Михаил Козловский - Своя земля Страница 12

— Нет, Коля, старого не воротишь, — возразила она, отклоняя шутливость в разговоре.

— Что ты хочешь сказать? Ты не можешь простить мне? — Николай Устинович пристально взглянул на нее. — Все еще в обиде?

— Ах, простить! — поспешно отозвалась она. — К чему все это — «простить, не простить». Я просто забыла, будто сон — все прошло. Ну, да что об этом говорить, мертвых с погоста не возвращают.

— Но не могла же ты в самом деле забыть, — сказал Николай Устинович. — Я помню, словно вчера это случилось…

Они сидели над крутым откосом, внизу волны с чмоканьем обсасывали камыши, по гущине тальника тек тихий мягкий шорох.

— Разве захочешь помнить обиду! — Анастасия Петровна строго посмотрела ему в глаза. — Да и какой характер надо иметь, чтобы все помнить… Ты-то подумай, каково мне тогда пришлось. Каждое твое письмо, как весточку светлую, ждала, не было счастья большего, как они, твои письма, только и жила ими. Принесет почтальон письмо, а у меня радость, будто окна в доме растворили, праздник наступил. Я при себе их носила, душу грели они. А потом сразу, как ножом отрезало… что только в голову не приходило, о чем только не подумала тогда! Да что говорить! Прошлого не вернешь.

— Я понимаю свою вину, — опустив голову, проговорил Николай Устинович.

— А что с этого! — воскликнула она. — Ты все о своей вине говоришь, как будто каешься. Погулял, наговорил ласковых слов — и в сторону. А у меня все мысли о тебе: как ты там, что с тобой, жив ли. Бросила бы все и к тебе помчалась как на крыльях… Днем еще так-сяк, закрутишься и обо всем забудешь. А ночью! Господи, каждая ночь, как тюрьма. Я ведь думала, и ты, как Алеша, погиб. У меня молоко от горя пропало, а мне не до Надюшки, все равно, думаю, ни мне, ни ей жизни не будет. Она и родилась-то сироткой. Кому мы с ней нужны!

— Тебе ответили из полка, что я в госпитале, — примирительно сказал Николай Устинович.

— Да, ответили, но не ты, а другие. То письмо мне всю правду открыло. Поняла я тогда, потому и молчишь, что не нужна я тебе…

— Но ведь это же не так, Ната, ты сама знаешь, — возразил он. — Я писал тебе потом, помочь старался. Ты помнишь?

— Нет, Коля, не убеждай. Твоя помощь была от совести, а не от любви, тебе просто стыдно стало, — сурово сказала она. — У тебя своя семья, о ней ты и думал…

Переполох на реке, вызванный Генкой, отвлек их, и лишь после недолгого молчания Николай Устинович сказал те слова, которые услышал мальчишка.

Не таким представлялось все Червенцову, когда он ехал сюда, в Рябую Ольху. Время не могло, конечно, оставить без изменения ни его, ни Нату, и после раздумья он пришел к заключению, что не то ожидал увидеть. Редкие письма Анастасии Петровны скупо сообщали о ее житье-бытье, она являлась ему в воображении простой сельской женщиной, в путах мелких повседневных дел утратившей обаяние своей молодости и переменившейся до неузнаваемости. Да, перемена была, но не та, которую предполагал увидеть. Он встретился с женщиной зрелого ума, пожалуй, равной ему, и это признание поразило его, но в конце концов он подумал, что так и должно быть: жизнь одинаково выгранивала их. А после того как узнал, что и Надя не такая, какой виделась ему, Николай Устинович решил сделать больше, чем намеревался вначале, однако с тем условием, чтобы молодой женщине было открыто, кем он приходится ей: Анастасия Петровна резко отказала.

— Ты все-таки не хочешь понять меня, Ната, — обиженно сказал Николай Устинович. — Из-за женского упрямства. Ну, хорошо, я согласен, что доставил тебе уйму неприятностей, очень виноват перед тобою, ты можешь никогда не простить, это твое право. Но скажи, почему нельзя сказать Наде правду?

— А зачем, — жестко спросила она. — Зачем это нужно теперь?

— Мне думается, что так будет лучше, — уже мягче заговорил Николай Устинович. — Считай, как хочешь, пусть это желание как-то загладит вину. Разве это плохо? Я хочу помочь Наде лучше устроить жизнь, ты сама не против, ведь так же? Не будешь же ты отрицать? О ней и о тебе думал я, когда ехал сюда. Я сам постараюсь объяснить ей, она взрослый человек, поймет.

— Ну, а если она еще девчонкой похоронила тебя?

— Как похоронила? — недоуменно спросил он. — Меня?

