Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара Страница 12

Однако имени провокатора не удалось установить и при последующих расследованиях дел гитлеровских пособников Возможно, предатель успел бежать с немцами, вполне также возможно, был разоблачен и расстрелян за другие преступления, но не исключалась также и возможность, что он сумел замести следы, жив и ходит где-то рядом. Сознание того, что предатель не установлен и, быть может, злорадствует над его, Липатия, горем и горем других людей, было невыносимо для Ветцеля. Он должен был найти провокатора во что бы то ни стало.

Заподозрив как-то одного из переживших оккупацию черниговцев, Липатий прибежал в управление госбезопасности с требованием немедля арестовать фашистского прихвостня. Выяснилось, однако, что человек, которого заподозрил Ветцель, был подпольщиком и за свою работу в тылу врага награжден орденом Ленина. Этот случай совершенно убил Ветцеля, теперь уже не потому, что не удалось найти предателя, а потому, что он заподозрил героя. Ветцель с ужасом вдруг обнаружил, что, бродя по разрушенным кварталам города, он всматривается с подозрением в каждого, кто встречается ему на пути. И тогда он понял, что, оставаясь в Чернигове, непременно сойдет с ума, подозревая всех и каждого и бросая тень на невинных людей.

Оказавшись в Западной Сибири, Ветцель почувствовал себя рожденным в третий раз. В этом лесном заболоченном районе, живо напоминавшем ему партизанский край, жили отважные работящие люди, удалью похожие на партизан. Так же, как партизаны, они длительное время проводили в лесу, выполняя тяжелую и ответственную работу; так же, как партизаны, они возвращались из лесу усталые и заросшие, но с чувством гордости за порученное им важное для народа дело; так же, как партизаны, они умели широко, бесшабашно отметить трудовую победу.

Ветцель, живя в молодежном общежитии, никогда не отказывался ни от одной компании, если его приглашали. Приглашали же его часто. И не только потому, что большинству этих парней в разное время требовалось, согласно моде, то ушить, сузить брюки, то, напротив, расклешить до невозможных размеров; невестам этих ребят нужны были свадебные платья, а женам — красивые наряды, — было и это, но потом его стали приглашать просто так, просто потому, что привыкли к этому доброму старику (Ветцель в тридцать лет выглядел уже стариком). Сам никогда в жизни не выпивший ни одной рюмки водки и не выкуривший ни одной папиросы, Ветцель часами высиживал в дымном чаду, радостно улыбаясь и веселясь вместе со всеми.

Но если, находясь на работе или в компании шумных лесорубов, он испытывал чувство радости и даже умиления от общения с людьми, то, возвращаясь в свое жилище, Липатий Львович попадал совсем в другой мир.

Стены двух его комнат были заняты высокими — до потолка— стеллажами, на которых стояли книги, альбомы, папки с вырезками из газет и журналов, общие тетради с выписками… Здесь были мемуары Гудериана и дневники Гальдера, воспоминания узников Равенсбрюка и Хорольской ямы, издания документов Нюрнбергского процесса и Международной конференции по вопросам преследования нацистских преступников, «Дневник Анны Франк» и «Путеводитель по Освенциму», фотографии мемориала Хатыни и репродукции «Молодогвардейцев на допросе» и «Герники», «Песня фашистских бомбардировщиков» Эйса Крите и «Репортаж с петлей на шее» Юлиуса Фучика, «Дневные звезды» Ольги Берггольц и портрет депутата Верховного Совета СССР, дважды Героя Социалистического Труда, украинской колхозницы Степаниды Демидовны Виштак, угнанной фашистами в 1942 году в Германию, где она работала на кирпичном заводе в Лейпциге…

Вновь и вновь перебирая эти человеческие документы, Липатий Львович поражался чудовищному равнодушию мира к фашистским проявлениям.

…Как-то раз Липатия Львовича поразила совершенно неожиданно пришедшая в голову мысль: если человека, укравшего кошелек с деньгами, называют преступником, то как в таком случае назвать палача, руки которого обагрены кровью тысяч невинных жертв?..

Поскольку, пользуясь такой постановкой вопроса, Ветцель ответа не находил, ибо именно так — преступниками— назвал главарей третьего рейха Международный Военный Трибунал, — мысль трансформировалась в следующую формулу: если палача, на совести которого тысячи, а то и миллионы загубленных душ, можно назвать преступником, то можно ли точно так же — преступником — назвать и вора, укравшего кошелек?

