Николай Камбулов - Беспокойство Страница 12

— Кто?

— Умный молодой человек. Симпатяга, — наконец сказала Фрося то, что таила в душе, и немного стушевалась. Он это заметил и про себя подумал: «Неужто русские так быстро влюбляются?» Вслух сказал:

— Симпатяга, это как понять?

— А ну тебя, Серж… Побежали, вон наш автобус.

Экзамены во Фросином классе начинались в одиннадцать часов, в центр города они приехали в десять. Возле школы договорились, что он, Серж, походит по городу, потом в два часа будет ждать ее возле цирка.

Серж сразу направился в сквер, расположенный неподалеку от цирка. Сел на скамейку. Закурил. Мимо прошел пожилой мужчина, одетый в костюм из легкой ткани. Ему показалось, что незнакомец украдкой взглянул на него и, пройдя мимо, на ходу развернул газету, словно подавал условный знак следовать за ним. Но удивило не это — другое: походка мужчины показалась знакомой. Где-то уже он видел человека с такой манерой ходить, держаться прямо, будто к спине припаяна несгибаемая пластинка — так ходят горделивые, знающие себе цену люди.

Архип! Но это же по рассказам и фотографиям… Резидента звали Архипом. Он знает его лишь по фотографии, рассказам Хьюма. Именно о такой манере ходить напоминал ему Хьюм и даже наглядно демонстрировал, как Архип ходит. И о «привычке» читать на ходу много раз напоминал.

«Везение бывает, но это на крайний случай, Виктор. Главное — цирк. Второй ряд, второе место справа от входа. Легко запоминается. Терпение, терпение, и он придет. В руках будет газета «Комсомольская правда» за первое января… Две двойки и первое января. Номер газеты ты достанешь там, в России».

Ему повезло. Газета отыскалась у Самурайки: она сохранила ее потому, что в этом номере была опубликована заметка о талантливой школьнице-акробатке Фросе Пахомовой. Теперь эта газета у него — ловкость рук и никакого мошенства!

Мужчина сидел на скамейке у выхода. «А если подойти, поинтересоваться, что нового в сегодняшнем номере? Это же совсем естественно. Вне всякого подозрения!» «Никогда не спеши», — предупреждал Хьюм.

Мужчина поднялся. Серж чуть не вскрикнул: «Боже мой! Такая походка была у моего отца… И мать говорила: «Вот ходи так, никогда не сгорбишься». Отец держался прямо не по своей воле. Серж узнал об этом в день смерти отца: оказывается, он носил стальную пластинку, удерживающую разбитый позвоночник. Хьюм рассказал о пластинке. Он прилетел на похороны на собственном самолете. И сразу потребовал у матери найти железную шкатулку, якобы хранившуюся у отца с очень важными записями. Действительно, шкатулку нашли в кабинете, в тайнике. Хьюм выдал матери денежный чек на огромную сумму. Потом позвал его, Сержа, к себе. «Господин Романов-Рахмани был мужественным и очень ценным человеком. Это я тебе говорю, малыш, чистую правду. Как и то, что господин Романов-Рахмани просил меня позаботиться о твоей судьбе после его смерти. Ты физически хорошо сложен, не дурен лицом. И, как мне известно, изучаешь русский язык. Я буду твоим опекуном. Ты готов продолжать дорогу своего мужественного отца?» Дороги он этой тогда еще не знал и, пожалуй, мать не знала…

— Серж!

Это же Фрося! Он взглянул на часы: верно, уже два часа. И упрекнул себя за то, что не может контролировать время. Там, в школе, за ним такого никогда не замечалось…

Фрося перепрыгнула через скамью и, радостная, подбежала к нему.

— Все, Серж, все! Прощай десятый «Б», да здравствует цирк, работа!.. Ну поздравь, поздравь меня…

Да, оттуда все казалось проще.

— Серж, — сказала Фрося, видя, что он занят своими мыслями и никак не откликается на ее радость. Он спохватился, подал руку:

— Поздравляю, поздравляю! Это замечательно!

И вдруг потускнел, присаживаясь.

— Что с тобой, Серж?

— Да так, просто…

— Не-ет, что-то случилось?

— Они там стреляли в меня.

— Как? По-настоящему? Из настоящего оружия? — Она села рядом и, взглянув в его лицо, открытое, с мягкими чертами, подумала: «Какой он интересный, и в такого стреляли».

— По-настоящему, Фрося… Вот посмотри. — Он поднял рукав, показал взглядом на синеватый след пули. Ей стало жаль его, и она ближе подвинулась, потрогала ранку:

— Больно?

— Нет.

— Совсем-совсем не больно?

— Теперь совсем…

— Любовь Ивановна и Николай Михайлович знают об этом?

— А как же… Меня лечили в госпитале… Потом нашли родителей. Приехал Константин Федотович Синявкин… Ты его знаешь?