— Да, тебя, так уж получилось. Ей было лет десять или немного больше, и кто-то сказал, что отец у нее летчик. Она подумала на Лешу и спросила меня: правда ли? Я сказала, что отец погиб не здесь, а где-то на фронте. Поверила или нет, не знаю, только она больше не расспрашивала. Она молчит, но, может, и сейчас думает, что я обманула… Даже теперь ходит на Лешину могилу, носит цветы, ухаживает за ней…

— А-а, это не беда! Все можно объяснить.

— Ты и сейчас только о себе думаешь, своего добиваешься, — упрекнула Анастасия Петровна. — Зачем жизнь ей портить? Да и что хорошего, если Надюша узнает, что отец ее жив и теперь, через двадцать лет, вспомнил о ней.

Червенцов не ждал, что встретит такой отказ. Как всегда, чувствуя, что перед ним возникает препятствие, Николай Устинович внутренне подобрался, он хорошо знал, куда заводит такая одержимость: потом одумается, да не достанет сил повернуть вспять. Она должна понять, что прошлое плохой советчик, оно не может влиять на те отношения, которым предстоит сложиться.

— Ты упрекаешь, твоя дочь — простая колхозница, — помолчав, снова заговорила Анастасия Петровна, думая о том, что он мог бы сказать. — Что же, не всем быть учеными, кому-то нужно и простую работу делать.

— Я не собирался упрекать тебя, да и права не имею, ты не так поняла меня, — возразил Николай Устинович. — Просто хочу помочь ей получить образование, может быть, стать артисткой, у нее же большие способности. Я знаком с певцами, музыкантами, артистами, они будут рады удружить мне — послушают ее, подскажут, как ей поступить.

— Ты дочь хочешь отнять у меня! — воскликнула она и продолжала почти в тоне приказа: — Ничего не выйдет, я ее не отдам… Да и подумал ли ты, как она отнесется к тебе. Не меня, а тебя осудит, осудит строже, чем я. Не умеет Надюшка прощать обиду, у нее не мой характер.

— Но это и от тебя зависит, Ната, — быстро сказал он.

— Да, и от меня, — согласилась она. — Но не хочу, чтобы Надюшка узнала правду, пусть лучше все останется, как было, от твоей правды девочке легче не станет, пойми меня…

— Все-таки ты не права.

— Права или нет, а пусть все останется прежним, — сказала Анастасия Петровна, поднявшись. — Только прошу тебя, не пытайся объясняться с ней, хорошо?.. Что ж, Коля, кажется, поговорили обо всем, пойдем-ка.

Он пошел следом за ней вдоль берега по узкой тропинке, с раздражением думая о том, что его попытка сделать доброе дело беспомощна перед чувством застарелой обиды.

9

В это утро, как всегда летом, Надя поднялась рано, солнце только начало золотить верхушки деревьев, а тени под ними еще дышали ночной свежестью. Федор спал, отвернувшись к стенке и откинув в сторону руку вверх бугристой от мозолей ладонью. Натянув платье, Надя босыми ногами прошлепала по прохладному полу, мимоходом заглянула в настенное зеркало и понравилась самой себе: свежа со сна, с темным румянцем на щеках, с чуть припухлыми губами. Мать Федора — третью неделю ее мучила боль в пояснице — услышала, что она ходит по горнице, простонала за печью:

— Ох, господи, силушки моей больше нет. Ты уж сама похлопочи, Надя.

Так она говорила каждое утро.

— Сама, сама, — сказала Надя и, захватив подойник, вышла из хаты.

Начинался неяркий ласковый день. Влажные тени от дома и сарая протянулись длинно, через весь двор, на траве еще поблескивали тускло-серебристые росинки, розовые облака застыли в небе, и среди них медленно подтаивал ущербный месяц. Разнозвучные голоса пробудившегося села раздавались приглушенно, как в дождь.

Надя выпустила из сарая корову, бросила перед нею охапку привявшей за ночь травы, присела на низкой табуретке доить. В это время Федор вышел на крыльцо, слипающимися глазами посмотрел, как руки жены быстро и ловко ходят под брюхом лениво жующей коровы. Надя повернула к нему голову, улыбнулась:

— Не выспался?

— Ты дашь выспаться, — хмуро буркнул он. — Когда вернулась из клуба?

— Полночи не было, — засмеялась Надя. — Долго на спевку собирались, поздно и начали.

— Мне на машинный двор пора идти, — немного помолчав, сказал Федор. — Николай Павлович вчера наказывал косилки заранее проверить.

— Подожди минутку, поесть соберу.

Закончив дойку, она выгнала корову на улицу, к стаду, подхватила подойник и вернулась в хату. Федор, одетый в комбинезон, расчесывал перед зеркалом волосы. Надя поставила подойник на лавку и, приласкав взглядом крутой, влажный от воды затылок мужа, ушла на кухню. Со свойственным молодым хозяйкам пылом, она делала все в охотку, с пристрастной старательностью, — хлопоты по дому еще представляли для нее привлекательную новизну.