Юрий Авдеенко - Дикий хмель Страница 11

— Милая Наташенька, — Виктор улыбнулся. Улыбка у него была приятная. — Можно мне вас так называть?

— Да, конечно, — разрешила я.

— Милая Наташенька, — повторил он уж с очень заметным удовольствием: я готова была взять свое разрешение назад, только не знала, как это сделать. — Наша Люся проявила маленькую тактическую хитрость. Я родился не сегодня, а в знойный, жаркий июль... Но дело в том, что Люся говорила о вас столько хорошего и мы так жаждали вас увидеть, что вынуждены были пойти на эту хитрость. Сегодня у меня очень тесная компания, близкие мне люди. Словом, казните нас или милуйте.

Люська как ни в чем не бывало, прислонившись к стене, стаскивала с ног сапоги. Она не слышала, что говорил белобородый Витя, или делала вид, что не слышит.

Полагаю, выражение растерянности проступило на моем лице. Во всяком случае, хозяин квартиры, как мне показалось, смутился немного, сказал вдруг поспешно:

— Только не сердитесь... Не сердитесь.

Черт из княжества Лихтенштейн глядел со стены подбадривающе. Словно хотел сказать: «Ну, чего трусишь? Не съедят!»

Мне тоже подумалось: «Не съедят». Я повернулась к зеркалу, поправила прическу. Потом посмотрела в глаза белобородому Вите, сказала почти вызывающе:

— Я готова.

Он никак не реагировал на мой несколько вызывающий тон. Чуть заметно кивнул своей большой головой, точно заранее был уверен в моем согласии. Сделал шаг в сторону, жестом руки пропуская нас вперед.

Я посмотрела на Люську. Та невозмутимо выдержала взгляд. И неторопливо, с достоинством прошла первой.

Мы вошли в большую комнату, которая, может благодаря необычному освещению, показалась мне на редкость красивой. В простенке между двумя окнами, на маленьком диване, сидели парень и девушка в брюках. Они обнимались и курили.

Я думала, что белобородый Витя представит нас друг другу, мы поздороваемся. Но хозяин вел себя так, словно пары на диване не существовало вовсе, да и наш приход, казалось, остался для пары незамеченным.

Мы прошли к низкому продолговатому столику, у которого стояли три кресла. На салфетке, в центре столика, возвышались бутылки различной высоты и формы. Хозяин пригласил нас сесть в кресла и спросил, что мы будем пить.

Люська сказала:

— Коньяк.

— Вы тоже? — наклонился ко мне белобородый Витя.

— Нет, нет... — торопливо ответила я. — Что-нибудь сладенькое.

Витя понимающе кивнул, повернул голову в сторону обнимающейся пары и сказал довольно-таки грубо:

— Конденсатор, принеси льда и порежь лимон.

Парень вскочил с дивана быстро и проворно, не дожидаясь, когда подружка уберет руку с его плеча.

— Вы не граф Монте-Кристо? — спросила я.

— Нет. И даже не Ося Бендер, — почему-то вздохнул белобородый Витя.

Парень с обидной кличкой Конденсатор профессионально ловко и учтиво подал на столик лед и лимон, посыпанный сахарной пудрой. Подружка все это время оставалась на прежнем месте в какой-то полусонной позе, не делая никаких попыток заговорить с нами или присоединиться к нам. Когда парень вернулся, она вновь положила руку на его плечо и зажмурилась, как кошка.

Хозяин сидел спиной к этой странной, на мой взгляд, паре, не обращая на нее ровно никакого внимания, а я все думала над его словами: «Сегодня у меня очень тесная компания, близкие мне люди».

Любопытно... Насколько я могу догадываться, гостей представляют близким людям. Нас не представили. Значит, здесь есть или еще будет кто-то.

Белобородый Витя положил в фужер кусочек льда, кружок лимона, налил из одной бутылки, второй, третьей, сунул пластмассовую трубочку и подвинул весь этот агрегат ко мне.

— Пробуйте, — сказал он.

Я попробовала. Он спросил:

— Вкусно?

— Да, — из вежливости ответила я, потому что совершенно не разобрала вкус напитка.

Люська отыскала бутылку с коньяком, налила сама себе. Рюмка хозяина была наполнена, видимо, еще до нашего прихода.

— Давайте выпьем за наше знакомство, за эту чудесную встречу.

В прихожей какая-то женщина кому-то сказала, развязно и громко:

— Видела я тебя в гробу и в белых тапочках...

Белобородый Витя изменился в лице, оно стало заостренным, точно неживым. Резко повернулся к Конденсатору. Тот понял его без слов. Решительно встал и вышел в коридор. Послышался звук, похожий на пощечину. Жутко засмеялся мужчина.