— Кого?

— Синявкина.

— Да откуда же я его знаю?! В тот день, когда тебя привезли, я находилась в студии. Услышала об этом вечером от дедушки… А потом….

— Что потом?

— Тебя увидела, на третий день. Ты шел к автобусной остановке… С Николаем Михайловичем… Важный такой! — улыбнулась Фрося.

— Это мы в милицию ездили, заявление на паспорт подавали. Скоро получу паспорт…

Фросе вдруг захотелось чем-то развеселить его, как-то приглушить его мысли о прошлом. Она предложила;

— А знаешь что? У меня есть восемь рублей, хочешь, кутнем?

— Ты пьешь?

Она расхохоталась.

— Пойдем, пойдем. Тут рядом молодежное кафе. Да здравствует работа в цирке!

— Нет, в самом деле, ты пьешь?

— Пентюх, пентюх, — вновь рассмеялась она, беря его под руку.

— А что такое пентюх?

— Это такое двуногое красивое животное…

— А-а, понял, понял. — Он засмеялся, прижал ее руку под своим локтем. — Понял, Фрося!..

В кафе, просторном, светлом зале с кружевными занавесками на окнах, почти никого не было, лишь за двумя столиками сидели нарядные молодые девушки, ели мороженое и громко смеялись. Они были так заняты своими разговорами, что не заметили, как вошли Фрося и Серж. Но когда Фрося заказала сто граммов коньяка, две порции мороженого и два стакана лимонного напитка, одна из хохотушек повернулась к их столу и помахала им рукой. Фрося ответила тем же, потом сказала:

— Это девчонки из нашего класса, кутят в честь последнего экзамена в школе. Хочешь, познакомлю?

— А это обязательно?

Фросе и самой не хотелось этого делать, она предложила только из-за интереса, как он отреагирует.

— Нет, это не обязательно, вдвоем даже лучше. — Она взяла маленький графинчик, посмотрела на свет. — Ты будешь пить коньяк, а я воду. — И налила ему полрюмки.

— Нет, так не пойдет, наливай и себе.

— Я не пью… Честное слово.

— И вино?

— Только шампанское.

— Заказывай, у меня деньги есть. Родители не выпускают из дому без денег и бутербродов. «Возьми, возьми, может быть, что-нибудь купишь». Вот, смотри, сколько я их уже накопил, — показал он кошелек.

Она заказала бокал шампанского и, когда выпила, все улыбалась, глядя на него, как он тянул маленькими глотками коньяк. «Надо же, в такого парня стреляли. У него красивые-прекрасивые глаза… А девчонки будут завидовать мне… Это же Серж, девочки! Двенадцать лет жил за границей».

— Я хочу подойти к ним, не возражаешь? На одну минутку.

— Пожалуйста.

Подойдя, она так и сказала:

— Это же Серж, девочки!

Они уже слышали о нем.

— Интересный, — сказала одна.

— Хитрая ты, Фрося. Прячешь от нас, — подхватила другая.

— Познакомь нас с ним, — предложила третья.

— Только не сейчас. — Она обняла каждую и, счастливая и радостная, направилась к своему столику. На полпути повернулась, снова подошла к девчонкам.

— А правда он красивый?

— Самурайка, не дразни нас. Ты всегда делаешь не то, что надо. Девчонки, давайте подойдем к нему и уведем с собой в городской парк.

— А во! Не хотите?! — Фрося показала им кукиш и, хохоча, подбежала к Сержу. — Пойдем отсюда, тебя могут украсть.

Они расплатились, под хохот девушек покинули кафе.

— А за границей целуются? — спросила Фрося, когда они оказались у калитки ее дома. Он не ответил. Ее лицо было освещено заходящим солнцем. «О, до чего же романтично все это! А что дальше будет? Что? Хьюм, здесь совсем все по-другому. Хьюм, я не знал о своих слабостях!» Он испугался этой мысли, попытался взять себя в руки, но никак не мог. Она ждала, что-то шепча пересохшими губами: по-видимому, она сердилась, ибо морщился ее лоб и хмурились брови, лежащие жирными мазками над блестящими от солнечного света глазами.

— Я пошла!

Грохнула калитка. Он вздрогнул, но Фроси уже не было.

— Любаша!

Аша-а-а… Эхо по низинам между деревьями петляет, глохнет и вновь возникает.

— Любаша!

— Чудесное эхо! — Любаше не хотелось отзываться: ведь эхо — отзвук его голоса. — Еще позови, Коля, я послушаю.

Она прижалась к стволу высокого дерева, вокруг которого сгрудились разлапистые карлики: одни были выше ее роста, другие ниже. Над головой тревожно кричала маленькая пичужка. Птичка то подлетала к ней, то улетала в чащобу и там надсадно звала детенышей или своего друга.