Виктор Московкин - Золотые яблоки Страница 12

Генка снимался в кино, а Илья бродил по стройке. Всюду он видел результаты большого труда тысяч людей и удивлялся тому, как мала в них доля одного человека. На площадке, где изготовляли железобетонные изделия, двигался по рельсовому пути башенный кран, поднимал из пропарочных камер готовые плиты и балки, складывая одна к одной на ровной площадке. Крановщица то и дело показывалась у окна кабины. Ветром трепало ее светлые волосы, простенькую фланелевую кофточку.

— Эй, подавай веселее! — кричали ребята крановщице, и в голосе их слышалось веселое озорство.

Со стороны доносился дробный грохот бетономешалки. Илья подошел поближе, понаблюдал за работницей, стоявшей на подмостках, отметил, что и она ловко справляется со своей работой.

Насмотревшись вдоволь, он отправился по разбитой грузовиками дороге в сторону городского шоссе. Вскоре его обогнала машина. Кузов был нагружен и закрыт брезентом. В кабине рядом с шофером он, к своему удивлению, увидел Гогу Соловьева. Гога тоже признал его и отвернулся. «Что это он так поздно, да еще на машине?» — подумалось Илье.

Начинало смеркаться. К вечеру стал дуть свежий ветерок и небо вызвездило. Внизу, в поселке, одна за другой вспыхивали в домах лампочки, второй участок сверкал огнями прожекторов. Когда Илья выбрался на шоссе, в стороне от домов тягуче и нудно завыла собака. По дороге проносились на большой скорости с зажженными фарами автомашины. Илья прошел к остановке и сел на обочине у канавы, дожидаясь пригородного автобуса. Собака выла не переставая, нагоняя тоску.

— На луну лает, — услышал Илья.

Он резко повернулся на голос. У столба с надписью: «Остановка автобуса» — сидела девушка. Около ее ног стоял огромный чемодан с задранными углами. Лампа на столбе освещала правильное чернобровое лицо девушки.

— Она уже третий раз принимается выть, — сказала обладательница огромного чемодана и передернула плечами, как от озноба. — Говорят, они воют, когда какую-нибудь беду чуют. И такое впечатление, будто стоит кто рядом и твердит: ты плохая, все плохие… У вас не бывает такого состояния?

Илья улыбнулся странному сравнению, подошел к девушке и стал с любопытством рассматривать ее. На ней была застиранная кофточка и старая черная юбка, на ногах полуботинки. Толстые косы переброшены на грудь, она задумчиво перебирала их пальцами.

— Строят как, — кивнула девушка в сторону завода.

— Строят, — ответил Илья.

— Принимают на работу?

— Да. Народу требуется много.

— Хорошо, — сказала она. — А общежитие дают, не слышали?

— Не слышал, — сказал Илья. — А вы сюда?

— На стройку, — вздохнула она, доверчиво глядя на него. — Ехала в автобусе, не удержалась и вышла посмотреть.

— Откуда вы? — спросил Илья.

— С Кубани.

— С Кубани? — вырвалось у него. — И к нам на Волгу? Что, ближе работы не нашлось? Или здесь родственники?

— Никого. — Она поднялась с земли и, отряхивая юбку, посмотрела в сторону строительства. По бетонной дороге к поселку шла вереница машин, освещая холмы насыпанной земли, временные заводские постройки. — Пока одна, почему не поездить, — по-взрослому добавила девушка. — А на Волге мне побывать давно хотелось.

— Ничего не понимаю, — удивился Илья. — Одна. А жить? Вдруг нет общежития?

Самому ему, когда собирался в Сибирь, и в голову не приходило подумать о жилье. Но то он, а то какая-то пигалица, которую каждый может обидеть.

— Найду жилье, — сказала она уверенно, а Илье показалось — беспечно.

«Черт знает что, — подумал он. — Глупая, что ли?»

— Ночь уже, — сказал он.

— Ночь, — вздохнула девушка.

— Куда же сейчас? — допытывался Илья, страшно заинтересованный этим беспечным и, видимо, все же милым существом.

— Куда? — переспросила она. — Не знаю. На вокзал, пожалуй. Торопиться некуда, вот и сижу.

«Точно, глупая…»

Илья живо представил ее на вокзале, прикорнувшей возле огромного чемодана и вздрагивающей от каждого шороха.

— Отчаянная ты…

Девушка грустно улыбнулась.

Подошел, сверкнув фарами, автобус. Девушка безропотно позволила Илье взять чемодан, оказавшийся неожиданно легким, почти пустым. «Пара платьишек, наверно, и все добро». В плохо освещенном автобусе они сели рядом.

— Звать тебя как? — спросил Илья.

— Оля Петренко. А вас?

— Меня Илья, Коровин.

