Евгений Дубровин - Ласточка с дождем на крыльях Страница 10

– Ну, ну, расфантазировалась. Какие планы?

– Во-первых, оденься. – Зоя развернула узел, и Гордеев увидел такой же балахон, какой был на ней. – Это одежда наших пастухов. Путь предстоит неблизкий.

– Ты хочешь сбросить меня со скалы и разом решить все проблемы?

– Мы пойдем к моему деду. Ему сто три года. Он живет один в сакле, разводит пчел и выращивает виноград.

– Что же я потом скажу своим? Поднимется страшный переполох. Гордеев ужасно инициативный. Он вызовет альпинистов, собак, вертолеты.

Зоя сдержанно рассмеялась.

– Ты все-таки считаешь меня дурой. Я все предусмотрела. К ним подойдет мой верный человек и скажет, что ты пошел гулять, заблудился и попал к пастухам в Змеиное ущелье. Это очень труднодоступный район. Конечно, никто из них туда не потащится и уж конечно не станут тревожить сон вертолетчиков и собак. Они примут самое мудрое решение: пьянствовать до утра. А человеку скажут, чтоб он доставил тебя на рассвете живым или мертвым. Но лучше, конечно, живым. Как ты считаешь, я права?

– Мудро, – не мог не согласиться Красин.

Он надел одежду пастуха, которая оказалась удобной и теплой. Зоя подала ему палку.

– Это я для тебя. Ты же новичок в горах. Будешь отбиваться от горных духов.

– Умница. – Он распахнул ее накидку и обнял. Тело Зои было горячим. Одежда скользкой, белой. – Ты надела то платье? – с изумлением спросил он.

– Конечно. Ты же просил. Я просидела над ним два месяца, а ты даже не смог как следует рассмотреть его.

– Однако… в макси по горам…

– Я подпояшусь… Отвернись…

Они шли по горным тропам около часа. Вернее, она скользила между камней, как белая ящерица, – верхнюю одежду Зоя несла в руках. Он же тяжело топал за ней, спотыкаясь о камни, нащупывая палкой дорогу впереди, так как насмотрелся фильмов об альпинистах и боялся провалиться в расщелину или оступиться и покатиться в туманную пропасть, постепенно превращаясь в мешок, набитый костями и мясом. (Ух! Как же они тогда его будут хоронить? В цинковом гробу? А смотреть через окошко? Довольно мерзкое зрелище. Хоронить его, Красина, надо красиво: в новом финском костюме, немецких разноцветных носках, английских лаковых туфлях: седой, подстриженный, побритый, освеженный французской туалетной водой «Даккар», и все будут шептаться: «Ах, какой молодой, красивый, а умер». – «В горах разбился». – «Чего его туда понесло?» – «На пик восхождение делал». – «Дурак он, что ли? Плохо ему жилось в Москве?» – «Спортсмены, они все чокнутые».)

Размышляя таким образом, Красин действительно споткнулся и чуть не загремел под откос, правда, тот был пологим и зарос густой травой, так что ничего бы не случилось и не пришлось бы лежать в гробу в финском костюме, немецких разноцветных носках, лаковых туфлях, освеженным французской туалетной водой «Даккар».

Он удивился, как испугалась Зоя. Испугалась, но не растерялась. Она шла впереди и сделала лишь одно движение. Неуловимое движение хищного зверя в минуту опасности. Ее холодные цепкие руки скользнули сначала по голове, груди, потом ощупали ноги и руки.

Ярослав Петрович поднялся. Голова слегка кружилась. Видно, он все-таки ударился затылком при падении.

– Жив курилка, – сказал Красин преувеличенна бодрым голосом. – Двинем дальше.

– Ну нет, теперь я тебя понесу на руках. – Она в самом деле попыталась приподнять его от земли, но, конечно, у нее из этого ничего не получилось. Тогда он поднял ее на руки и, прижав к себе, двинулся вверх по тропинке. Палку он зашвырнул в кусты.

– Сумасшедший, – шептала она. – Мы же улетим в пропасть.

– Если вместе – согласен.

Все-таки она нежно, но настойчиво освободилась, и они пошли дальше. Зоя шла впереди, на крутых подъемах протягивала ему руку, однако Красин шутливо притягивал ее к себе, и они некоторое время стояли обнявшись, дыша общим дыханием и слушая далекий шум водопада, редкое осторожное падение шишек, отмерших елочных иголок и странное потрескивание, словно кололи щипцами сахар, – далекие детские воспоминания.

– Что это? – спросил Ярослав Петрович.

– Ледник. Это он так дышит.

– Разве ледник дышит?

– Конечно. Он живой. Как и все вокруг. Вот послушай.

Они замерли. Горы и в самом деле жили. Мягко, но настойчиво их стали обволакивать звуки, которые не имели ничего общего ни с шорохами леса, ни с потрескиванием ледника. Было ли это прикосновение света звезд к камням, или сохранившийся в памяти гор плеск волны Мирового океана, или удары метеоритов, когда Земля еще не имела атмосферы, или до них доносилось сжимание остывающей планеты, еще бывшей обломком звезды.

