Гавриил Кунгуров - Албазинская крепость Страница 12

Слова эти запали на сердце Сабурову. Ходил он молча, оглядывал остовы строения. Заложена крепость на высоком ладном месте. Вокруг стоит темной стеной лес, синеют за ним далекие горы, внизу, за желтой балкой, раскинулся широким плесом Амур — река великая.

Поутру Сабуров отправил десять казаков, чтобы разведали, каков городок даурцев и какая в нем ратная сила; вожаком поставил Сабуров Ваньку Бояркина и строго-настрого наказал на глаза даурцам не показываться, доглядывать искусно, тайно хоронясь в тарвах и рытвинах.

К вечеру второго дня Бояркин вернулся, Ярофею рассказал:

— С горы той виден городок, укреплен тот городок накрепко и стенами, и рвами, и колючками.

— Много ли даурцев, каковы обликом, каким боем владеют? — спрашивал Сабуров.

— Людный городок, и люд конный, с лучным боем. В стенах крепости дыры большие и малые, а что в тех дырах, того не видно.

Сабуров остался доглядом Бояркина недоволен, рассмеялся:

— Эх, Ванька, нагоняли на тебя зейские даурцы страхов, перепуган ты, как заяц! И все-то тебе чудится…

Бояркин обиделся, но обиду скрыл, вышел молча.

На другой день Сабуров сам ходил в догляд, вернулся угрюмый, злой.

— Место тут пригожее. Надобно, казаки, спешно крепость ставить. Даурцы, прослышав о нашем малолюдстве, пойдут в разбойный поход, погромят нас начисто!..

Так начали казаки строить Албазинскую крепость, заложенную еще Черниговским.

Перво-наперво поставили дозорный шатер. Шатер немудрящий — столетняя сосна, а по ней зарубки — лазы, по ним и взбирался на вершину дозорный казак, а на вершине — помост с аршин шириной. С того помоста видны дали Амура, горы, луга, долины. Коль приближался враг, казак давал скорый знак — бил колотушкой о подвешенную сухую доску. А чтоб враг вихрем не налетел на становище, огородились казаки заломами, навалили бревен крест-накрест, набили острых кольев.

Крепость строили дружно, трудились безотказно от восхода солнца до темна. Валили толстые лиственницы, волоком тащили их к месту крепости, клали венцы. Искусные плотники рубили башни с потайными лазами, большими и малыми бойницами.

Росла крепость.

Даурскому князю Албазе доглядчики доносили: растет крепость лочей и велика и страшна.

Старый Албаза похвалялся:

— Грозилась муха верблюда съесть, верблюд плюнул, муху убил. Китайский богдыхан — храбрый маньчжур, он лочей побьет.

Близкие помощники Албазы говорили ему:

— Маньчжуры на лочей пойдут боем, но и наших людей разорят, побьют, как побили китайцев. Захватив богдыханов трон, маньчжуры похваляются: «Всех повоюем, от нашей рати никому спасения нет!..»

Албаза сердился, помощников своих из юрты гнал.

Как-то поутру копали казаки ямы для угловых башен. Вот тут и не стерпел казак Зазнамов, радивый землероб. Схватил он горсть земли, прижал ее к щеке:

— Казаки, какова землица!.. — Зазнамов не досказал, осекся, голову опустил.

Увидели казаки, как хлынули слезы у Зазнамова и ту горсть земли напоили. Земля столь почернела, столь обмякла, будто сдобница на меду. Бросили казаки лопаты, землю ту нащупали, терли на ладонях, разглядывали на солнце.

Подошел Ярофей. Зазнамов к нему:

— Дозволь, Ярофеюшка, попытаю землицу даурскую, каковы соки имеет? Как родит?..

Ярофей говорил:

— Сколь ты, Зазнамов богат? Словно имеешь закрома зерна! Да?

Зазнамов горячился:

— Хошь малу толику дозволь, чтоб я мог землю спытать, какова она есть.

Дали Зазнамову из ратных запасов два мешка ячменя да мешок проса.

Братья-Зазнамовы деревянной сохой-копарулей да лопатами взрыхлили добротный клочок земли, бросили первые зерна ячменя и проса в амурскую землю.

К середине лета Албазинская крепость выросла в грозный для даурцев городок. Это было искусно срубленное из толстых лиственниц укрепление в сто сажен длины, в шестьдесят ширины. Крепость казаки огородили двойной высокой стеной из заостренных вверху бревен, с башнями и бойницами. С наружной стороны окопали глубоким рвом, а по-за рвом набили колючек и рогатин. Башни возвышались по углам, внизу под ними вырубили казаки тайные ворота, построили подземные подлазы с хитрыми ловушками-западнями. В средине крепости поставили съезжую избу, а над ней возвышалась шатровая караульная башня, с которой дозорный казак мог далеко видеть приближение неприятеля.

