Иван Елегечев - В русском лесу Страница 10

С течением войны немцам становилось все жарче и жарче, и фронт отдалялся на запад, самолеты в небе Подмосковья появлялись все реже и реже. Вой сирены, возвещающий о воздушной тревоге, тоже стал раздаваться реже. Уже и маневры на станции проходили в относительной безопасности; изредка только какая-нибудь случайная пятидесятка или сотка прилетала сверху — и на месте ее падения образовывалась воронка. Анимподист Харитонович отмечал с недовольством: опять не туда угодила, чертовка!..

И все же надежды он не терял. И даже продумывал способ «зазвать» бомбу: фонарем помигать среди ночи. Эта мысль ему показалась нелепой — он посмеялся про себя и даже с Сиводралихой поделился: что за глупости лезут в голову!..

— Какие глупости? — не сразу дошло до тупой Сиводралихи. — Что-то не поняла я, про какие такие глупости.

Анимподист Харитонович, смеясь над собой, повторил; Сиводралиха уставилась на него немигуче светлыми глазками, покачала головой, но ничего не изрекла.

На этом благополучие жизни Анимподиста Харитоновича кончилось. Как-то, заслышав немецкие самолеты, он вышел ночью на крыльцо и был схвачен двоими в военной форме. Его отвели на станцию и увезли в Москву. Что сталось со стрелочником — никто не знал. Даже супруга его, Лукерья Мартыновна, не знала. Как-то она поинтересовалась у станционного начальства: куда подевался ее муж и скоро ли его привезут? — ей сказали, что ничего не знают. Время было суровое, военное, Лукерье Мартыновне ничего не оставалось делать, как отдаться терпеливым ожиданиям. Все ждали лучшего, и она тоже ждала лучшего в своем домике. Кончится война, думала она, вернется сын, целый, неизувеченный, придет, может, домой и ее угрюмый, замкнутый муж, исчезнувший столь неожиданно.

И она дождалась: сын вернулся в сорок шестом, его демобилизовали. Анимподист Харитонович появился в поселке значительно позже — в пятьдесят пятом. Он постарел, ссохся, фуфайка грязного цвета, в которую он был одет, свисала с плеч. Домой он сразу не зашел, подсел к Ивану Краснову, совсем старому, отпустившему седую бороду, лохматые белые брови нависали над глазами; он сидел по-стариковски на лавочке и держал между колен палку. Иван Краснов узнал Анимподиста Харитоновича, но вида не подал, учитывая, видно, то, что сосед сам до поры до времени не хочет признаваться. Между соседями начался разговор. Анимподист Харитонович спросил о местной жизни: легко ли живется или есть, как в войну, трудности?

— Кому как, — многозначительно ответил Иван Краснов. — Как всегда, кому как. Кто приспособился, тому сам черт — не брат, а кто, наоборот, простодырый, тому с жизнью несходственно получается. Аль еще кому повезет, а кому опять-таки, наоборот, непосчастливится...

— Ты это про что, дед? — насторожился Анимподист Харитонович.

— Про себя, — философским тоном выговорил старик. — Мне в войну счастье привалило, а за какие заслуги — не понимаю. Видно, бог того хотел. Бонба... Что можно, скажи, дожидаться от такой скверной штуки, окромя горя? А мне — ничего, считай, счастье принесла. Разорвалась в самом огороде — озеро вышло, не простое, а проточное, а в нем карпов, как гусей будто, развел. Такие агромадные, черти, расплодились, что тебе свиньи. — Иван Краснов показал руками, обозначив длину метра в полтора и шириной в обхват.

— Неужто? — притворно удивился Анимподист Харитонович.

— Ей-бо! — подтвердил старик. — Жирные, знаешь, и большие.

— А что она ест?

— Кто?

— Да рыба, карпы...

— Прикармливать, конечно, приходится, умная работа, — сказал со знанием дела старик.

— И что, у тебя только карпы или у кого еще есть?

— И у других есть. Многие у нас развели. Кто от жизни хочет получить побольше, тот развел... — Иван Краснов лукаво покосился на собеседника, едва заметно усмехнулся уголками рта. — Взять, к примеру, твово сына Геннадия. У него тоже на огороде озеро, только не от бомбы — сам выкопал. Пригонял бульдозер, вырыл. И экскаватор пригонял... Теперь у него рыба, как в садке, по сорок бочек в год добывает. Как сыр в масле катается, да!..

— Ты узнал меня? — после молчания спросил Анимподист Харитонович.

— А то как же, узнал, — сказал Иван Краснов. — Соседа да не узнать, сколь годков вместе прожили!..

— Меня-то ждут ли?

— А насчет этого ты, брат, сам узнай, — уклончиво ответил старик. — Насчет карпов мне все доподлинно известно: много твой сын Геннадий добывает, а насчет ожиданьев — это тонкости семейные, надо самолично убедиться. А со стороны смотреть, не шибко-то чего разглядишь.

— Ладно, я пойду, — нерешительным голосом выговорил Анимподист Харитонович. — Дома-то есть ли кто?

