Анатолий Калинин - Лунные ночи Страница 11

С деревянного, затененного листьями хмеля крыльца взору открывались и река и заречье. Свежестью и смесью ароматов луга, садов и степи пахнуло им в лица.

— Вот, товарищ Тарасов, эти склоны, о которых у меня там написано, — Еремин повел рукой вдоль крутого волнистого правобережья.

— Да, если не считать нескольких небольших пятен садов, они совсем голые.

— Одна полынь. А у самого берега — лебеда и будяк, там у нас овцы пасутся. Но спросите у людей, и они вам скажут, что эти склоны не всегда были такие. Я тогда тут не жил, но старые карты землеустройства смотрел, и люди мне рассказали, что тут одна сплошная зелень была виноградные сады — и ни пятнышка полыни. Осенью, когда начинали срезать виноград, большие баркасы-дубы отсюда до самой Тереховской выстраивались. Целый флот. В старой энциклопедии эти места русской Шампанью называли. Но еще неизвестно, собирали ли во французской Шампани по сорока тонн винограда с гектара.

Тарасов вопросительно посмотрел на Еремина:

— Это без малого две с половиной тысячи пудов?

— Да. Мы и сейчас по стольку собираем. Но только на отдельных участках. На рекордных, товарищ Тарасов, а могли бы и со всех этих склонов по стольку с гектара снимать. Это же, — Еремин снова повел рукой, — как вы тогда в обкоме сказали, — золотое дно. Южная сторона, наилучшие почвы. А если подавать воду из реки по трубам наверх, можно и по три тысячи пудов с гектара собирать. Или, может быть, нам уже не нужно так много? Может, мы собираемся вводить сухой закон?

— Нет, этого не намечается, — Тарасов засмеялся.

— И я думаю, что таким способом мы с пьянством бороться не будем. Не можем мы, Михаил Андреевич, — впервые назвал его по имени-отчеству Еремин, — ходить по этому золотому дну и не видеть, что у нас под ногами лежит.

— Не можем, — и с этим согласился Тарасов.

Еремин с недоумением посмотрел на него.

— Об этом я и в докладной записке, — он оглянулся на дверь, открытую из кабинета на балкон, — писал.

— Я помню.

— И эти же факты привел.

— Факты правильные.

— Но вы мне сказали, Михаил Андреевич, — смутившись, осторожно напомнил Еремин, — что я неправ. — Краска выступила у него сквозь смуглую кожу.

— Я и сейчас это говорю, — спокойно возразил Тарасов.

— Непонятно, — откровенно признался Еремин.

— Давайте еще посмотрим, как у вас там сказано, — предложил Тарасов.

И, уходя с балкона, он еще раз бросил взгляд на реку, левобережные луга и всю ярко освещенную солнцем, будто обрызганную золотистой пыльцой, пойму с волнистой цепью курганов правого берега.

— У вас сказано, — повторил он, склоняя голову над столиком, на котором лежала раскрытая папка, — «…а из этого следует, что остро назрела необходимость решительного изменения специализации района в сторону преимущественного развития виноградарства в колхозах…»

— Да, и это следует из тех же самых фактов.

— Нет, товарищ Еремин, факты правильные, а вывод из них вы делаете неправильный.

— Одно из двух, Михаил Андреевич: или мы будем виноградарство развивать, или все остальные отрасли.

— Почему?

— Мало в колхозах людей.

— И поэтому вы хотите потеснить виноградарством все другие отрасли? Как озимую пшеницу — яровой?

— У нас нет иного выхода, — глуховато сказал Еремин. — А виноград — самая выгодная культура. Десятки миллионов рублей — в кассы колхозов.

— Вы агронома Кольцова знаете? — неожиданно спросил Тарасов.

— Из Тереховского колхоза?

— Да. Я на их виноградники по дороге сюда заезжал. Там и познакомился с Кольцовым. Умная, между прочим, у этого Кольцова голова, я бы сказал — мыслитель. Я ведь еще вчера к вам в район выехал, но потом засиделся у него дома, да так и заночевал. Он мне показывал модель своей машины для посадки винограда. Еще не законченную. Дело, конечно, сложное, но рассказывал Кольцов так, что сразу видно — человек знает. И я поверил, что и в посадке винограда последнее слово за машиной. И тогда на посадку одного гектара потребуется примерно раз в тридцать меньше людей.

— Кольцов — умный человек, — сказал Еремин, — и с машиной у него выйдет, он мне тоже ее показывал, но посадка — это еще не все. У нас больше всего сил и времени отнимает уход за кустами. Здесь применяется только ручной труд.

— И только?

— При нашей формировке чаш — да. Каждая чаша раскидывается минимум на четырех сохах, в саду стоит целый лес опор, и все работы могут производиться только мотыгой и лопатой. Нет такой машины, которая могла бы в этом лесу повернуться. Отказаться от такой формировки? Но это проверено всем опытом, веками. Никакая другая не даст на наших склонах таких урожаев. На плато — другое дело, там можно и шпалерную посадку применить.

— Зачем же тогда отказываться?

Еремин молча развел руками.

— Безвыходное положение, да? — расшифровал его жест Тарасов. — Не пойму, товарищ Еремин. Вы предлагаете развивать виноградарство, но виноград любит ручной труд. А в районе мало людей. Замкнутый круг?

— Выгодная, Михаил Андреевич, но очень трудоемкая культура, — со вздохом сказал Еремин.

— В этом я с вами согласен. Но не согласен в том, что нет выхода из этого круга. Вы агроном, и ничего нового я вам не скажу, но, по-моему, и здесь выход все в том же — механизации.

— Тогда придется отказаться от чаши, — пожал плечами Еремин.

— А если приспособить ее для уборки машинами, как это сделали в вашем колхозе имени Кирова?

— Вы и туда заезжали?

— Это же по дороге. Видел и тот участок, который они перевели на новую систему опор. Всего одна соха посредине куста, лозы подвязываются к проволоке, и в междурядьях свободно ходит трактор. И главное, сохраняется принцип чаши, куст раскидывается на четыре стороны и берет солнца, сколько ему нужно.

— Там есть, Михаил Андреевич, и свои недостатки. Это еще нужно усовершенствовать.

— Конечно. В общем, я могу повторить то, что уже сказал, — Тарасов положил ладонь на красную папку на столе. — Ваша докладная нам серьезно поможет. И это несмотря на то, что она отдает, ну, как бы вам сказать, нигилизмом.

— Нигилизмом? — смущенно переспросил Еремин.

— Иначе как же объяснить, что вы, судя по вашим выражениям, вообще не признаете планов?

— Этого я, товарищ Тарасов, не писал.

— Но из ваших слов это можно заключить. Никаких иных слов о планировании, кроме самых бранных. Вот послушайте. — Перелистывая докладную, Тарасов читал: — «…в недрах облплана», «…архивариусы от планирования», «…слепцы-планировщики», «…апологеты плана» и другие подобные эпитеты, несть им числа. Как их понимать? Совсем отказаться от планирования и вывесить черное знамя: «Анархия — мать порядка»? Это в нашем-то плановом государстве?

— Это, Михаил Андреевич, конечно, не потому, что я вообще против планов, а наболело, и не думал о словах, — виновато сказал Еремин. «Хорошо, что Семенов не читал», — мелькнула у него мысль.

— Ну, тогда другое дело, — сворачивая папку, сказал Тарасов. — Я так и думал. А теперь, товарищ Еремин, как бы мне повидаться с Михайловым?

— Он уехал, — сказал Еремин.

— Уехал?

— За семьей.

— Уговорили? — обрадованно блеснул глазами Тарасов.

— Его не нужно было уговаривать, — покачал головой Еремин.

— А я что говорил? — И Тарасов удовлетворенно засмеялся.

Как думали, так и получилось: солнечная осень без настойчивых дождей и распутицы, без постепенных заморозков и вообще без того мягкого перехода от тепла к холоду, который и людям и природе позволяет не так остро чувствовать перемену в погоде, сразу же перешла в зиму. Еще вечером было тепло, тихо и на жнивье, на озимых, на склонах курганов и на станичных крышах щедро золотился не ноябрьский, а скорее сентябрьский закат, и вдруг ночью повернул ветер, погнал волны поперек Дона с севера на юг и пахнувшим морозом сразу, сбило еще задержавшуюся листву с ветвей. К утру степные лесополосы, станичные сады и заречный лес уже стояли совсем голые, листопад отшумел и улегся в корнях деревьев червонным золотом, и сразу же, без всякого перехода, пошел снег. Но снег не мягкий и мохнатый, предвещающий теплую зиму, обычную для этих мест, а жесткий и сухой, режущий лицо, как песок или стальные опилки. И потом уже непереставаемо закурило, завьюжило по степи, пали морозы, каких давно здесь не было, и сугробы местами сровнялись с курганами.

Еремин велел Александру подготовить газик-вездеход к большой поездке: надеть на колеса цепи, налить в запасные бачки бензин и не забыть прихватить с собой две лопаты. Дорога предстояла длинная и трудная. Еремин решил проехать по всему району, посмотреть во всех колхозах, как справляются с трудностями нынешней зимовки скота и хватит ли до весны, до зеленой поры, запаса кормов — сена, соломы и концентратов.