Во всяком случае это были не здешние звуки, то есть, конечно, они присутствовали тут, вокруг них, но родились они не сейчас, их происхождение не объяснялось сочетанием, из которого обычно создаются звуки: ветра, жары, холода, рождения, смерти растений…

Это были вечные звуки.

«Как хорошо, что я ушел с ней в горы, – подумал Красин. – Хотя бы из-за этого… Ради этих звуков вблизи ледника. Все-таки, наверно, ледник аккумулировал их… Он не мог не аккумулировать. Он единственное здесь живое разумное существо из ТОГО мира; в леднике Земля хранит информацию, которая, возможно, когда-нибудь будет расшифрована… Если она заложена для нас, людей… Я бы никогда не услышал этих звуков, если бы не она, эта удивительная женщина. Одновременно хрупкая и сильная, нежная и грубо-ироничная, мягкая и властная. И очень талантливая». Теперь он по-настоящему понял всю необычность рисунков на кирпичах, которые она присылала ему на день рождения и которые повергали его в такое изумление. Теперь он понял, что подобные узоры и сочетания цветов могли родиться только здесь, в горах, вблизи этого ледника – хранителя памяти Земли.

– Ну, вот мы и пришли, – сказала Зоя, достала расческу, зеркальце и стала приводить себя в порядок при свете звезд и матового свечения залитых туманом расщелин. – Дедушка не любит, когда я прихожу растрепой. Он считает, что красота всегда должна быть ухоженной. Разве я красивая?

– Не кокетничай, – сказал Красин.

– Нет, разве я правда красивая? – Зоя положила черные толстые косы на грудь, начесала на лоб челку и сделала несколько плавных движений, какие делают горянки, прежде чем начать жгучий танец.

Колебания ее рук передавались всему телу, она в упор смотрела на него огромными черными глазами, в которых искорками мелькали и звезды, и ледник, и туманные ущелья; в этот момент она казалась частью всех этих странно перемещавшихся вещей: темных сосен, так стремительно, стройно взбегавших к небу, что они все вместе были похожи на рождественскую свечу; скал, настолько гладких, черных и холодных, что они уничтожали все, что бы к ним ни прикасалось (и свет звезд, и туман, похожий на распущенный в тазу с водой бинт, и идущий издали слабый-преслабый ровный свет, может быть, это был свет находящегося на краю света моря или даже океана).

Хрипло дышащего ледника, словно это дышал страдающий астмой старец, уставший от долгой-долгой жизни, но понимающий, что он обязан жить; и он живет, лишь неровным дыханием, которое старается скрыть от гор и звезд, выдавая, как ему тяжело и как все это надоело.

И густых, испускающих зеленый свет, видный даже ночью, лужаек, похожих на покрытые тиной и осокой озерца в средней русской полосе.

И неба, почему-то с большими немигающими звездами, словно это были не звезды, а планеты: может быть, горы не дают ночью испарений, а, наоборот, впитывают в себя влагу?

Мелькнул огонек. В первозданном хаосе он почему-то не казался инородным вкраплением. Его даже, показалось Красину, не хватало в этом необычном, немного жутковатом мире. Даже не тепла, света – нет, а символа, чего-то наподобие свечи, поставленной Человечеством: вот, дескать, и мы, маленькие существа из нежных мышц, хрупких костей, с несколькими литрами крови и двадцатью пятью тысячами болезней, с которыми борются эти нежные мышцы, хрупкие кости и странная жидкость, называемая кровью, мы рядом с вами, исполинами. Мы не знаем, зачем мы и зачем вы, но мы рядом, и мы не враги. Хотя бывают между нами некоторые недоразумения, но мы не враги… Мы будем стоять вместе до конца, каким бы он ни был.

Сакля прилепилась к скале, то есть у нее были три стены, функцию четвертой стены несла скала. Крышей служили плоские камни, уложенные так, как обычно укладывают черепицу. Невысокий дувал из глины и щебня, сарайчик, где кто-то тяжко вздыхал, наверно, корова, а может быть, лошадь, так как во дворе стояла телега. Двор был вымощен тоже плоским, как и на крыше, камнем. При свете огня, падающего из небольшого окошка, было видно, что камень разноцветный: зеленый, белый, красный, синий, будто это кафель в квартире эстета.

Зоя быстро перебежала дворик и стукнула в окошко три раза. Дверь почти сразу же распахнулась; наверно, она не была заперта и их ждали. На пороге возник Зоин дед. Красин ожидал увидеть столетнего горца, такого, как на снимках в газетах и журналах: бодрый высохший старец с мудрым лицом, выцветшими глазами опирается на посох. Или тот же старец, но уже без посоха, в национальном халате, мчится куда-то на коне на фоне седых гор.