Зигмунд Скуинь - Нагота Страница 114

— Да, смелые гипотезы нынче в моде.

— Гипотезы Вариса чересчур уж смелы! Один ученый пришел к выводу, что эпидемии, войны и катастрофы на Земле совпадают с периодами солнечной активности. А Варис объясняет это так: когда внешней сфере жизни требуется большая плотность, природа перестраивается, уменьшая материализованную форму и тем самым увеличивая свои верхние накопления. Я говорю ему: шальная голова, твое счастье, что живешь не в век Галилея, тогда бы тобою в два счета пополнили верхние накопления...

Рассказывая про Вариса, Мелита вроде бы и удивлялась, и посмеивалась, иногда в голосе ее звучал легкий укор, но все это было игрой, неспособной скрыть правду: Мелита боготворила сына. Только им и жила.

Ася, конечно, старалась виду не подавать, однако неумеренные славословия Варису злили ее. Как будто расточаемые дифирамбы подтекстом были обращены против нее самой или — что хуже — против ее Яниса.

— Ну, твой Варис просто уникум! Ты с ним и горя не знаешь. А вот чтобы мы с Гунаром сумели заставить Яниса после тренировок сесть заниматься...

Она нарочно сделал упор на «мы с Гунаром».

— Кому охота заниматься, милая. Никому!

— Я думала, когда такая тяга, как у Вариса...

— Что ты! Варис не любит заниматься. Просто его все интересует. Все ему хочется знать. Даже не помню, чтобы он когда-нибудь по-настоящему занимался. Разве что английским языком. Как он изводил меня своей дотошной любознательностью! С ума сойти! Трех лет от роду пришлось уже вести его в исторический музей. Тогда там еще были модели старинных парусников.

Ася взглянула на часы.

— Послушай, раз решили идти, пора собираться.

На стоянке такси их застиг грозовой ливень. В номере с опущенными жалюзи потемневшее небо осталось незамеченным. Теперь было видно, как черной лавиной темнота катилась с гор в долину. Резвая туча, клубясь и разрастаясь, уже плыла над городом. Дождь обрушился плотной и беспросветной завесой. Мощные порывы ветра подхватывали, кружили и расшвыривали всякий сор, песок, листву деревьев, даже волокли куски шифера и жести. Молнии вспыхивали и разили беспрестанно; от громовых раскатов дрожала земля и оконные стекла, и был момент, когда в душу закралась мысль о землетрясении. Невольно хотелось сжаться в комочек, забиться куда-нибудь в угол.

Ася не уследила, что стало после с черной тучей, но минут через десять гроза миновала. В цементных арыках, еще недавно казавшихся грязными ненужными канавами, забурлила вода. С веселыми криками носились взбудораженные дети. Клубился пар над увлажненной горячей землей, сады и скверы, точно распахнутое нутро парикмахерских, источали банальные запахи.

На стоянке выстроилась длинная очередь.

— Могу тебе совершенно точно сказать, на кого мы теперь обе похожи, — сказала Мелита, скептически оглядывая Асю — на тетушек, собравшихся по грибы.

Ася достала зеркальце: да, волосы намокли, нос блестит. Но это ничуть не испортило настроения, пожалуй, наоборот. Выглядела она хорошо: беспечная, отдохнувшая, посвежевшая. Немыслимое дело — у себя в Риге так ровно загореть.

Не одни они пострадали от дождя. Людмила их встретила в халате, с головой, обмотанной полотенцем. Восклицания, вздохи, трагические жесты красноречивей всяких слов обнаружили настроение хозяйки. Ася поняла только то, что Людмила прождала кого-то или что-то понапрасну, затем сама отправилась на поиски, да все равно дело не выгорело. Когда же выгорело, было уже поздно, зря только промокла до нитки, вдобавок еще сломала каблук своей итальянской пары.

Они, разумеется, утешали Людмилу, говорили все, что в подобных случаях принято.

— Людмила, перестаньте! — Немного погодя, когда возгласы и вздохи возобновились, у Аси в голосе прорезались строгие нотки. — О чем вы беспокоитесь? Посидим часок и, как Фелдмане, бывало, говорила на производственных совещаниях, «насладимся речами».

— О-о-о, Фелдмане! — мечтательно протянула Людмила. — Минну Оттовну я помню хорошо. Она одна отзывалась на вопрос председательствующего — «как полагают товарищи, можно открыть собрание?»

— Так, может, откроем, если других предложений нет? — сказала Мелита.

— Не об этом речь. И все же жутко неудобно. К крепким напиткам мужчинам нужна хорошая закуска.

— Что, разве собрание обещает быть более представительным?

Взгляд Аси встретился со взглядом Мелиты.

