Геннадий Солодников - Пристань в сосновом бору Страница 10

В начале лета коллектив приезжал в областной центр на театральную весну. Ленька, естественно взял шефство над «своими девочками», опекал их и, конечно же, не мог не познакомить с Николаем. Тем более что спектакли шли в театре юного зрителя, а Русин там был своим человеком.

Когда желательная для Леньки дружба завязалась, он стал предпринимать все возможное для ее укрепления. Именно он сманил Николая зимой на пуск первой очереди. Русину и сделать-то надо выло всего пяток рисунков к Ленькиным репортажам, но собрались они капитально, на десять дней. Командировку пробили легко — Николай уже много раз работал на газету. У себя в мастерской пришлось брать очередной отпуск. Правда, он и без того был запланирован на зиму, а Николай к тому же совершенно не знал, как распорядиться свободным временем.

Использовав эти десять дней, Русин вернулся на работу, оставив за собой право в любой подходящий момент отгулять остальной срок. И вот в марте в его судьбе опять принял участие Ленька. «Горела» путевка в дом отдыха и не куда-нибудь, а по соседству с Лилиным городом. От Николая достаточно было лишь согласия, остальное все устроил Ленька.

Сначала Русин позвонил Олегу и во второй раз к телефонной будке направился не скоро. Сковывала боязнь. А вдруг Лили нет дома, и он остатки вечера проведет в мучительных раздумьях: куда и с кем могла она уйти? Еще хуже, если она откажется встретиться и пойти с ним к Олегу. Может, плюнуть на все, не испытывать судьбу, поехать одному?

Привычная постыдная нерешительность спеленала Русина, пригвоздила к месту. И зачем он трепанулся Олегу, что приедет с Лилей? Опять хвастанул раньше времени, выдал желаемое за реальность. И теперь надеется, сам не зная на что, ждет спасительного толчка извне. А на что надеяться, чего ждать, когда все должно быть в самом себе. И если просыпаются в нем порой неуверенность, робость, так должен же существовать и какой-то противовес. В конце концов, чего он боится: иллюзии уже основательно надтреснуты, и шут с ним, пусть разбиваются на мелкие осколки. Многое в жизни дробится и мельчает. Главное, чтоб основа сохранилась в неприкосновенности. Его личностная, человеческая основа. А она, наверное, и состоит в том, чтобы не давать водить себя за нос, не обольщаться попусту и не пасовать перед первой же преградой, а идти до конца. Значит, надо позвонить, позвонить, не мешкая, и тогда все встанет на свои места. Наступит пусть горькая, но необходимая ясность.

Русин решительно набрал номер, вежливо, но твердо назвал вахтерше, кого ему нужно. Пока она ходила в комнату, сердце его неоднократно сжималось и замирало.

Трубку взяла Лиля.

— Ах, это ты! Какой сюрприз!.. Почему не уехал? Встретиться? Отчего же, можно… А он дома? Неудобно вообще-то, хотя время и не позднее… Ну и что, что приглашал. Он парень деликатный, отказывать не умеет… Ну ладно, ладно, верю, что ждет.

Николай облегченно вздохнул и направился к выходу, заново прокручивая телефонный разговор: правильно ли он держался, не сболтнул ли чего лишнего.

Дверь открыл сам Олег и сразу провел в свою комнату.

— Мои старики телевизор смотрят. Ну, а мы здесь тихонечко посидим.

— Ты, пожалуйста, только не беспокойся лишнего, не усложняй себе жизнь, — повернулась к нему Лиля. — Нам ведь ничего не надо.

Николай обнял ее сзади, наклонился к самому уху и шутливо прохрипел баском:

— Ну что, Лилька, сурьезный человече, довольна, что настояла на своем: сама не поехала и меня задержала в городе?

Но она не приняла его тона.

— Ты, по-моему, поступаешь согласно своим желаниям. Я тебя не неволю ни в чем.

Их неторопливый разговор, как и следовало ожидать, вскоре перекинулся на стихи. Николай стал рассказывать, как впервые открыл для себя в доме отдыха Верхарна. И его поэтические мотивы теперь постоянно живут в нем, звучат затаенно, хотя полностью ни одного стихотворения он не помнит. Всплывают в памяти лишь отдельные фрагменты и строчки, созвучные его настроению в те вечерние часы одиночества, когда он листал захватанный множеством рук томик, так счастливо попавший в библиотеке на глаза.

Олег с присущей ему отзывчивостью молча кивал понимающе, вставлял иногда слово-два, а потом достал с полки свой сборник стихов Верхарна. Видимо, хотел помочь Русину высказаться.

