Анатолий Голубев - Мир без милосердия Страница 11

Мейсл позвонил. Цокая каблуками, вошла Эллен.

— Мою машину, пожалуйста.

— Ждет у подъезда.

— Спасибо, — ласково кивнул Мейсл и широко развел руками, как бы извиняясь перед Дональдом — дескать, должен ехать. — А пока, очевидно, нам не о чем спорить, Дональд. Если у вас будут какие-то сомнения — к вашим услугам. Надеюсь, что и вы не в претензии ко мне после сегодняшней беседы, исключая, конечно, принципиальные разногласия по вопросу о процессе, — смеясь, закончил Мейсл. И от этого смеха маленькие, старящие его красивое лицо морщинки разбежались вокруг глаз.

8

Сидя с друзьями в «Гадюшнике», Дональд тянул пиво. Он старался избавиться от неприятных мыслей после утреннего разговора с Уинстоном Мейслом.

«Гадюшник» был довольно оригинальной таверной, расположенной в живописном подвале старинного здания. Однако, насколько помнили старожилы, она стала популярной среди пишущей братии лишь после того, как была названа «Гадюшником».

Официально таверна называлась громко — «Крокодилом», что также не менее точно определяло состав постоянных посетителей. Небольшой крокодильчик, кованный из черненого металла, держал в зубах старинный, такого же металла фонарь, светивший тусклым теплым огоньком, вызывавшим невольное желание подойти и раздуть его. Тяжелая дверь из дерева, потемневшего от дождей и ветров, никогда не закрывалась. Таверна работала круглые сутки.

Это был своего рода пресс-клуб городских журналистов, где можно было получить любую информацию — касающуюся ли последних запусков русских ракет в космос или достоинств нового средства, обезболивающего роды.

Длинная стрелообразная лестница в сорок одну ступеньку вонзалась прямо в центральный зал. Эта лестница поставляла богатый материал для бесконечных анекдотов, так как для одних она становилась тяжкой дорогой вверх по причине обильного возлияния, а для других опасной слаломной трассой — все по той же причине. Нередко такой скоростной спуск приводил в госпиталь, благо находящийся в трех минутах ходьбы от таверны.

Сбросив мокрые плащи в небольшой, залитой мерцающим светом газового фонаря нише гардероба, посетители попадали в центральный зал, предварительно вновь выйдя на лестницу. Такой крутой поворот влево, в нишу, было не под силу выполнить многим прибывшим в таверну уже навеселе. Кому удавалось проделать все эти далеко не сложные маневры, оказывались под мрачными сводами зала, который по упорным, но, как обычно, непроверенным слухам некогда служил комнатой пыток.

Обстановка, во всяком случае, не разубеждала посетителя. Со стен свисали тяжелые, источенные временем кольца, к которым, возможно, приковывали пытаемого. С потолка в двух местах, подобно клювам хищных птиц, глядели черные крючья непонятного назначения. Обрывки цепей сохранились почти на каждой массивной колонке, сложенной из аккуратных кроваво-красных тонких кирпичиков. Светильники на семь свечей представляли собой подделку под старину — три свечи были электрическими и горели днем. Вечером над массивными дубовыми столами, лавками, деревянной посудой и прочим реквизитом старины горели четыре другие свечи каждого светильника, уже настоящие. Все это поддерживало в таверне «добрый старый дух», о котором столько пишется и говорится в последнее время.

По мнению завсегдатаев, свет свечей хоть и портил зрение, но зато располагал к работе. Половина всех газетных материалов писалась в этой таверне, как и треть всей сенсационной информации, которой живут газеты, рождалась здесь же, за кружкой эля.

В «Гадюшнике» пили, ели, работали, бездельничали и творили гадости коллегам. Возможно, поэтому таверна и называлась столь грубо и звонко. Так или иначе, но не один талантливый журналист бесславно закончил свою многообещавшую карьеру за столиком под этими средневековыми сводами.

Хозяин таверны до сих пор исполнял по совместительству обязанности шеф-повара, хотя доходы таверны давно позволяли ему не показываться на кухне. Идя навстречу пожеланиям посетителей, он купил пять отличных американских пишущих машинок и сделал из кладовки уютную рабочую комнату, где можно было отстучать материалы и передать их в редакцию.

Между рабочей комнатой и центральным залом шла целая анфилада небольших зальчиков. Под каждым столом стояло по телефонному аппарату, и многие умудрялись диктовать материал, не прерывая ужина. За трапезой мило болтали по телефону с любовницей, если не было денег или желания пригласить ее за свой столик.

