Лев Правдин - Мгновения счастья Страница 11

— Куда он теперь? В какое место?

— В горком, конечно. Куда же еще.

— К Ибрагимовой? За что-то она не любит меня. И даже, кажется, презирает.

— Наверное, вам так кажется, — предположил Семенов.

— Тебе, — поправила она. — Теперь уж тебе.

— Да. Тебе кажется, — с удовольствием и нескрываемой нежностью повторил Семенов.

— И что же может быть?

— Может быть все, но не больше выговора. Исключить-то они не посмеют. Фронтовик все-таки. И на ордена посмотрят.

— Нам ничего не страшно. Правда.

— А чего нам бояться? Мы вместе. Вдвоем.

Она подошла к окну.

— Подойди ко мне. Пусть все видят. Нам теперь ничего не надо скрывать. — Она положила голову на его плечо. — Я только одного боюсь… Твоих детей. Станут ли они нашими.

Тут и он задумался. Его дети. Совсем они были малышами, когда началась война, он еще и сам-то не успел даже как следует приласкать их. Они еще только знают, что он отец, бабушка не дала им забыть этого. Знают, но не чувствуют. И они так же знают, что матери у них нет. И вдруг он приведет совсем чужую и скажет: «Вот это ваша мать». Как они примут ее? И какими глазами посмотрят на него? И на нее тоже?

— Я и сам этого боюсь. Но как-нибудь обойдется.

— Как-нибудь? Нет! — воскликнула Мария Гавриловна. — Я не хочу как-нибудь! Все у нас должно быть только хорошо. Уж я постараюсь.

19

Выслушав Сашко, Ибрагимова задумалась. Он решил, будто его возмущение и обида заставили ее задуматься. Он удовлетворенно и даже благоговейно притих. Пусть подумает, прочувствует всю глубину падения этого фронтовика, забывшего честь и совесть.

Он и сам принял такой вид, будто ему есть о чем поразмыслить, хотя на самом-то деле ничего, кроме удивления и злобы, он не испытывал: у него, такого сильного и удачливого, отняли его собственное. Чего ей не хватало, этой русалке? Все у нее есть и даже с излишком. Любая на ее месте была бы счастлива, учитывая послевоенные трудные обстоятельства. То рвалась в город и все здешнее было ей ненавистно, то вдруг желания ее изменились. Трудно понять, как это произошло за считанные дни… Влюбилась? Ну, это уж совсем непонятно. Чем обольстил ее Семенов? Что у него есть, кроме мундира да орденов на мундире? Ничего у него нет: ни денег, ни вещей — ничего. Голодранец. Да и собой против такого, как Сашко, неказист. Да еще нагрузка — ребятишки при нем.

Ох, Мария Гавриловна, на что польстилась? На что променяла завидную свою долю? На сомнительную какую-то любовь. Вот придумают дураки себе на горе, людям на потеху. Любовь!..

Но тут припомнились разговор с женой и Семеновым, счастливый ее смех, разгоревшееся лицо и слова о любви, которых за всю совместную жизнь ни разу не услыхал от нее законный муж. Вспомнил Сашко, какая она в это время была красивая, горячая, сильная, смелая, как вспыхнула вся и поднялась, словно огнем охваченная. И все теперь достанется этому Семенову.

Подумав так, Сашко застонал от возмущения. Ибрагимова спросила:

— Чего же ты теперь от меня-то хочешь, Сашко?

Она сидела за своим столом в привычной для нее позе: вытянув ноги и скрестив руки на высокой груди. Восточные глаза ее потускнели, в голосе тоска.

— Как это «чего»! — встрепенулся Сашко. — Семья разрушается, а ты спрашиваешь, чего я хочу.

— Я спрашиваю: чего ты от меня ждешь? Непрочная, значит, оказалась семья, если ее так просто разрушить можно.

— Какая бы ни была, а семья. А если непрочная, так ее укреплять надо всеми доступными силами. А ему вмазать, чтобы не сманивал чужих жен.

— С милиционером, что ли, ее к тебе привести? — Ибрагимова печально улыбнулась.

Эта улыбка почему-то очень возмутила Сашко. Он забегал по кабинету и, размахивая руками, зловеще заговорил:

— Удивляешь ты меня, Ибрагимова. Партийный руководитель, находясь на посту, и такие насмешки. Моральные устои подрываешь. Хорошо, что нас тут двое, а если бы свидетель…

Теперь уже она рассмеялась совсем открыто:

— Вот что, дорогой товарищ. Ты хоть теперь и не числишься в нашей организации, но все же не забывайся. Учить меня и, тем более, угрожать я тебе не позволю. А вечером, если уж так тебе это надо, поговорим при свидетелях.

20

Любовь, если она настоящая любовь, даже не приходит, а настает неотвратимо, как восход и закат, как дождь. Как обвал. И когда любовь, чаще всего неожиданно, застанет человека, он не сразу сообразит, что ему делать.

