Гавриил Кунгуров - Албазинская крепость Страница 10

Послышался треск и гул, гам казацких глоток взлетел над Олекмой. Ярофей, хлопнув дверью, вышел. Степанида вскочила с лежанки и босая пошла к оконцу. Лед на Олекме лопнул. Поплыла частая шуга, синие промоины выбивались на желтый сыпучий берег. Услышала зычный голос. Кричал Ярофей:

— Заламывай! Сорвет с причала! Побьет!

Казаки ухали, шлепали по воде. Обороняли от напора льдов корабли.

Наступал день отплытия.

Казаки месили ногами прибрежный ил, толкались у причалов, волочили якоря. Поп Гаврила служил отплывную, голосил у самой реки; эхо вторило и таяло. Казаки крестились размашисто, облезлую икону целовали не спеша. Пашка Минин кричал:

— А ну, шевелись! Гони от берегов! Отчаливай!..

Ярофей взмахнул шапкой, казаки навалились на бечеву, дощаники поплыли. В это время к Ярофеевой ладье подбежал головной доглядчик, орал с берега звонкоголосо:

— Вижу корабли, Ярофей! Сплывают на низ!

Ярофей вскочил на корму, долго махал шапкой. Дощаники причалили к берегу. Казаки приготовились к отбою, хоронясь по берегу в проталинах, меж камней, меж валежника. Из-за поворота реки выплыл корабль, за ним еще один. Плыли корабли налегке, к берегу повернули без опаски, не хоронясь.

Казаки признали дощаники Бояркина, выбежали на берег.

Ярофей с Пашкой Мининым разглядели Бояркина, наперебой кричали ему:

— С добычей ли?!

— Каков поход?!

Бояркин отвечал нехотя:

— Свое погубили. Чуть живы плывем…

— Неуспех? — допытывался Ярофей.

Бояркинские казаки грозились, над головой потрясали пиками, самопалами:

— Ваш какой успех? Кажите добычу!

— Зиму проспали в теплом логове. Ожирели!..

— Запасы, поди, пожрали начисто! Саранча!..

Дощаники причалили. Многих казаков недосчитались. Урон в походе Бояркина оказался большой: не вернулось и половины. Многих из прибывших от худобы ветер качал, одежонка драная топорщилась, иные и ратные доспехи порастеряли.

Бояркинские казаки жаловались Ярофею. Во всех бедах винили Бояркина, рвались побить нерадивого атамана. Ярофей брал побитого казака за острые плечи, крутил:

— А ну, повернись, покажись, воин! Каков? А? Ишь, как встретили тебя даурцы! Побили?

Бояркин прятался, боялся расправы, казакам на глаза не попадал. Ярофею он поведал без утайки о своем неудачном походе на Зею, в Дауры. Всю ночь до зари слушал Ярофей речи Бояркина о непокоренных даурцах, иноземцах желтолицых, в бою бесстрашных. С большим любопытством допрашивал Ярофей Бояркина об укрепленных городках даурцев, о неисчислимых богатствах земли Даурской. Послушал Бояркина, вздохнул:

— Негожий поход, посрамление. Нешто иноземцы двужильные, в боях не ломятся?

Бояркин оживился:

— Телесами мелки, боем лучным владеют, к огневому трусливы…

Ярофей позвал Минина, втроем сидели долго: думали, куда держать путь. Минин горячился:

— Путь один — пробиться в Дауры.

Бояркин отговаривал: и рать мала и запасы скудны.

Ярофей достал чертеж — потертый, рваный. В грамоте атаманы были неискусны, потому в сотый раз него заглядывали — и все без толку.

Разбудили попа Гаврилу, единственного грамотея. Поп Гаврила толковал этот чертеж многажды, и каждый раз по-иному.

Однако Ярофей понял по-своему:

— Неладно, атаманы, плывем!.. Смекаю так: заходить Олекмой в середину Даурского царства неподручно. Побьют.

— Иных путей не вижу, — ответил Минин.

— Надобно ударить даурцев с Амура-реки! — убеждал Ярофей.

— Путь к Амуру-реке неведом, — усомнился Бояркин.

Замолчали. Вновь спорили горячо. Уходила ночь, посерело небо, туманы сникли к реке. Олекма ощетинилась предутренней рябью. Атаманы разошлись сумрачные.

Ярофей прилег на лежанку. Неотступно мучило одно: как пройти к Амуру-реке, как обойти даурцев? Ярофей лежал на спине, устремив глаза в закоптелый бревенчатый потолок. Вставало перед ним заветное, распаляло кровь, сжимало сладостно сердце. Казалось: вот стоит он, Ярофей, на холме, а под ним течет Амур-река — черна, многоводна, величава. Вокруг нее без конца и без края привольные земли, и тонут те земли в синеве лесов, в зелени лугов: и все-то украшено и все-то убрано в цветы яркой красоты. А земли жирны, не паханы, тайга не хожена, травы не топтаны, зверь и птица не тронуты.

Ярофей засыпает, и мерещится ему: в белом небе парит сизый беркут, и с ним говорит Ярофей: «Эй, птица вольна, с высоты небес видны тебе все дали, все пути земные?.. Да?»

