Владислав Шурыгин - В старом замке

Владислав Шурыгин

В СТАРОМ ЗАМКЕ

1

«Любые учения состоят из трех этапов. Первый этап — запутывание обстановки…» Так сказал мой ведомый — лейтенант Хромцов, или просто Стаська, после того как нам приказали перелететь еще на один полевой аэродром.

Этот аэродром оказался таким полевым, что дальше некуда. Отпрыгали по кочкам и, съехав в поле, с удивлением поглядывали из кабин самолетов на стартовый командный пункт, замаскированный в кленовой роще, где но неосведомленности штатской и свидание назначить можно.

Из травы, что ли, выросли, появились два диковинных гриба — два техника в касках. Комбинезоны перепоясаны ремнями, противогазные сумки болтаются, бежать мешают. Лица у них из-под касок без бровей, и глаз — одни носы да рты. По жестам дрессировщика, подманивающего к себе тигра, узнаю в коренастом человеке своего техника.

Отведя «фонарь» кабины, я смотрю на город, возле которого находится этот полевой аэродром. В прозрачном, как ключевая вода, воздухе он виден четко. Купола церквей, крупные здания в центре, домики на окраине…

Под этим городом погиб в сорок четвертом мой отец. Я смотрю на город, и щемит сердце, и чувствую свою вину перед отцом, вину за то, что в свои двадцать восемь лет не мог выбрать времени приехать сюда, как порядочный человек, как сын…

Возле СКП[1] собрались все летчики и техники эскадрильи. Нашему комэску, майору, едва за тридцать. Он, чувствуется, Доволен, что выдалась возможность поработать самостоятельно. Комэск по-деловому краток. Объясняет нашу ближайшую задачу и текущую обстановку, нажимает на слова: «Ну, значит, так…»

— Учения начнутся послезавтра. А могут и завтра начаться.

— А сегодня?

— Нет. Сегодня не начнутся, Хромцов. А что?

— Все нормально, товарищ командир. Просто некоторые лейтенанты городом интересуются…

Комэск усмехнулся — ох уж эта молодежь! Знает он этих «некоторых»! Комэск обращается к инженеру эскадрильи, говорит, кто где будет размещаться. Слышу только: «Летный состав — в финском домике».

…Садится солнце. Автобус везет нас в город. На перекрестке долго стоим, пропуская колонну военных автомашин с белыми полосами поперек бортов. Новенькие бронетранспортеры, похожие на катера, катят легко. Шуршат по асфальту шины, прыгают камешки. Сосредоточивается пехота. Ее тоже, видать, торопят.

При въезде в город — мост через речушку, а на том берегу, на крутых откосах, стоят крепостные стены. Берега красные, и стены красные. Две прямоугольные высокие башни отгородились строгими стенами без зубцов и кирпичных украшений. Через равные интервалы — угольники-подпоры, похожие на волнорезы мостов. Все это слито воедино. Построено на совесть.

Кто-то говорит: «Замок семнадцатого века». Очень может быть. Стиль готический.

Я прошу остановить автобус. Хромцов выпрыгивает секундой позже, почти на ходу, говорит:

— Ты что? Надо с центра всегда… Или крепость посмотреть захотел?

Я отвечаю Станиславу, что зря он выпрыгнул. Ехал бы себе до центра, а я могилу отца попробую разыскать. Вот какое дело…

— Что же молчал? Давай вдвоем. Где хоть примерно, знаешь?

Вот и нет беззаботного Стаськи. Он идет рядом со мною, засунув руки в карманы брюк, длинноногий, задумчивый.

— Знаешь, если бы пораньше, — Станислав смотрит на часы, — мы бы прямо в военкомат. У них обычно списки… Батя так братишку своего нашел в Севастополе… Мы узнаем сейчас у местных, где военное кладбище.

2

Цифровые могилы… Сколько лет прошло, скольким неизвестным вернули имена, а на белых щербатых плитах, на выветренных цементных обелисках все еще видны вжимающиеся в цемент и камень цифры: «Здесь похоронены 77 бойцов и командиров Советской Армии».

На улицах зажглись редкие огни. Хотя у Стаськи, как всегда, есть с собою фонарик, шагать на другой конец города, где находится еще одно воинское кладбище, поздно, и мы не спеша идем по пыльной старобулыжной дороге.

— Слушай, Боря, а не зайти ли нам в ату крепость? Что мы, сторожа не уговорим?

Темно-сиреневое небо заслоняет громада крепостных стен. Между башен — похожий на солдатскую каску купол собора. Луч Стаськиного фонарика скользит по избитым, точно оспой, кирпичам стены, ныряет в глубокие оконца и бойницы, поспешно выскакивает из них. А вот и деревянные ворота с навесным замком. Между створками ворот большая щель — можно свободно руку просунуть, ворота скрепляет ржавый замок. Желтый круг света скользит по булыжнику, по сводам крепостного входа. Виден двор, каменная лестница с перилами.