Даурцы, пораженные быстрым рождением на их земле грозного городка, собрав многолюдную рать, много раз пытались осадить и сжечь ненавистную крепость, а непрошенных пришельцев изрубить всех до единого. Но всякий раз осада заканчивалась бегством дауров, которые бросали раненых и убитых, луки и стрелы, лошадей и арбы.

Сабуров также пытал силу городка князя Албазы: дважды ходил на приступ, но возвращался ни с чем, а в последней осаде даурцы пробили стрелой Сабурову руку и убили трех казаков. Оба городка затаили злобу, готовились к смертельным боям.

Сабуровцы построили в городке хлебные, соляные и иные амбары, вырыли кладезь, поставили малую походную церковь. Городок подготовился к долгой осаде.

Укрепившись в городке, Сабуров собрал с местных эвенков ясак малый именем московского царя. Встревоженные эвенки опасливо смотрели на светлоглазых, большебородых пришельцев. Подстрекаемые шаманами да даурскими князьцами готовились к великому кочевью на север. Но ясак малый, взятый Сабуровым при добром слове, его поход на ненавистного Албазу их остановил. Таили они давнишнюю злобу на корыстного и жестокого албазинского князя, его частые набеги, как яростный огонь, опустошали мирные стойбища эвенков.

Тем временем даурский князь Албаза послал с дорогими подарками гонцов к китайскому богдыхану, просил скорой помоги, клялся в верности и обещал сполна платить ему ясак. «Крепость лочей, — говорил он, — поставлена на страшном месте: угрожает и Даурской земле и Китайскому царству. Надобно крепость лочей сжечь, а их вывести с корнем, чтоб и впредь не ходили они ратным боем на великий Амур».

Уходило лето. Осыпались цветы, жесткие травы блекли. Падал звонкий лист осин, оголились березы, ивы, тополя. Пахло в тайге горькой грибной гнилью, стихли птицы. Зелень лесов померкла, терялись рощи в утреннем тяжелом тумане. Из темных логов и ущелий тянуло сырым, знобким холодком.

В крепости Сабурова иссякли запасы, особенно хлеба, соли и огневых припасов.

Страшились казаки: нагрянет зима, какова-то она на Даурской земле, сколь лютая и сколь долгая?

…Тускнело вечернее небо, плыли серые клочковатые тучи. Сабуров вошел во двор крепости, огляделся: небо сурово, ветер осенний остер, стонет, хмурится Амур черной щетиной гребней. Сабуров присел на бревно, видит: бежит Степанида, а вслед ей сыплется глухой бабий ропот:

— Сгибнем зазря в неведомых землях!.. Аль ослеп Ярофей и не видит беды?

Чей-то надрывный голос добавляет:

— Пытай, Степанида, своего Ярофея, пытай, каков корм на зиму припас? Аль на зазнамовских ячменях норовит прожить?..

Степанида скрылась за углом.

Хмурился Сабуров, думал: «Хоть мала у нас ратная сила, а надобно идти боем и даурцев воевать».

Вошел в каморку. На лежанке, уткнувшись в изголовье, плакала Степанида, плечи ее вздрагивали. Поднялась, повисла на шее.

— Ярофеюшко, тяжко, жонки корят…

Сабуров Степаниду обласкал, уговорил.

Всю ночь не спалось Ярофею. В неведомой стране застигла его зима врасплох. Разброд и уныние охватили людей. «Запасов нет, хлебушко на исходе, — твердил Сабуров. — Как зиму скоротать?» Закрыл глаза, отгонял от себя назойливые думы, а они неотвязно терзали сердце. Всплывало золотое поле зазнамовских ячменей. Хорош: густ, высок, зернист. Обильно родит здешняя земля. Много ли пополнит запасы зазнамовский урожай? Считал, прикидывал и выходило: зиму не прокоротать. Вскакивал с лежанки, садился к оконцу. Густая темень плотно придавила и Амур, и горы, и леса. Взглянул на небо: дрожали чистые звезды. И показалось Сабурову и небо, и звезды, и земля, что утонула в темноте, близкими и родными. «Неужто бросать эдакую благодать, уходить, спасаться?» — вздрогнул он. Встал, заскрипели половицы. Проснулась Степанида.

— Ярофеюшка, полуношник мой. Спи…

— Не до сна, Степанида…

— Загрызли тебя темные думы. Уймись, Ярофеюшка, склоняй даурцев на мир.

Понял, что и Степанида не спала, терзается и ее сердце.

— Пустое говоришь. Не однажды пытал я склонить даурцев к миру. Посланцы мои, тунгусы, приходили ни с чем, а последнего, Путугира, сама знаешь, на кол даурцы посадили. Вот какой мир, Степанида…

Опять заскрипела половица. Сабуров распахнул оконце. Ворвался в каморку предутренний холодок. Где-то далеко простонала птица и смолкла. «Хоть малость уснуть надобно, — подумал Ярофей, — завтра собрать казачий круг, боем идти на Албазу».