Беркут взвивается ввысь, теряется.

И слышит Ярофей голос знакомый, жалостливый, душевный: поет Марфа. И к песне той слетаются все певчие птицы и тоже заливаются, щебечут, свистят, рассыпают трели.

Он тихо поднимается с лежанки и вновь слышит голос:

— Что ты, Ярофеюшка?! Полуношник… Спи!..

Степанида, обвив шею, укладывает его на лежанку, шепчет молитву. Ярофей срывается, тяжело ступает. Скрипят половицы.

— Темень меня обуяла, Степанида, слепой я, кроту подобен!

— Что ты? — вскакивает Степанида. — Очнись!..

— С путей сбился, дорог не вижу… То как?

Степанида говорит:

— Надобно тунгусов, Ярофеюшка, поспрошать…

Ярофей задумывается.

Пути знают эвенки: известны им все реки, волоки, горные переходы. В аманатах — заложниках — держал Ярофей двух князей: одного отпустил: а старого князьца Калтачу оставил, чтоб эвенки платили ясак исправно, чтоб помнили твердую русскую силу.

…Утром в атаманскую избу вошел Ярофей с Ванькой Бояркиным: говорил Ванька по-эвенкийски.

Ярофей думал: «Старый Калтача должен хорошо знать пути до Амура-реки. Но заставить говорить Калтачу трудно».

Войдя в атаманскую избу, Ярофей и Бояркин не сразу разглядели Калтачу: забился он в темный угол, дремал на шкурах оленя. Княжеское ожерелье — нанизанные на кожаный шнурок зубы бобра, волка, медведя, лисицы и рыси — валялось поодаль, рядом лежал небрежно брошенный большеголовый деревянный божок. На вошедших пленник взглянул мертвыми, блеклыми глазами, сухие губы сжал, ссутулился, опустив голову на колени.

Вошла Степанида, поставила перед Калтачой чашу с кусками медвежатины. Калтача чашу отодвинул, не поднял опухшие веки.

Ярофей слукавил:

— Люди твои ясак сполна дали, мирюсь с тунгусами, иди в тайгу, живи в своем чуме…

Калтача поднял высохшую голову, ответил вполголоса:

— Ты хитрее лисицы, злее рыси. Калтача не верит…

Ярофей скрыл обиду:

— Велю тебя отпустить, укажи пути ладные и скорые.

Калтача выпрямился, глаза блеснули:

— Плачут эвенки в тайге… Пусть лочи убьют старого Калтачу, он не покажет им родных стойбищ!..

— Не о тунгусах говорю…

Ярофей торопил Ваньку пересказать Калтаче:

— Люди твои стонут от лютости даурцев… Худого не хочу, пусть тунгусы живут мирно… Иду к Амуру-реке, иду на даурцев!..

Калтача захохотал, закашлялся и ответил с хитрой усмешкой:

— Калтача старее совы ночной, а глупее лочей не встречал — ведь Амуром-рекой владеет могущественный даурский князь Албаза. Никто не побеждал Албазу. Великий китайский царь шлет дары Албазе! Не раз лочи бывали на Амуре-реке, не раз в страхе убегали!

— Кто убегал? В какие времена это было? — загорелся Ярофей.

Калтача растерянно мигал, вспомнить имена лочей не мог. Ярофей допытывался. По приметам Калтачи и его людей выходило так: лочи на Амур-реку пришли прошлой зимой. Где они теперь, Калтача не знал.

Вспомнились Ярофею слова беглого Магды, сказанные ему еще в Илимске. Магда клялся луной и звездами, что храбрый атаман Черниговский уплыл на Амур со своими казаками и что он, Магда, хотел с ними плыть, да устрашился.

…Калтача на расспросы больше не отвечал.

Ярофей насторожился. Хитрым глазом разглядел: вздернулись седые клочки бровей Калтачи, острые скулы покрылись темными пятнами, переполнились глаза мутной слезой. Калтача опустил голову. Вспомнил опустошительные набеги даурцев на эвенкийские стойбища. Даурцы побили эвенков, оленей увели, чумы разорили. Бросив кочевья родичей, бежал Калтача на Олекму. Даурцы страшнее лочей, с давних времен плачут от них эвенки.

Ярофей загордился, стал похваляться:

— Даурцев побью!.. Против русской рати им не стоять!

Калтача скалил гнилые зубы, трепал дрожащей рукой косичку, терялся в догадках. Ярофею не верил. Долго молчали. Наконец заговорил:

— Пусть лочи побьют даурцев!.. Пусть кровь прольется за эвенков!..

Ярофей мотнул головой. Калтача неторопливо говорил, водя черным пальцем по корявому полу:

— Плыви рекой Олекмой обратно, встретишь широкий плес: то пал в Олекму веселый Тугир. Им плыви до Олень-горы. Олень-гору переходи посуху, подойдешь к желтоводной Урке. Урка пала в Амур-реку…

Ярофей встрепенулся, заговорил отрывисто:

— Не худо ли задумал? Не брешешь ли, князец?.. Ярофей не спустит!