— Эй, кто есть живой — откликнись!

Стаськин голос гулко усиливается входными сводами. Я зачем-то сую пальцы между проушинами и слегка приподнимаю замок, он издает ржавый стон и неожиданно открывается. Этого еще не хватало!

— А он и, не был закрыт, — успокаивает меня Станислав. Ударом ладони загоняет металлическое полукольцо в корпус замка. — Бутафория, понял?

— Кто там? — гудят своды, и Стаська, как агент уголовного розыска, молниеносно подается вперед, шарит фонариком. Из глубины двора идет человек. Стаська поспешно выключает луч:

— Летчики. Интересуемся стариной.

Теперь сторож включает фонарик. Слышны неторопливые шаги, ярче светятся щели ворот, суетятся тени на мощеной дороге. Сторож светит в щель, ослепляет Стаську.

— Ну-ну, дед! Посветил — и будет, — загораживается ладонью Стаська. Сторож гасит фонарь, в щель просовывается рука, и цепкие пальцы ловко разгибают бутафорский замок. Створки ворот раскрываются под собственной тяжестью, медленно, одновременно. Теперь, наверное, и Стаська видит, что «деду» столько же лет, сколько и нам. Сторож в сапогах, стеганка перепоясана ремнем, лицо худое, остроносое, из-под кепки блестят насмешливые глаза:

— А в два ночи не могли прийти? — Из-за спины сторожа высвечивает ствол берданки. Грозное оружие…

— Нет, товарищ, не могли. В два мы спим, а днем работаем. Можно осмотреть крепость?

— Осмотреть? Ладно, заходите.

Мрачный крепостной двор. Стаська освещает фонариком пыльные белые плиты, штабель досок, поколотые ступени лестницы, железные клепаные двери, белые статуи не то рыцарей, не то святых…

— Замок, что ли?

— Да, семнадцатого века.

Стаська присвистнул, — ты смотри, старина какая! — спросил, с чего бы нам лучше начать осмотр.

— Начнем с верхнего костела.

— Костела? Замок католиков, что ли?

— Да, замок босых кармелитов. Поднимайтесь по этой лестнице.

«Замок босых кармелитов?! Стоп, стоп… Откуда знакомы мне эти слова? Может, в школе?.. Может, читал где? Да, читал!» Я не вижу ступеней, по которым иду, не слышу голоса нашего ночного гида. «Замок босых кармелитов»… Эти слова знакомы мне давно. С тех пор как научился читать, как почувствовал в себе потребность узнать все о своем отце. Гахают, открываясь, железные двери верхнего костела. Дохнуло холодом, плесенью. Под ногами груды земли, битый кирпич, зелено-медная крышка — не то обшивка карниза, не то крышка гроба. Дальше пыльная стена с умирающими красками одежд и ликов святых, печальные глаза богоматери, скорбное долготерпение неизвестных мучеников, жилы натруженных рук, пальцы многострадальных ног. В бороде старца пулевая выбоина, и видна суриково-кирпичная стена, а глаза удивительно чистые, в них светится спокойствие, мудрость: «И это пройдет!»

Луч фонарика уходит вверх, высвечивая сводчатый потолок. Шарахаются, плывут прямые тени по углам. Над ржавой балкой, проткнувшей купол костела, заметались черные тряпки — захлопали крыльями разбуженные птицы.

— Ты смотри…

— Да, уникальная архитектура. Заметьте, весь этот купол сделан…

Густой голос костела гулко повторяет окончания слов, точно переводит все только что сказанное на свой каменный, холодный язык: «…тура… метьте… упол… елан…»

Мой отец был ученым, историком. Свободно владел несколькими романскими языками, и все эти крепости, костелы, соборы были его жизнью. Во мне живет странная, непонятная тоска по старине, тяга к архитектуре древних строений.

— …представляет большую историческую ценность. Во время Великой Отечественной войны замок сильно пострадал, но государство все же решило реставрировать этот памятник…

«…вать… от… ник…» — поет эхо.

В войну отец имел бронь и в первые два года не смог уехать на фронт, хотя и рвался. Военную форму он надел в середине сорок третьего.

— Вот здесь размещался орган. Во всю стену. Замок босых кармелитов считался…

Отец погиб весной сорок четвертого, а дома остались его тетради, исписанные мелким торопливым почерком. Когда я подрос, мать иногда разрешала мне читать их. В одной я и прочел слова: «Замок босых кармелитов». Запомнились они, видно, потому, что странно как-то, когда в замке обитают босые люди. Замок построили, а башмаки сшить не могли. Ну, летом еще куда ни шло, а зимой? Стараюсь вспомнить, что там еще было написано о замке, и не могу. Что-то об иезуитах, о Речи Посполитой, о Ватикане. Нет, не помню.