— Вот, пожалуйста! — воскликнул образованно Николай, полистав книгу. — Это из «Дурного часа»… «Надменный, я немую радость знал: быть одиноким в дебрях света, я верил лишь в могущество поэта и лишь о творчестве мечтал»… Я сидел один в комнате, за окнами — метель. Непонятно отчего навалилась грусть, тоска по чему-то прошедшему, невозвратному. И вдруг такие строчки: «Вот листья, цвета гноя и скорбей, — как падают они в моих равнинах: как рой моих скорбей, все тяжелей, желтей, — как падают они в душе моей»…

Русин чувствовал, что опять излишне разоткровенничался и его верхарновское настроение кое в чем похоже на нытье, которого он сам боялся и хотел избежать. Он попытался повернуть разговор и тут же ударился в другую крайность:

— Олежка, друг! Хочешь, я подарю тебе ту книжку? Нет, нет, не отказывайся. Я для тебя — хоть что. Редкое ж издание — тридцать пятый год. Намного полнее, чем это… С библиотекаршей я уже договорился. Напишу заявление, что потерял. Заплачу в бухгалтерию сколько положено. И книжка моя, то есть твоя… Дружище! — Русин, блаженно улыбаясь, потянулся к Олегу.

На задней площадке было совсем свободно. Троллейбус переваливался на ледяных буграх, на выбоинах в асфальте. Тело послушно отзывалось на толчки. Размахивая руками, Николай стоял посреди площадки, как на раскачивающейся палубе, чуть приседал и выпрямился, пружинил ногами, стараясь упредить нырки.

Лиля прижалась в уголке, уставилась в стекло, за которым проносился затихающий в ночи город, и словно напрочь забыла о Русине, Но ему невмоготу было в эти минуты одному. Повернуть бы ее к себе, уткнуться лицом в шелковистый воздушный шарфик и ворковать, ворковать, нести какую-нибудь несусветную ласковую чушь, не сознавая, кто они, где они и что у них впереди…

В общежитие он сначала не хотел заходить. Потом подумал, что надо проститься с Надей.

Вахтерша недовольно покосилась на него, глянула на часы. Но Лиля что-то шепнула ей, и та равнодушно отвернулась.

В комнате Надя с Олей пили чай.

— Вот получайте свою… — с угрюмой веселостью сказал Николай и долго не мог подобрать подходящего слова, — свою снежную королеву. Любого мужика остудит в самый жаркий день… Классная дама, да и только. Наставница заблудших душ. Ей не современных, девушек играть, а фанатичных монашенок. — Он покрутил головой и вдруг захохотал, чувствуя, что опять занесло. — Теща! Теща из нее, великолепная получится. Вот бы дожить да посмотреть!

— Кончай выступать! — оборвала его Лиля. — Можешь ты помолчать напоследок? Сейчас раскладушку принесу. Ложись, и чтоб ни звука.

— Нет уж, благодарю покорно, — скоморошливо раскланялся Николай. — Ваша келья не для меня.

— Да куда ты пойдешь? — вступилась Надя. — Полночь уже.

— Вокзал открыт круглосуточно… Общий поклон всем. — Николай низко склонил голову и расшаркался.

— Постой, я тебя хоть на улицу провожу, — вскочила Надя и сдернула с вешалки пальто.

— Знаешь, не хотела я об этом. Но вижу — просто необходимо, — говорила она торопливо на крыльце. — Все-таки Лилька — моя подруга. Я не буду всего объяснять, не могу. Но, пойми, ничего у вас с ней не выйдет. И перестань, пожалуйста, мучить себя.

— Ладно. Понял вас. Все понял, — деревянно повторил Николай, желая поскорее уйти. — Будешь с Ленькой по телефону разговаривать, передавай ему привет. Скажи, что у меня все тип-топ. У меня одного.

Гостиница была закрыта, и пришлось долго стучать. Выглянула сонная дежурная, не сразу его узнала, что-то говорила за стеклом, беззвучно шевеля губами. Наконец открыла.

— Мне бы прокантоваться до шести утра, — прижал руки к груди Николай. — Больше совершенно некуда деться.

Дежурная пожала плечами, обвела рукой вестибюль. С полдесятка коек были собраны, но на всех прямо на голых панцирных сетках спали одетые люди.

— Приткнусь где-нибудь.

На койке у стены, поджав к животу ноги, похрапывал бородатый парень.

— А ну-ка, потеснись, дружище. — Русин поднял воротник, натянул на уши берет и примостился с краю.

7

Утром Надя, еще недовольно хмурясь после ночного разговора с Лилей, неожиданно сообщила ей:

— Вечером твой звонил. Спрашивал, где ты, почему не дождалась, как договорились.

«Твой», «мой» — так они шутливо называли между собой режиссера театра после того, как он стал оказывать Лиле не назойливое, но довольно заметное внимание. Но сейчас «твой» в устах Нади прозвучало с новым для Лили оттенком, слишком уж иронично и неприязненно. Она тоже еще сердилась на Надю — ишь ты, моралистка выискалась, сердобольная заступница Николая! — и поэтому сердито спросила: