Суннатулла Анарбаев - Серебряный блеск Лысой горы Страница 11

На всякий случай Максум вынес хурджин из шалаша и положил под голову. Укрывшись тулупом, он закрыл глаза и задремал. Его разбудил печальный крик какой-то ночной птицы. Он схватил обеими руками свой хурджин и поднял голову. Почему же не возвращается Бабакул? Наконец в темноте он различил силуэт Бабакула, поднимавшегося от речки.

— Бабакул! — сказал он. — Готовься в дорогу! Утром уйдем.

Сердце Бабакула затосковало. Ему показалось, что Лысая гора, оберегающая ночной покой, смотрит на него с укором. Он сел у порога шалаша и, прислонившись к своей палке, тяжело вздохнул. Внизу шумел Куксай, будто прощаясь с ним, а самые близкие друзья — звезды, которые не давали быть одиноким на пастбище, с жалостью смотрели на него.

Недалеко от стойбища печально поющий родник огибает рощу. В середине рощи растет такая громадная чинара, что ее нельзя обхватить руками. Рощу так и называют: «Кладбище с чинарой». Там похоронены отец и мать Бабакула. Их могилы он обложил камнями. Иногда приходил сюда и ставил свечи. Он радовал дух отца и матери, читая молитву, услышанную от Максума. Если он уйдет отсюда, кто будет посещать их?

Бабакул не знает, сколько времени он сидел в раздумье. Сильный храп Максума привел его в себя. Как он спокойно спит, может быть, уже раздумал ехать? Бабакул приготовился в дорогу, потом постелил старое ватное одеяло рядом с Максумом, лег и, укрывшись тулупом, положил руки под голову. Постепенно рассеялась грусть разлуки, и он уснул с мыслями о прекрасной мусульманской стране. Во сне он увидел эту страну такой, как рассказывал Максум. Лавки на рынке полны ореха, кишмиша и урюка. В огромных котлах готовят плов. На площади Туламат борется с медведем. «Странно, ведь Туламат боролся с цыганским медведем в Аксае?» — удивился Бабакул. В это время появился Кучкар. Он был одет в свою армейскую одежду и в руках держал тетрадь и карандаш. «Земля и вода только тем, кто работает!» — сказал он. И опять Бабакул удивился и обрадовался: «Ведь говорили, что Кучкар уехал в районный центр и пропал без вести? Оказывается, и он тут!»

Потом Бабакул встретил парикмахера, который работал рядом с чайханщиком. «Дай-ка постригусь, оброс в горах», — едва подумал Бабакул, как появился Умат-палван. Поставив ногу на пень, он взял в руки топор и лукаво предложил: «Давайте посмотрим силу жениха, достоин ли он нашей девушки». Мимо людей важно прошел Максум. Он был одет в парчовый халат, на голове чалма из белого шелка. Он тоже сказал Бабакулу: «Теперь твоя очередь, жених». Бабакул удивился: «Оказывается, это моя свадьба?» Не успел он опомниться, как одежда его переменилась: полосатый ферганский халат, на поясе шелковый платок, на голове новая чустская тюбетейка, обмотанная чалмой из голубого шелка, лаковые сапоги на каблуках. От радости Бабакул заплакал. Все это сделал Максум! Он хотел сказать: «До конца дней своих не забуду вашей доброты», но подумал, что Кучкар и Умат-палван, смеясь, скажут: «Оближи ноги своего хозяина», и промолчал. Кроме того, все смотрели на него. На крышах было много женщин и девушек. Прикрываясь платками, все они показывали в его сторону: «Вот тот жених». Его забрасывали цветами и сладостями.

В этот момент Бабакула разбудил Максум.

— Человек и во сне должен быть бдительным. Поторапливайся, уже пора идти.

Бабакул, завороженный сном, нехотя поднялся с места. Вокруг было темно, и только на востоке слегка посветлело. «Почему он спешит? Враг за нами гонится, что ли?» — подумал Бабакул.

Максум все торопил пастуха. Он ехал впереди отары на лошади, сзади шел Бабакул, подгоняя овец. Так двигались они, обходя кишлаки, прячась от людей. Только ночами останавливались на отдых. Да и то, какой там отдых! Ночами Бабакул пас овец, измученных от жары и быстрой ходьбы.

Глаза его не знали сна, не считая тех минут, когда он дремал сидя, прислонившись к палке. С рассветом начиналось то, что было вчера: впереди Максум на коне, за ним козел, за козлом двухтысячное стадо овец, самым последним, прикрытый облаком пыли, шагал Бабакул.

— Бабакул! Гони быстрее! — подгонял время от времени Максум.

Бабакул с трудом поднимал красные от пыли и бессонницы глаза.

— Сидя на лошади легко говорить — быстрее. Сам попробовал бы подгонять, тогда узнал бы, — шептал он.