— Выпьем за красоту и молодость, что так блестяще олицетворяет собой Наташа.

— Можно и мне?

Я не слышала, как встала с дивана подружка Конденсатора и подошла к нам.

— Немножко, совсем немножко, — сказал хозяин и строго посмотрел на нее. — Тебе еще нужно петь.

— Джина с соком, — попросила она, будто не слыша его слов. Голос у нее был густой, красивый. И глаза были красивые. Только взгляд мутный, словцо спросонья.

Она не стала цедить коктейль через полиэтилен, а выпила, как воду. И вдруг запела. Я никогда и не слышала раньше такого непохожего, сильного голоса.

...Не ходил в Багдад я с караваном,Не возил я шелк туда и хну.Наклонись своим красивым станом,На коленях дай мне отдохнуть.

Никто ей не аккомпанировал, да это было и не нужно, как не нужна оправа березовому листку или далекой сини неба. Она, конечно, пела не для нас, и, скорее всего, не для себя, и конечно же не для того парня, которого белобородый Витя почему-то называет Конденсатором. Она пела вообще — так стонет ветер, шумит ручей, шелестят травы...

У меня в душе звенит тальянка,При луне собачий слышу лай.Разве ты не хочешь, персиянка,Увидать далекий синий край?

Ее длинные светлые волосы, еще совсем недавно казавшиеся мне просто растрепанными, обрели теперь определенную цветовую законченность, и взгляд не поражал бессмысленностью. Он вписывался в облик этой странной молодой женщины, как важная, достойная деталь может вписаться в живописное полотно. Я и поймала себя на том, что рассматриваю эту женщину не иначе, чем произведение искусства, о котором никогда не слыхала раньше.

И хотя я не был на Босфоре —Я тебе придумаю о нем.Все равно — глаза твои, как море,Голубым колышутся огнем.

Дождь лизал окно. По стеклам катились капли. Катились, перегоняя друг друга, и казалось, что стекла пульсируют, как живая плоть, что они видят нас и слышат.

— До чего же у тебя противный голос, — сказали за моей спиной. Я догадалась, говорила та самая женщина, что несколько минут назад кричала кому-то в прихожей: «Видела я тебя в гробу в белых тапочках!»

Мне очень хотелось повернуться, взглянуть, какая она из себя эта особа. Но что-то подсказывало мне: не нужно, сиди, не обращай внимания.

Вновь раздался звук, похожий на пощечину.

Подруга Конденсатора опустила глаза, спросила, будто через силу:

— Во саду ли, в огороде?

— Нет, — сказал хозяин. — Хватит. Спасибо.

Потом он как-то устало откинулся в кресле, сказал, глядя в потолок:

— Конденсатор, проводи ее... Только не до самого дома. А то супруг опять будет проявлять шекспировские страсти...

У Конденсатора было маленькое лицо и очень густые бакенбарды. В движениях сквозила какая-то озабоченность или, вернее сказать, заданность, словно он следил за каждым своим жестом и шагом. Он взял подружку, певицу, чужую жену — не знаю, как называть ее — за руку. И они, не простившись, вышли из комнаты.

Я встала. Оглянулась. Кроме нас троих, в комнате больше никого не было.

Я сказала:

— Мне тоже пора.

— Посошок, — Витя взялся за бутылку.

— Будя, — я нарочно ответила шутливо, чтобы у него не возникло мысли, будто я чем-то недовольна и вообще...

— Я отвезу вас, — сказал белобородый Витя.

Разумеется, мы не возражали.

В прихожей была тишина. Дверь в другую комнату плотно прикрыта. Черт из княжества Лихтенштейн по-прежнему висел на стене и ухмылялся.

Дорога убегала от нас удлиненным серебристым пятном и красными точками стоп-сигналов, которые несли на себе машины, мчавшиеся впереди. Дождь, немного успокоившись, все же обдавал ветровое стекло водяной пылью. Дворники сновали по стеклу вправо-влево со строгим хронометрическим стуком. Выпучив глаза и шелестя шинами, как перьями, проносились встречные машины. Тогда я прижималась к спинке сиденья. И сердце замирало от страха.

Белобородый Витя вел свой «Москвич» с каким-то утонченным артистизмом, в котором не было ни старательности, ни небрежности, а только естественность, будто он и был рожден не ходить, а именно ездить на таком вот новеньком «Москвиче» вишневого цвета.

Первой мы завезли домой Люську, а теперь мчались по кольцевой дороге, чтобы где-то в районе Мытищ вырваться на Ярославское шоссе.