Дмитрий Фурманов - Том 5. Путь к большевизму Страница 12

Большевики уже верхушками переплелись с максималистами. Часто прорывается у них мысль о немедленном захвате фабрик и заводов, о строжайшем контроле. Они прикасаются к максималистской полной социализации. Они уже начинают сомневаться в «естественном ходе событий», в концентрации производства и ближе, все ближе примыкают к максималистам.[4]

Эта боевая дружина при штабе, слитая из двух дружин — большевиков и максималистов, — она также свидетельствует о переломе, о сознании недостаточности приемов своей классовой борьбы.

Недаром большевики так часто за последнее время «братаются», блокируются с максималистами. Это братанье диктуется железной необходимостью: одна часть берет от другой недостающие винтики и, таким образом, происходит выравнивание по общей революционной линии.

Социал-революционеры-оборонцы, на голову разбитые авантюрой Корнилова, еще цепляются за старые методы, но нет уже прежней у них уверенности, нет абсолютного преклонения перед тактикой руководящих кругов. Удары сыплются один за другим; партия раскалывается, и надо думать, близок день, когда революционно-социалистические массы потребуют к ответу своих бесталанных кабинетных вождей.

Близок день… Но он впереди.

А теперь, не закрывая глаз на скорый, неизбежный раскол, — теперь мы едины и охвачены единым гневом. Мы верим в победу революции, верим, что этот перелом будет плюсом в нашу сторону.

Слишком очевидны ошибки соглашателей.

Победа над Корниловым будет в то же время и победою левой революционной демократии.

3 сентября 1917 г.

Словно камень с сердца свалился, когда, наконец, порвали мы со своими «товарищами» оборонцами. Долго, с трепетом душевным, ждал я этого собрания, много волновался, много тужил, перед многим, скажу откровенно, растеривался до крайности, робел до невозможности.

Я, так недавно ставший социалистом, я, так мало еще ознакомившийся с основами социальных учений, — я брал на себя тяжкое бремя руководства группой максималистов.

Я понимал и видел, что иные из моих товарищей во многом будут ошибаться, порой прямо дискредитировать группу, а вместе с тем и подрывать веру в максималистов вообще. И это тревожило и волновало.

Сегодня мы откололись на общем собрании — ушло 19 человек. Мы предложили собранию выявить линию поведения организации; если эта линия будет интернационалистской, — мы согласны работать в контакте; если она оборонческая, — мы порываем с организацией связь и отзываем товарищей, которые прошли по списку в гласные думы. Первое думское заседание через неделю и у организации имеется возможность заменить выбывших членов следующими по списку.

Нас ушло 19 человек.

Завтра, на первом нашем собрании, изберем комитет и президиум.

Мы не имеем средств. Придется изощряться.

Работать будет трудно, потому что нет под руками культурных сил. Мои товарищи решительные и смелые люди, но в смысле познаний сильно хромают. Придется провести с ними ряд бесед, объяснять политическую азбуку и программу максималистов.

Максимализм ими воспринимается лишь как форма активного действия, как интернациональная линия поведения.

Программная разница не занимает их. Несмотря на это, я все-таки принимаю тяжелое бремя руководства новой группой, потому что верю в успех нашей работы, в возможность планомерного политического развития товарищей.

Мы порвали — и стало легко.

Эти чудаки, Майоров и Салов («вожди» оборонцев), дело понимают таким образом: тов. Фурманов работает в Исполнительном комитете С.Р.Д. — следовательно он большевик.

Он, мол, сознательно дезорганизует партию эсеров и совершает тем самым нечестный политический поступок. Мысль дикая, несуразная. По недостатку времени ответить на эти измышления — да и на многие иные дикости — я не мог.

Теперь спешно и много придется читать; надо завязывать теснейшую связь с Кронштадтско-петербургской организацией; надо вести просветительную работу внутри группы и агитационно-пропагандистскую во вне.

Работы масса. А в Совете и того больше. И как только я справлюсь со всем этим, не знаю.

Связывает еще секретарство в девятке (Рев. штаб), которая теперь, пожалуй, скоро не разойдется, если учесть разрастающееся движение казаков.

Я ушел в работу с головой. И так это все непривычно, так ново, что голова кругом идет.

Максимализм

4 сентября 1917 г.