Солнце в зените. Оно так печет, будто хочет переварить мозг. Пот льет по лицу, оставляя грязные потеки. Вдыхая пыль, Бабакул сплевывает почти глину. Силы его истощались. Ему уже не жаль израненных овец, которых бросили в пути. Будто вся доброта, наполнявшая его сердце, по капле иссякла в пути. Кого жалеть: себя или баранов? Иссохшие сапоги сдавливали ноги. С каждым шагом Бабакул испытывал такие муки, что искры сыпались из глаз. Вдобавок к этому Максум подгонял его окриком:

— Гони быстрее!

Бабакул был готов даже вернуть подаренные ему сто баранов.

— Откуда знать здоровому состояние больного,— ворчал он.

Когда они добрались до высокой травы, Максум, пожалев своих овец, приказал остановиться.

— И самим надо поесть, — сказал он, готовясь к дневной молитве.

Вчера Бабакул зарезал одного барана, который не мог идти и, положив в мешок, взвалил на ишака. Теперь, отрезав кусок мяса от этого барана, он начал готовить обед, несмотря на усталость. Не прошло и часа, как обед был готов. Бабакул накрошил в суп сухой хлеб и только хотел начать есть, как вдруг взгляд его упал на нож в руках Максума. Рукоятка ножа была сделана из рога. Где он видел этот нож? Сердце вздрогнуло, почуяв недоброе. А Максум, ничего не подозревая, спокойно резал мясо.

После обеда Бабакул, прихрамывая, собирал овец, которые разбрелись по окрестностям. Увиденный в руках Максума нож стоял у него перед глазами. Он не мог ошибиться — это нож Кучкара. Четыре года назад он сам дал эти рога Кучкару, подковавшему его ишака. И он прекрасно знает, что Кучкар сделал из них рукоятку для своего ножа. Многим джигитам и самому Бабакулу нравился этот нож, и они просили отдать его за барана. Кучкар не соглашался.

Бабакул вспомнил собрание, которое проходило в эту зиму в бывшей мечети. Выйдя на трибуну, Кучкар сказал тогда: «Эй, бедняки, не имевшие никогда ни одежды, ни сапог, раскройте глаза! Отличите друзей от врагов». Тогда эти слова, влетев в одно ухо Бабакула, тут же вылетели через другое. И все потому, что у него была одежда, хоть и старая, была и пища. К тому же ему не нравилось, как Кучкар обращается с почтеннейшими людьми кишлака. Но теперь он подумал: «Может быть, он и безбожник, как называет его Максум, но защитник бедняков и сирот. Главное, тяжело теперь придется его семье. Ведь если бы Кучкар был жив, он дал бы о себе знать. Но почему же нож, его нож из черной стали с рукояткой из рога находится сейчас у человека, которого он ненавидел больше всего на свете? Ведь Кучкар никому не доверял этого ножа, как же он попал в руки Максума?!»

«Не может быть! — тряхнул головой Бабакул, отгоняя от себя страшные мысли. — Не увидав глазами, не поймав руками, так думать? Это грех!»

Так говорил ему отец. При воспоминании об отце Бабакулу стало еще тоскливее. Далеко позади осталось кладбище с чинарой и Аксай, где родился и рос он, и сочные пастбища около Лысой горы, и река, по берегам которой росли густые деревья, и шалаш, и родник. Странный был этот родник: когда Бабакул подходил к нему в хорошем настроении, он смеялся, как жизнерадостный ребенок, а когда он был чем-то огорчен, родник скорбно журчал. Родник слез был другом Бабакула. Когда умер отец и он остался сиротой, родник оплакивал вместе с ним его горе.

Были бы у него крылья, полетел бы он сейчас к Лысой горе. Поцеловал бы землю на могиле отца и матери и выпил бы воды из Родника слез. Не зря говорят, чем царствовать в чужой стране, лучше нищенствовать в своей. Зачем ему понадобилось хождение по мукам? Не видать конца-края этому тяжкому пути! «О аллах! Стоило Максуму сказать «пойдем», и я побрел, как баран, погоняя его стадо».

Бабакул вернулся на место ночлега, когда уже стемнело. Максум пытался разжечь огонь, чтобы вскипятить чай. Увидев Бабакула, он закричал:

— Где ты пропадал?

Бабакул ничего не ответил и, собрав хворост, разжег огонь.

Когда они пили чай, Максум тем же ножом резал оставшееся от обеда мясо.

— Почтенный, этот нож не Кучкара? — неожиданно для себя спросил Бабакул.

Максум, растерявшись, порезал ножом палец на левой руке.

— А-а? — Он запнулся. — Да... нет, нет! — Выпучив глаза, он посмотрел на рану, потом на Бабакула и закричал: — Не можешь не помешать, поганый?!

Бабакул оторвал кусок от своего платка и склонился над пальцем Максума.

— Пусть будет место Кучкара в раю... Но жене тяжело без него...

Максум, протянувший палец Бабакулу, отпрянул.

— Какая низость! Недаром говорят: вырастишь ягненка — получишь сало, вырастишь сироту — получишь кулак. Вы все: ты, твой отец и дед ели наш хлеб...