Мария Гавриловна спросила:

— У тебя есть какие-нибудь дела в конторе?

— Не знаю. Вообще-то рабочий день закончен.

— Вот и хорошо. Подожди меня здесь. Я — скоро.

Она вышла, оставив Семенова в одиночестве переживать все, что произошло. Ему казалось, будто он любит Марию Гавриловну очень давно, и только ее одну, и потому то, что он встретил и полюбил ее, сейчас не представлялось чудом, как думал он сначала. Они не могли не встретиться. Всю жизнь они шли навстречу друг другу, куда-то сворачивали, плутали в темноте, ошибались и снова выходили на дорогу. Так они блуждали, пока не столкнулись на такой узкой тропе, где разминуться оказалось уж совсем невозможно.

Так он раздумывал, пока не вернулась Мария Гавриловна.

— Ну вот, — сказала она. — В доме никого. Мы одни. Закрой это окно.

Он закрыл окно и обнял ее.

— Родная моя…

— Да. Я теперь совсем родная, что бы ни случилось…

В любви женщины всегда откровеннее и решительнее мужчин. Это сказала Мария Гавриловна, и Семенов сразу согласился.

— Это, наверное, оттого, что женщина тоньше чувствует и скорее отзывается на любовь.

И она тоже согласилась:

— Да, наверное.

За окном догорал закат, узкая полоса алого света проникала в комнату между двух неплотно сдвинутых штор. Прикрывая ладонью глаза, Мария Гавриловна проговорила:

— Теперь мне понятно, почему о любовниках говорят: «они живут». Это потому, что все остальные, которые не знают любви, не живут. Они существуют. Настоящая жизнь начинается только, когда люди полюбят друг друга. Мы с тобой живем. Начали жить.

Потом она спросила, не хочет ли он есть. Его удивил такой внезапный переход и еще то, что он и в самом деле проголодался.

— Пойду, приготовлю чего-нибудь.

Ушла, но скоро вернулась встревоженная.

— Ну вот: Ибрагимова требует тебя.

— Так что же? Мы с тобой этого ждали. Да иначе и быть не может.

Она села на постель и прижалась к Семенову. Теперь он ее муж, ее радость, ее защита. Теперь он — все.

— Чего же ты испугалась? Некоторое время так и будет. Нас не сразу оставят в покое. Нам будут мешать, нам будут мотать нервы. А мы не сдадимся. Мы все переживем, потому что это — для нашей любви. Потом, когда люди поверят в нашу стойкость, мы обо всем будем вспоминать с гордостью и удовлетворением, как мы все вынесли и не сдались.

— Твоя правда, — согласилась Мария Гавриловна. — Ну, пойдем. Теперь уж я тебя никогда не оставлю.

21

Вот и состоялся разговор при свидетелях, которого так добивался Сашко. Свидетели оказались совсем не те, каких бы ему хотелось, это были, скорее, ответчики, его кровные обидчики, но он и с этим примирился. Пусть они выслушают все, что накипело на сердце.

В ожидании, пока придут эти «свидетели», Сашко сидел в приемной и смотрел в окно. За его спиной секретарша шелестела бумагами. Конечно, она уже знала о его бедственном положении, в этом Сашко был уверен. Ему казалось, что городок все знает и жители смотрят на него злорадно и ожидающе. Всем интересно, что же сделает обманутый муж, чем ответит обидчику? А он — обманутый — и сам этого не знает. На Ибрагимову мало надежды, почему-то она сразу встала на сторону Семенова. Вот это трудно понять. Сашко был уверен, что Ибрагимова совсем не зря вызывает по ночам нового директора, и правильно. Легко ли красивой темпераментной бабе томиться в одиночестве? А Семенов — мужик видный, инженер, такого ей и надо. И, видать, сама она все сообразила. Но почему же в таком случае она не поддержала его, Сашко? Вот никак невозможно понять. Поддержала бы, и они сообща привлекли кое-кого из актива, и тогда несладко бы пришлось Семенову.

На этом месте его рассуждения оборвались: из окна он увидел тех, двоих. Идут, не таясь, не опасаясь ничьих взглядов, как муж и жена, как законные. И даже в сумерках видны их счастливые лица.

От негодования Сашко застонал.

Секретарша заботливо спросила:

— Вам плохо?

Он не ответил, занятый своими наблюдениями. Вот они вошли в сквер, остановились. О чем-то договариваются… Договорились: она села на скамейку, не выпуская его руки. А он гладит ее руку и все говорит что-то. Вот нагнулся и поцеловал ее руку. Хорошо, что совсем почти стемнело и никому не виден этот позор. Сашко снова застонал. На этот раз секретарша ничего не сказала, а только громко вздохнула.