— Илюша, — зачем-то сказала она.

Пока ехали, Оля сообщила, что дома в станице у нее мать, маленькая сестренка и отчим, человек в общем-то неплохой, ласковый. Отпустили ее легко. «Поезжай, поживи самостоятельно. Захочешь — вернешься в любое время».

Узнав, что Илья со стройки, доверчиво прижалась к его плечу, стала расспрашивать: кем работает, интересно ли? И за ее вопросами чувствовалось: хоть внешне держится молодцом, на деле отчаянно трусит. Перед остановкой напротив вокзала она поднялась, вздохнула глубоко и протянула маленькую руку.

— Завтра, может, увидимся…

Илья решительно усадил ее на место.

— Никуда не пойдешь.

— Мне выходить, — робко и испуганно сказала она, пытаясь освободиться.

— Куда пойдешь? Не спавши целую ночь… — горячо заговорил он. — Со мной поедем. Знакомые у меня. Поживешь день-два, пока не устроишься.

Оля как будто смирилась, но вся дрожала, с опаской посматривала на него. А Илья посмеивался: «Вот как, без мамы-то!»

Когда вышли из автобуса, он поднял чемодан на плечо и, не оглядываясь, зашагал впереди. Оле ничего не оставалось, как следовать за ним.

У двухэтажного деревянного дома он велел ей посидеть на лавочке, а сам, бережно поставив чемодан на землю, поднялся по крутой скрипучей лесенке.

Дядя и тетка — Илья называл их стариками — еще не спали, мирно играли в лото на мелкие деньги. Лучшего развлечения они и не придумывали. Оба всю жизнь работали на заводе, получали благодарности, раз в месяц сидели на профсоюзных собраниях, в праздники, принарядившись, выпив «для веселья», ходили вместе со всеми на демонстрацию. Три года назад их торжественно проводили на пенсию. От безделья они развели кур, а все свободное время играли в лото и навещали знакомых. Илья любил своих стариков, очень добрых и дружных, и частенько приходил к ним, чтобы просто забыться, послушать рассказы деда. Старик прожил бурную и трудную жизнь, побывал на трех войнах, но еще и сейчас был бодр, любил похвастаться. Немножко мот, он, получив свои пенсионные, шел по магазинам и накупал всякой всячины, угощая бабку, насмехался над ее скаредностью. Во вторую половину месяца, когда от пенсии не оставалось и следа, он переходил на бабкино довольствие. Тогда уж бабка насмехалась над ним: «Купец Портянкин!»

Услышав, в чем дело, бабка, несколько грубоватая и прямая, заявила сразу:

— Куда ее!

— Веди, веди, — сказал дядя. — Не слушай ты ее, урядника…

Илья улыбнулся, дожидаясь, когда бабка сдастся. Ему и в голову не приходило, что они откажут Оле в приюте. Своих детей старики выучили: сын работал инженером на строительстве дорог, дочка окончила торфяной институт, но уехала, простудилась на работе и заболела туберкулезом, хотя сама об этом долго не подозревала. Она настолько затянула болезнь, что лечение уже не помогло. Смерть дочери была для стариков тяжелым ударом, они даже не успели приехать на ее похороны. Постояли у свежего холмика, поплакали и, постаревшие, сгорбленные, вернулись домой. Старик, более крепкий, принял горе мужественно, а бабка стала слезливой, едва разговор заходил о дочери — плакала, рассказывала о своих снах: «Будто подходит ко мне, голубушка, — худущая, жалость берет…»

— Что ей дома не жилось? — сердито спросила бабка. — Да и кто знает, что она за девица.

— По-моему, очень хорошая, — с жаром сказал Илья.

— А ты откуда знаешь? Что на автобусе прокатились?

— Видно сразу, — сказал Илья и опять улыбнулся, вспомнив, что Оля терпеливо ждет у дома на лавочке.

— Веди, завтра пропишем, — решительно сказал дядя.

А когда возбужденный Илья ввел девушку в комнату, старик молодцевато расправил плечи и хмыкнул.

— Ого, — сказал он, надевая очки и пристально рассматривая Олю. — Этак годков двадцать пять назад и я был неплох…

— Жаль, дедушка, что меня еще в помине не было, — быстро нашлась Оля.

Бабка сердито выкрикнула:

— Пятьдесят девять. Кончила на низу. Плакали, дед, твои денежки.

Рыжий парень прибивал гвоздями к широкому листу фанеры гладко оструганные планки. Он отходил на два шага и, прищурившись, выверял прямизну углов. Фанера была мокрая, потемневшая от дождя, который моросил не переставая. Пока это было бесформенное изделие, но оно могло стать доской показателей суточной работы бригады. Поэтому каждый, кто оказывался рядом, относился к работе рыжего с уважением.