Недаром мы максималисты. Даже и теперь, когда бояться некого, когда собираться можно открыто, — чувствовалось что-то таинственное, конспиративное в нашем собрании. Не белым днем, не в светлом зале мы собрались, а в полутемной, мрачной комнате, поздним осенним вечером. Засиделись до глубокой ночи.

Комитет и президиум были избраны быстро, без споров.

В комитет вошло двенадцать человек: Фурманов, Синицын, Балакин, Шабалин, Собинов, Тюленев, Яманов, Козлов Николай, Орлов, Балычев, Сидоров Алексей, Козлов Андрей.

В президиум — пять: председатель Фурманов, товарищ председателя Балакин, секретарь Орлов, товарищ секретаря Яманов, казначей Тюленев.

Говорили о дисциплине внутри и во вне группы, при выступлениях. Единодушно была признана недопустимость митинговой перебранки и обливания помоями социалистов другого лагеря.

Констатировали свою бедность, отсутствие средств.

— Товарищи, мы кровно заинтересованы в том, чтобы дело тронулось разом. Съежимся, победствуем две-три недели, но дадим что можем на общее дело. Для дела забудем все, пренебрежем личными своими интересами. Поддержка средствами необходима…

И простой, бедный рабочий, которому захватили дух простые слова, выхватил из кармана две скомканные бумажки и нервно бросил на стол… Живо собрали полсотни…

При обсуждений вопроса о вступительной плате сошлись на том, что обязательной платы быть не должно, но каждому, вновь поступающему члену следует объяснить бедственное материальное положение группы… Пусть он даст хоть грош, зато будет чувствовать свою с группой связь, сознавать, что и он участвует в строительстве чем может. Назначили числа, в которые будут собираться добровольные взносы.

Здесь опять-таки чувствовалось нечто новое, — то, что отличает нас от других партий, где имеются обязательные взносы. Взносы, кроме целей помощи, будут свидетельствовать о том, что данный член принимает к сердцу интересы группы, — хоть грошем, но старается помочь ей. Поэтому будут исключаться те, которые два месяца не внесут ни единой копейки.

Толковали относительно здания, литературы, газеты, журнала. Надеемся, что все это наладится в ближайшие дни.

Ядро группы должно остаться строго конспиративным, и во все вопросы внутренней работы рядовые члены посвящаться не будут.

А внутренняя, ядровая работа предстоит большая. Народ наш все молодой, горячий, с большим рвением к знанию, обуянный до мозга революционным духом.

Уже теперь один из товарищей заявил, что возможно он скоро примкнет к анархистам, и просил снять его кандидатуру в секретари. Знаний нет, развитие слабое. И потребуются огромные усилия, чтобы в короткий срок усвоить нам элементарные истины социализма, программную разницу социалистической партии, определить безошибочно свою тактику. На выступлениях, зарвавшись, товарищи могут оскандалиться и дискредитировать учение максимализма. Одной ненависти ко злу здесь недостаточно, требуются положительные, твердые, хотя бы и краткие познания. Во время вчерашней беседы мне стало особенно ясно, что в идейной работе, в пропаганде и агитации у меня первое время не будет надежных помощников и товарищей.

Техническая сторона работы ляжет на них, но одной техникой дела не подвинешь.

Сам еще не окрепший, сам еще не узнавший многого — я взял на себя трудное дело руководства целою группой. В какие формы выльется наша работа — сказать трудно; судя по рвению, она пойдет, и пойдет надежной тропой.

Мы будем часто собираться и в беседах разбирать свою программу. Будем писать доклады, — пусть они будут нескладны и смешны на первый раз, — будем спорить, будем учиться. В конце концов добьемся своего.

7 сентября 1917 г.

Собственно говоря, вся направляющая работа лежит на плечах трех человек:

Вас. Степанова, Алекс. Семен. Киселева и Мих. Александр. Колесанова, в то время как в Совете числится до двухсот человек, в Исполнительном комитете двадцать пять, а в президиуме двенадцать.

Это, действительно, самоотверженные, всецело преданные делу работники. Вы их в Совете можете встретить с раннего утра до глубокой ночи. Они дают инициативу, они отдают приказания и поручения, остальные только облегчают, по мере сил, многосложную их работу, являются рядовыми, бледными, по сравнению с ними, фигурами. Бледными не потому, что не могут быть яркими, а потому, что к делу относятся как-то формально, как-будто пытаются лишь доказать, что и им не даром платится жалованье. Нет кровной связи. Нет беззаветной преданности делу.