Василий Еловских - На Сибирском тракте

На Сибирском тракте

ПЕРВЫЕ ДНИ

По берегам Тобола лишь изредка появлялись маленькие деревеньки. Весенняя вода разлилась, затопив луга местами на полкилометра. Из воды торчали голые растопыренные ветки тальника, они отбрасывали на воду длинные тени. Издали казалось, что кустарник надломился.

Не было никаких признаков тайги. А Сергею говорили, что в этих местах тайге конца-края нет.

Совсем недавно Сергей демобилизовался из армии. Обком партии направил его редактором районной газеты. И вот сейчас он вместе с женой и сыном плыл на север.

У Сергея было тяжело на душе. После шумных городов Притоболье казалось безлюдным и скучным, и веселый вальс, раздающийся из репродукторов, лишь усиливал невеселое настроение.

Пароход бесконечно долго разворачивался и причаливал к берегу, от которого начинались кривые улицы районного села. На капитанском мостике грубым голосом подавали команды. Где-то громко плакал ребенок.

Сергей жадно рассматривал все: темные деревянные дома, людей, встречающих пароход, машины, груженные мешками. Ухабистая дорога пересекала село, на огородах лежали кучи навоза.

— Смотри-ка, сам председатель райпотребсоюза здесь! — послышался сзади мужской голос. — Товарищу Устюжанинову мое почтение!

Возле низкого здания, похожего на склад, стоял мужчина в больших кирзовых сапогах, облепленных грязью, в фуражке, надвинутой на лоб. Засунув руки в карманы тужурки, он холодно посматривал на людей.

«Какой несимпатичный», — подумал Сергей.

Сергей нигде не видел так много грязи. Она покрывала всю улицу и была глубокой и липкой. Сапоги, облепленные грязью, казались страшно тяжелыми.

Впереди шла жена, за ней сын Саша, позади Сергей. Валя часто останавливалась и говорила:

— А как тут пройти? Знаешь, у меня в обоих ботах грязь.

Сергей обхватывал жену за талию и переносил через канавы и ямы. Сашу он брал в охапку. Мальчик сжимался в комок и говорил с жаром:

— Неси дальше, пап, неси.

Редакция газеты была в центре села, рядом с райкомом партии и Домом культуры, в длинном одноэтажном доме, возле которого на столбе хрипел репродуктор. Во дворе стоял стог сена. В хлеву мычала корова.

В широком и темном коридоре пахло чем-то неприятным. Жена с сыном остались возле двери. А Сергей пошел, выставив вперед правую руку. Спросил:

— Есть кто?

На полу что-то шевелилось.

«Не собака ли?» — подумал Сергей и, остановившись, снова спросил:

— Кто здесь?

Он зажег спичку и увидел теленка, который стоял, наклонив голову и широко расставив ножки.

Слева открылась дверь, и показалась мрачная мужская физиономия.

— Вам кого?

«Вот это редакция!» — усмехнулся Сергей и сказал басом, посолиднее:

— Я новый редактор. В общем… к вам работать приехал.

Мрачная физиономия повернулась и крикнула:

— Стаська, поди, новый редактор приехал!

В коридор выбежал высокий кудрявый парень и открыл в темноте другую дверь.

— Проходите сюда. Тут редакция. Это комната бухгалтера и секретаря редакции. А здесь вот кабинет редактора. Ставьте сюда чемоданы.

В комнатах висели электрические лампочки, а на столах стояли керосиновые лампы.

— Я печатник. Важенин моя фамилия. Вам ведь редактора Алексеенко надо? Старого или бывшего, не знаю, как теперь называть его. Он в наборном.

Важенин говорил торопливо, взгляд был нахальный и боязливый. «Работничек он, конечно, неважный, — решил Сергей. — В армии такие сачковать любят».

Типография размещалась по другую сторону коридора. В наборном цехе сидел за столом, заваленным бумагами, небритый мужчина лет сорока пяти в потертом кителе без подворотничка. Рядом с ним стоял костыль.

— Фронтовик? — кивнул на костыль Сергей, радуясь тому, что первый разговор может быть скрашен воспоминаниями о фронте.

— Да нет, — ответил Алексеенко с некоторым неудовольствием. — Это еще в молодости. О вашем назначении, товарищ Матвеев, я узнал еще позавчера. Первый секретарь райкома партии сообщил. Он думал, что я упаду в обморок от такой новости. Но я понимаю… Я же понимаю, что всех газетчиков в войну забирали, а теперь вот помаленьку демобилизуют. Ну, а здесь, в тылу, работников подбирали всяких.

— Вы кем работали до редакции?

— На радиоузле.

— Чего же ушли?

— Предложили. Подумал и согласился. Зарплата больше, да и паек особый давали. Раньше-то я рабкором числился.