— А как же! Третья годовщина в этом краю. Гости из Риги. По-моему, повод достаточно веский, событие надо отметить.

— Третья годовщина?

— Не совсем, правда, сегодня. Но, когда я утром вас пригласила, у меня возникла такая идея. О, да вы не представляете, как много здесь наших.

— Это в каком смысле?

— Ну... — Людмила запнулась, — бывших рижан. И таких, кто интересуется Ригой. С кем можно поговорить по-латышски. Не хочется забывать язык.

Самый худший вариант, подумала Ася, чувствуя, как лицо у нее вытягивается. Теперь можно было бы со спокойной совестью отправиться к себе в гостиницу. Смешно, конечно, чтобы такой неожиданный оборот огорчил ее, ведь это посещение просто так, от нечего делать, и только. Но теперь она утратила к нему всякий интерес. В последнее время такое случалось с нею нередко — на работе и дома, на собраниях и совещаниях, в широком и узком кругу, даже наедине с Гунаром. Что-то подступит, и ко всему дальнейшему пропадал интерес, да, конечно, начатые речи она договаривала, улыбалась и поддакивала, а в общем-то все продолжалось без ее участия. Вместо нее действовала одна из ее личин — общественная или интимная.

Она сказала: у вас, Людмила, настоящие апартаменты, а какой чудесный вид на город, какой простор, какая удобная планировка! Какая прекрасная кухня! И какая своеобразная форма окон! (Людмила с расческой в руке и заколками в зубах: не скажу, что окна удобные, перед ними торчат эти жуткие решетки, официально их именуют «солнцеуловителем».) Сколько же у вас фактически комнат? (Людмила из кухни: всего одна. Прихожая и холл в метраж не засчитываются.) И какой оригинальный пластик пола!

А сама думала: обычная квартира, господи, как это все похоже на жилые массивы Пурвциемса или Иманты.

Должно быть, самая распрекрасная экзотика в соприкосновении со стандартом порождает лишь сходные тенденции, да, в наши дни местный колорит не имеет уже ни малейших шансов выжить. И в строительстве мода распространяется, словно бациллы гриппа, — глобально. Этот новый район в самом деле достиг современного уровня строительства, к сожалению, со всеми присущими ему недостатками. В конце концов, это же противоречит элементарным правилам торговли: нередко строители ухитряются по завышенным ценам сбывать продукцию заведомо низкого качества.

Мелита (как всегда, восторженно и увлеченно): хотите верьте, хотите нет, а я впервые в жизни нахожусь в доме «повышенной сейсмической безопасности». Что это значит — у дома более плотные стены? Это, я скажу, совсем неплохо, не беспокоит, если у соседей кто-то бренчит на пианино.

Она думала: денег у Людмилы, по всему видать, достаточно. Здесь собрано «все самое лучшее». Только вот вкуса могло быть чуточку побольше. На одном лишь сахаре и киселя не сваришь, приторность снимают солью. Она сказала: красиво живете, нет слов, красиво. Если к тому же учесть ваш общественный вес и личную независимость, нетрудно представить, насколько вы должны быть здесь притягательны.

Людмила (с порога ванной): вы правы, Ася Яновна, и я говорю, у меня не квартира, а настоящий агитпункт.

Стол, конечно, ломился от снеди, причем в огромных количествах. Людмиле не приходилось искать повода, чтобы продемонстрировать запасы своего хрусталя.

Громогласно, шумно появился некто Борис Исаакович, человек живой и бойкий, хотя и огрузневший. С его внушительной комплекцией и солидным возрастом совершенно не вязалась подчеркнуто молодежная манера одеваться; втиснув себя,в тенниску фирмы «Адидас» и узкого покроя джинсовый костюм, он казался еще более расплывшимся, бесформенным, нежели был на самом деле. С первых же минут он навязал всем свой стиль беседы, подобно тому, как опытный боксер с первых ударов навязывает тактику боя. (С чего это вдруг ей пришло на ум сравнение, заимствованное из любимых телерепортажей Гунара? Разумеется, в тех случаях, когда Гунар, позабыв обо всем, смотрел по телевизору бокс, хоккей или волейбол, она тоже принимала горячее участие — болела. И что самое интересное, почти всегда расходились во мнениях, спорили долго, с жаром и, по правде сказать, совершенно впустую, беспричинно, спорили спора ради.) Анекдоты и остроты из Бориса Исааковича так и сыпались, голос у него был бодрый, выразительный, как у профессионального конферансье, но веселость почему-то казалась напускной. Это особенно обнаруживалось в те моменты, когда Борис Исаакович, утирая вспотевший лоб, снимал свои огромные дымчатые очки. Тогда его глубоко посаженные, зоркие, плутоватые глазки казались уставшими, почти печальными.