— Все, брат, дома, ступай, да без сумлениев, — сурово выговорил вслед Иван Краснов. — К себе домой ворочаешься, а не на чужое подворье, сам должон понимать.

Анимподист Харитонович, медленно подойдя, толкнул калитку, во дворе громыхнула цепь, взлаял сторожевой пес.

Деревянный огонь

«Шик-ширык!» Магарыч сидел на видном месте, на гранитном камне, у самого подножья высокой Осиновой горы, и, положив на колено деревянный брусок, проводил по нему другим, точно таким же, — похоже, он шлифовал поверхности обоих брусков. А зачем ему было это нужно, бог весть. «Шик-ширык!» — он работал с увлечением, сбочив от старания кудрявую голову, высунув от усердия язык, с веселым лицом. Мимо него на смену в шахту проходили шахтеры с карбидными горелками в руках, иные останавливались на минуту: что творит золотничник Магарыч, тот Магарыч, которому счастье подвалило — самородок добыл, — что он творит? — и проходили мимо, не принизив своего горняцкого достоинства вопросом. А иные любопытствовали: чем занят, Магарыч? — и он, не прекращая своего чудного занятия, отвечал на вопрос вопросом же: разве не видишь?

— Видеть — вижу, — отвечал шахтер, — а понять — не пойму, — зачем тебе нужно натирать деревяшки.

— Значит, нужно, — уклонялся от ответа Магарыч, продолжая в том же духе работу. — Надо — тру.

«Чудак! — качали головой шахтеры, проходя мимо. — Чудак!» — но думали про себя, а насмешничать над Магарычем не торопились. Было — смеялись, пальцем показывали: вон чудак-золотничник идет! — вон горе-золотничник идет! — вместо того чтобы в шахту под землю спуститься, зарабатывать верные деньги, шастает по горам, по ручьям шнырит, фарт разыскивает! — не дурак ли?! Обносился, в лохмотьях ходит, поршни на ногах — в дырьях. Так было. А что вышло? Год-другой шатался по горам Магарыч и добился-таки своего: разыскал золотой самородок, такое счастье ему привалило! Шалаш-землянуху, в которой он жил, — забросил, купил дом. Женился на хорошей бабе. Живет теперь — ни о чем не тужит. Вот и смейся над ним. Трет одну деревяшку о другую — значит, неспроста трет, зачем-нибудь это ему нужно. Зря не станет.

А Магарыч, в самом деле, не напрасно трет. «Шик-ширык!» — трет, усмехается, язык показывает, будто дразнится, а в голове у него свое. Думает Магарыч, вспоминает.

Вспоминает Магарыч деревню, родной дом, где он вырос, отца — простого мужика — пахаря и сеятеля. Богатый у отца дом, пятистенный, велико и подворье, где стоят в стойле кони, а в хлевах и стайках — коровы и овцы. Непросто сделаться зажиточным в крестьянстве, непросто получить урожай. А как добиться, чтобы большинство коров телилось двойней, а овцы ягнились не одной, а двумя ярками? Вспоминает: так поучал отец сына.

— Огонь огню — рознь, — говорил отец. — От молнии огонь гневный, божий; от спички — домашний; от керосина — бедовый; от трута — полевой; от пакли — воровской; от древесного угля — колдовской; от пороха — убойный... Огонь огню — рознь, есть еще огонь деревянный — к счастью...

— А какой он, тятя?

— Сжелта-оранжевый, — поучает отец. — Синий с искрами, по краям темнее, а к сердцевине — белый, смотреть больно — такой деревянный огонь. В тот год, как увидеть мне этот огонь, добром я оброс: Красуля отелилась двумя телками, две овцы по три ярки принесли, урожай уродился невиданный, такого никогда у нас не было. В тот фартовый год ты у нас с матерью родился, сынок...

«Шик-ширык!» — трет деревянный брусок о брусок Магарыч и думает с сомнением: «А не напраслина ли в огонь деревянный — вера? Самородок золотой мне и без деревянного огня достался. И жена мне хорошая, Лизавета, досталась безо всякого деревянного огня. Счастье отца от деревянного огня, если разобраться, минутное. И скот был, и дом был, и достаток, а все прахом пошло. Так при чем же огонь? Зачем он, деревянный огонь?..»

Так думал, сомневаясь, Магарыч, но работать продолжал с усердием. «Шик-ширык!» — потрогает ладонью — теплая деревяшка, снова трет. Потрогает вдругорядь — горячая, снова трет, а зачем — сам себе пытается объяснить. Пусть смотрят люди, пусть говорят меж собой. Есть время — трет. Всем им, шахтерам, на смену надо — бурить камни, взрывать жилы динамитом, нагружать рудой вагонетки. И так каждый день, шесть часов в сутки. А Магарыч вольный золотничник, зачем ему шахта? Он самородок добыл, надолго теперь ему хватит денег, чтобы прожить. Время свое куда хочет, туда и девает. Хоть песни пой, хоть водку пей, хоть без дела, просто так шатайся по руднику, хоть деревяшку о деревяшку три — все едино, вольный он казак, сам себе хозяин.