Каждый зал имел своих постоянных посетителей. В третьем, к слову, располагались обычно судебные хроникеры и всегда пахло полицией и судейскими париками. Шестой зал оккупировали экономисты, люди солидные, спорившие всегда без крика и излишнего шума, с чувством собственного достоинства. Второй зал отводился репортерам, редко забегавшим больше чем на минутку — пропустить стаканчик. Зал напоминал проходной двор. Спортивные журналисты собирались в пятом. Крик, всегда стоявший в нем, с лихвой восполнял недостаток шума у экономистов. Центральный зал служил для приема гостей, которых завсегдатаи хотели избавить от нудных и неинтересных для несведущего профессиональных разговоров. Не возбранялось, конечно, экономисту зайти, например, в спортивный зал и потрепаться о шансах «Манчестер Рейнджерс» в приближающейся субботней игре.

Дональд бывал здесь очень редко, за что пишущая братия его недолюбливала. Возможно, примешивалось чувство зависти. Некоторые усматривали спесивость и зазнайство в нежелании посидеть за бутылкой вместе с ними.

Между собой они называли его Метеором, то ли за редкое появление на небосводе «Гадюшника», то ли за мобильность, с которой он работал. Такое рвение было непонятно многим.

За столом с Дональдом сидели два его давнишних приятеля — Тони Гарднер из «Ивнинг ньюс» и Гарри Дженкинс из «Кроникл». Один был консерватором и работал в лейбористской газете, другой — лейбористом, сотрудничая в консервативной. Когда Дональд пришел в таверну, оба встретили его приветливо и удивленно.

— Рад видеть тебя в этой клоаке! Садись, Метеор, выпей. А то все работаешь, хочешь быть умником! — проворчал Дженкинс, пододвигая свободную рюмку.

— С чего ты взял? Может быть, я давно хочу стать таким же дураком, как ты! — беззлобно огрызнулся Дональд, усаживаясь на лавку.

Гарднер вместо приветствия просто сказал:

— Хорошо, что ты пришел, Дон. У нас как раз не хватает четвертого для бриджа. — И, перехватив недоуменный взгляд Роуза, искавшего глазами еще одного партнера, пояснил: — Его величество Саймон Тиссон обещал прибыть с минуты на минуту. Но тебе вести бухгалтерию...

Сколько ни собирались они за партией бриджа у кого-нибудь из четверых, вести записи заставляли Дональда — остальные трое были отъявленными спорщиками. С пеной у рта они разбирали сыгранные партии даже после того, как заканчивались следующие. В результате забывали делать записи и путали расчет.

Они сидели втроем, ожидая Тиссона. Это был энергичный, жизнерадостный человек, весельчак и забияка, у которого ни один день не обходился без приключений. Он умел их находить, не затрачивая никакого труда, словно приключения сами охотились за ним. Он смело впутывался в рискованные предприятия и из самых трудных положений всегда выходил сухим.

Тиссон был на пять лет старше Дональда и, возможно, поэтому относился к нему покровительственно, вечно поучая, что в устах легкомысленного Саймона выглядело смешно.

Когда-то Тиссон занимался боксом, подписал профессиональный контракт и два года дрался на рингах Англии и континента. Пока однажды заезжая знаменитость зверски не избила его в пятнадцатираундовом бою. После нокаута Саймон больше трех месяцев провалялся на больничной койке. Думали, не выживет, настолько сильным оказалось сотрясение мозга. Газеты тогда много писали о скандальной истории. Обвиняли организатора матча в бесчеловечности, судейство — в нечестности и предвзятости. Три месяца, которые Тиссон пролежал в больнице, и были для него главной «школой» журнализма. Тиссон часто и удачно начал выступать в газетах. Сначала с рассказами о своей карьере, а потом о боксе вообще. Когда он, по его словам, «выкарабкался из могилы», ему открылась прямая дорога в спортивную прессу.

Надо ли говорить, что Саймон был завсегдатаем «Гадюшника». Даже членом то ли организационного комитета таверны, то ли комитета содействия. Что именно входило в функции этого комитета, не знал никто, в том числе и его члены.

Приглушенный общим шумом, откуда-то из репортерского зала донесся взрыв хохота. Потягивая пиво, Гарднер заметил:

— Идет Тиссон...

Гарри Дженкинс молчаливо кивнул в знак согласия. Дональд пожал плечами: «С чего вы взяли?» Но в это мгновение в зал действительно ворвался Саймон Тиссон.

Сделав притворно радостное лицо, он воскликнул: