весь дом сбежался. «Я не нуждаюсь в ничьей милостыне! — орал.— Я артист, а не нищий! Носите их сами, ведь у вас ноги как у слона! И обе левые!» Слышишь? Ага! И еще кое-что похуже говорил. «У замшелых дам бывают дурацкие идеи. Может, вы пожертвуете мне еще какие-нибудь свои махровые рейтузы? Отдайте их кому-нибудь другому... Послужат палаткой во время ливня...» Потом хлопнул дверями — только я его и видела. Бедняга...

— Вы рассердились?

— За что? Этот человек чист, как слеза, и у него есть своя гордость. Он мне наговорил всякого, я ему наговорила, и конец... Скучно мне без него... А когда я узнала, что он заболел, сердце у меня сжалось... Пойдешь к нему, Бася?

— Пойду завтра с паном Шотом.

— Это хорошо, очень хорошо! Скажи ему, что я хотела как лучше. А у этого Шота спроси, не нужно ли чего. Сейчас он не сможет устроить скандал. Бедный пан Антони... Рожи корчит, а сердце ангельское... Марцыся в кухне поплакивает. Он говорил ей, что миллион лет она будет грызть в аду то, что плохо приготовила, и запивать смолой, а ведь бедняжка обожает его. Один раз он взял ее в театр, когда играл какого-то духа, а Марцыся убежала из театра со страху. За это он хотел ее поцеловать... Скажи ему, Бася, чтобы он скорее поправлялся.

Пан Антони Валицки — самый страшный Ирод всех времен и народов, упырь и оборотень во плоти, предводитель привидений, князь разбойников и кровавый призрак — не намерен был поскорее выздоравливать. Он тяжело дышал и хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Температура упорно подтачивала его.

Шот навещал его часто и всматривался в него печальным взглядом. А пан Антони спрашивал прерывающимся голосом:

— Что нового в театре?

Приятель рассказывал о блеске и нищете любимого театра, прикидываясь беззаботным и веселым. Вдруг он увидел на лице Балицкого страшную гримасу, но, зная ее правильное значение, спросил:

— Над чем ты смеешься, Антечек?

— Радуюсь,— тяжело проговорил старый Ирод,— потому что меня ждет большое удовольствие. Я только того и жду, чтобы умереть... В ту же ночь я явлюсь этому ананасу директору и так его напугаю, что он или поседеет, или сбежит из дома...

— Стоит, стоит,- сказал Шот одобрительно - Это халтурщик, а не директор, но ты, Антони, не умрешь. Даже не думай!

— Умру, умру, хотя бы из вежливости... Не могу подводить докторов, которые уже подписали мне приговор. Да, Шот!

— Слушаю тебя, брат.

— Подушку ты можешь забрать себе. Одеяло тоже. Только не продавай, жулик, потому что сопьешься... Знаю я тебя. А за это ты должен нести перед процессией все мои ордена...

— Какие ордена?

— Все эти звезды, которые я видел среди бела дня, когда был голоден... И все эти кресты...

— Перестань, Антечек, у ’гебя температура.

— У меня вечно была температура, всю жизнь... У настоящего актера всегда должна быть температура... Сколько бы раз он ни выходил на сцену... А я сорок лет... но зато Ирода я играл — пальчики оближешь!

— Забойно ты играл Ирода! - сказал Шот горячо — И дух отца Гамлета. Никто больше так не сыграет!

Старый актер прикрыл глаза от восторга. Смерть спряталась в какой-то темный угол, а луч солнца упал сквозь окно, неся золотую радость. Больничная комнатка наполнилась шумом и скандированием: «Валицки! Валицки!» Так рукоплещет галерка и вызывает актера к занавесу.

— Шот...— шепнул старый Ирод.— А все фотографии отдашь Басе... Слышишь?

— Слышу. Бася сюда завтра придет.

Валицки широко открыл глаза и воскликнул чистым голосом:

— Придет? Шот, я должен побриться!

Как следует выбритый, в приподнятом настроении назавтра он ждал ее с самого утра.

Бася пришла после обеда с букетиком осенних фиалок, торжественная и словно бы немного напуганная. Шот, который ждал ее у входа, печально сказал:

— Все очень плохо, но я прошу тебя улыбаться.

— Я не могу.

— Надо! Надо улыбаться!

— Хорошо,— ответила Бася.

На минуту она помертвела, увидев «дядю Валицкого», превратившегося в собственную тень, но, когда заметила его нечеловеческую радость, ободряюще улыбнулась. Он хотел протянуть к ней руку, но не смог.

— Бася! — шепнул он — Басенька!