— Давно в газете?..

— Да около семи лет.

— Ну, вы уже старый газетный волк.

— Не больно-то… Эта профессия, лешак ее дери, какая-то особенная. Кому легко дается, а вот у меня, говорят, неважно получается. Огонька такого нет. А секретарь редакции Муромцева, та только с прошлого года у нас работает. Сегодня у ней ребенок болеет. — Алексеенко вздохнул и продолжал уже громче, официальнее: — В райкоме нет ни одного секретаря, все в колхозах. Так что докладывать некому. Принимайте дела.

Сергей с интересом осматривал типографию. Она сильно напоминала ему фронтовую, — во время войны он работал в редакции дивизионной газеты. Там была такая же разбитая печатная машина «американка» и такие же старые покосившиеся реалы. За порядком здесь, видно, не следят: на подоконниках и на полу валяется шрифт, стекла окон грязные, дверь затворяется неплотно.

— А это вот Нина, Нина Чернышева, наша старшая наборщица. — Алексеенко указал на худенькую остроносую девушку, которая, прислонившись к реалу, смотрела, улыбаясь, на нового редактора. — Она у нас навроде директора типографии. Лицо грозное в местном учреждении.

— Шрифт с подоконников и пола надо убрать, — сказал Сергей негромким ровным голосом. Ему не хотелось с первого дня изображать из себя строгого руководителя. — И грязи здесь многовато.

— Куда денешься от нее, — вздохнула Чернышева. — Типография.

— В типографии тоже должно быть чисто. Окна у вас, наверное, года три не мыли. А пол моют?

— Да так… Раза два в месяц, а иногда и раза три.

— Надо раз в неделю.

— Уборщица откажется, — вставил Алексеенко. — Она и сейчас готова уйти.

— Найдем другую.

— Трудненько будет найти. Зарплата мала, а работенки дай бог.

Отворяя дверь в коридор, Сергей услышал недружелюбный голос Чернышевой:

— Новая метла всегда старается чисто мести.

— Чей теленок? — спросил Сергей с порога.

— Вашего покорного слуги. — Алексеенко смущенно засмеялся. — Корову держу. Без этого в деревне нельзя. Она здесь стоит, во дворе редакции, в хлеву. Тесно там. Лечь корова еще может, а хвост ей протянуть, прямо скажу, некуда.

— Расширить надо хлев.

— Да, конечно. Только не мог же я за счет редакции. Корова-то моя все-таки. А расширять хлев во дворе редакции за свои деньги вроде бы нелепо.

— Телка надо убрать. Немедленно! Редакция все-таки, а не скотный двор. Вы меня простите за откровенность.

— Ничего, ничего. Завтра утречком уведу. У себя на кухне пока подержу. Скоро лето.

— А почему здесь так темно? Почему нет лампочек?

— Лампочка-то висит, да гаснет часто, а если торит, то неровно. Говорят, на станции что-то сломалось. Новую электростанцию у нас строят. Да только когда она будет.

— Окно прорубить.

— Руки не доходили. С весны до зимы приходится в колхозе работать уполномоченным. И газету выпускать. Зимой легче. Но опять же не будешь зимой стену прорубать.

— Так тоже не годится.

— Вы молодой, энергии у вас больше. Сделаете.

В голосе Алексеенко Сергей почувствовал скрытую насмешку и бросил коротко и жестко:

— Сделаем!

Когда они вошли в редакцию, Алексеенко сморщился и почесал затылок.

— С января здесь не занимался. Печь, лешак ее дери, испортилась. Весь дым, вместо того чтобы наружу идти, в комнату выходил. Печку мы на днях переложили. И сегодня утречком подтапливали немного. Вроде бы все в порядке. Вам с семьей, видимо, в кабинете редактора пока придется пожить. А потом квартиру где-нибудь дадут.

— Секретарь райкома партии сказал заведующему сектором печати обкома, что у редакции есть пятистенный дом и я могу там поселиться.

— Видите ли, — замялся Алексеенко, — в пятистенном доме вы едва ли захотите жить. Он на краю села, возле реки стоит. Самое страшное, конечно, не в том, что на краю села, а в том, что он, лешак его дери, покосился.

— Как это?..

— А от наводнений. Каждую весну в воде. У входной двери пол выше, чем у окон. Вроде горки. Кататься можно. Отремонтировать бы надо, да денег не дают. Обещают только.

— В нем не живут?

— Нет. Окна и двери заколочены.

— Могут же все растащить.

— Там и тащить-то нечего. Одни стены, хлев да ворота. А кроме того, у нас здесь нету воров. Редко когда что-нибудь украдут. А в деревнях так и вовсе таких случаев не бывает. Можете оставить чемодан или пальто на улице, и никто не возьмет.