Ветцель не задумывался над тем, что вор, укравший кошелек, мог украсть и продовольственную карточку в блокадном Ленинграде и тем самым обречь кого-то на голодную смерть; не выводил отсюда никакой теории всепрощения и даже в душе не пытался осудить суровость уголовного кодекса, — все это просто не приходило ему в голову. Но его личное отношение к тем, кого закон безоговорочно (и, конечно, не без оснований) называл преступниками, коренным образом изменилось, — он не мог называть этих людей преступниками уже только за то, что они не фашисты.

Именно в это время, то есть приблизительно за год до описываемых в этой книге событий, когда Костик был старшим инспектором ОУР, а Шабалин просто инспектором, когда работал еще майор Собко, а Редозубов и не помышлял о милицейской службе, — Ветцеля пригласили к телефону. Звонил Костик. Ветцель поначалу не мог понять, о чем речь. Наконец, уяснил, что Костик просит его принять на работу девушку, которую он, Костик, рекомендует.

— Да в чем же дело? — сказал Липатий Львович, недоумевая, почему такую простую просьбу старший лейтенант излагает столь туманно и длинно. — Конечно, присылайте! Она уже работала в нашей области? Впрочем, неважно! Если даже ничего не умеет, я возьму ее ученицей.

— Да нет, работать-то работала, — ответил Костик и снова замялся. — Но… как бы это вам объяснить… в довольно специфических условиях… Она недавно возвратилась из мест лишения.

— Лишения? Какого лишения?

— Лишения свободы.

— Господи! — сказал Ветцель.

— Ну вот видите, — вздохнул Костик. — Кому ни позвоню— люди нужны всем, а как скажу — откуда…

— Да вы что! — закричал Ветцель. — Немедленно присылайте ее ко мне!..

— Видите ли, — осторожно перебил задыхавшегося Ветцеля Костик. — Дело в том, что она сидела за кражу. Два года.

— Господи! — разволновался еще более Липатий Львович. — Что же она такого могла украсть, что ее на целых два года?..

— Да так, кое-что по мелочи, — ответил Костик. — Ну, в общем, квартирная кража. Но она была не главная. Просто пособница… Так что я думаю…

— Да о чем вы думаете! — вновь закричал Ветцель. — Присылайте ее ко мне! И притом немедленно!..

12

— Ну, вроде вся гвардия в сборе! — сказал Шабалин и повернулся к Редозубову, сидевшему рядом с ним сбоку от стола. — Гляди и запоминай! Витя Рябкин по кличке Хайма. Ворует, сколько себя помнит. Во всяком случае, как ползать научился, так сразу пришлось и на учет брать. Далее. Серега Загваздин Совершенно исключительная личность: ни дня без кражи. Следующий. Женя Данилов. Тоже, думаю, далеко пойдет. Если тюрьма не остановит. Так, Женька? Ну, тут особый случай. Потом поговорим. Ну, и наконец — Мишка Азаренок. Кликуха — Боцман. Вон у него на руке — видишь? — якорек выколот. Да ты не прячь, покажи! Этот уже сидел в колонии. В личном зачете — штук пятнадцать лодочных моторов. Последний подвиг— угон портовского полуглиссера из-под носа у военизированной охраны. Представь: утром пилоты приходят, а самолет отбуксировать нечем. Во ситуация, а?

Шабалин помолчал, еще раз медленно оглядел всех четверых и, постукивая тяжелым кулаком по столу, закончил:

— Вот, так сказать, будущая надежда нашего районного уголовного мира.

Четверо, сидевшие на расставленных вдоль стены стульях, на речь начальника ОУР реагировали по-разному. Маленький, щуплый Хайма тер грязными кулачонками заплаканные глаза. Нескладный, худой, в огромном, явно с чужого плеча, твидовом пиджаке, «исключительная личность» Загваздин безразлично смотрел в окно на стоявший во дворе автозак. Женя Данилов, аккуратно причесанный, хорошо одетый, резко выделяющийся из этой компании мальчик, сжавшись от страха, с тревогой, с мольбой смотрел на Шабалина. Последний — Мишка Азаренок — рослый, крепкого сложения и на вид добродушный парень, в тельняшке, в потертой речной тужурке, в резиновых броднях, — слушал Шабалина с ухмылкой.

Шабалин перевел взгляд на стоявший на углу стола магнитофон «Телефункен», повертел в пальцах изящную, чуть толще карандаша, серебряную трубочку — микрофон и, обращаясь ко всем, сказал:

— Ну что скажете, герои?

— Да что тут скажешь, — степенно, баском, отозвался Азаренок. — Ясное дело: Хайма раскололся. Или Жека. Так я и думал.

— Что — так ты и думал? — рассеянно переспросил Шабалин, просматривая какие-то бумаги.

— Ну что они сразу расколются. Это уж как водится…