Владимир Орлов - Истощение времени (сборник) Страница 14

Солнечные лучи спокойно гуляли по тайге. Они заливали поляны и лужайки и даже в чаще жгли Букварю лицо. Рядом с кедрами и соснами стояли березы и осины, делая тайгу совсем домашней, похожей на лес, росший в двух километрах от деревни Букваря.

И на секунду Букварю показалось, что стоит ему влезть на сопку, как он увидит внизу черные, лиловые, зеленые прямоугольники и трапеции полей Владимирского ополья, и полоску ленивой зеркальной Нерли, и прямо перед собой деревянные и железные крыши родной деревни, а чуть подальше, там, у Каменки, купола и колокольни Суздаля.

Но с сопки Букварь увидел тайгу. Букварю стало тоскливо. Букварь знал, что если он спустится в распадок и поднимется на другую сопку, то он увидит опять только одну тайгу. Великанские, таинственные в своей бесконечности размеры и делали обыкновенный лес тайгой.

И еще в обыкновенном лесу нельзя было увидеть столько цветов. Казалось, деревья в тайге росли не из земли, а из цветов.

Букварь на секунду закрыл глаза, но цветы не исчезли. На одной из полянок у острых желтых камней он не выдержал и остановился и долго стоял и смотрел.

У Букваря было такое ощущение, будто он слушает необыкновенную музыку, то быструю и радостную, то чуть приглушенную, мягкую и грустную. Букварь вспомнил. В «Аэлите» он читал о музыке, рожденной быстро меняющимися цветовыми сочетаниями. В тайге играл беззвучный оркестр, дирижер которого позволял оркестрантам импровизировать и непрерывно менять мелодию. А может быть, у оркестра не было дирижера.

Букварю вдруг захотелось петь, скакать на одной ноге, как в детстве, или уткнуться лицом в оранжевый букет жарков.

Неожиданно ему представилось, что из-за деревьев появился Кешка и, хохоча, показал на него пальцем. Букварь невольно обернулся. Кешки не было. Но дело было не в Кешке. Букварь решил, что все эти его чувства наивны и сентиментальны. В конце концов он уже взрослый. Надо быть сдержаннее.

Ему стало стыдно. Он отломал сухую ветку осины и пошел, посвистывая и сшибая веткой укропные шапки высоких растений. Наверное, так ходил по тайге Кешка.

Букварь быстро спустился в распадок. В распадке перекатывал камушки куриный ручей. Прямо от берега начиналась новая сопка.

Букварь перешагнул через ручей и полез вверх по сопке. Сопка была невысокая, со вмятиной на боку. По пологим откосам вмятины оранжевыми шариками скатывались жарки. Они останавливались у края вмятины и удивленно смотрели оттуда на ее дно. Там лежал снег.

Во вмятине было сыро и холодно, как в погребе. Букварь с камня соскочил на снег. Снег не скрипел. Букварь ткнул снег носком сапога. Грязно-белые снежные и блеснувшие водяные брызги упали в метре перед ногами Букваря. Носок уткнулся во что-то твердое. Букварь стал разгребать снег сапогом.

Под снегом был целый ледник. Небольшой, шагов пятнадцать в длину, и все-таки ледник. «Может быть, он лежит здесь миллионы лет? – подумал Букварь. – Может быть, он добрался сюда, когда по Саянам еще бродили мамонты и саблезубые тигры? Все остальные ледники давно уже растаяли, а этот спрятался, притаился, только по капле отдает жизнь, ждет чего-то». На секунду от этой мысли Букварю стало жутко.

Букварь вытащил топор и стал стучать им по льду. Лед крошился, острыми стекляшками со злостью колол лицо. Потом Букварю надоело бесцельно стучать по льду. Он расчистил от снега небольшую площадку и аккуратно, словно алмазом по стеклу, вывел лезвием топора на льду четкий прямоугольник.

Теперь он опускал топор осторожно. Пилил топором лед. И когда прямоугольник обозначил ровные узкие щели, стал обрубать лед с боков. Потом он снова углублял щели и снова обрубал лед с боков. Он выбил топором ледяную яму, в центре которой торчал четырехугольный столб. Букварь стал пилить этот столб снизу так, чтобы получился ледяной куб. Он возился с этим кубом, как скульптор с куском мрамора, мудрил, отступал на несколько шагов, наклонив голову и высунув язык, и, неудовлетворенный, снова принимался за работу.

Куб получился четкий, с зеркальными гранями. Букварь тащил его осторожно, обеими руками. Лед жег ладони.

Букварь добрался до поляны, и солнце заиграло голубой и зеленоватой глубиной ледяного камня. Сначала Букварь хотел остановиться на поляне, а потом решил добраться до вершины сопки. Сам не понял, зачем это было ему нужно.

Букварь выбрал плоский камень, освещенный солнцем, и осторожно поставил на него ледяной куб. Уселся рядом, подмяв траву. Смотрел, как бьют по кубу солнечные лучи и как бегут по камню вниз темные взблескивающие полосы капель.

Чего-то не хватало. Букварь встал и ниже камней, у одинокого кедра, нарвал жарков. Рвал только цветы, без стеблей и листьев. Семь оранжевых шариков легли на холодный, чуть похудевший куб.

Темные струйки ледяной крови бежали по желто-розовому граниту.

Два цвета начали бой. Огненно-оранжевый и прозрачно-серый. Лед и пламень. Струек бежало все больше. Камень стал полосатым.

Куб таял, но оставался кубом. Только сверху, там, где горели цветы, лед проваливался, и жарки опускались в воронку с ровными краями.

Тоненькая струйка добралась до сапога Букваря. Букварь тронул ее пальцем. Она не обожгла. Солнце нагрело ее. Или жарки. Жарки лежали на льду, похожие на костер.

Куб съеживался. Как будто ему было холодно.

Жарки горели все ярче.

Букварь смеялся. Он лежал у камней на спине, запрокинув голову, глядел в небо и беззвучно смеялся. Кроме этого неба, кроме этих камней, тайги, безбрежной и спокойной, жарков и солнца, похожего на жарки, никогда ничего не было и ничего никогда не будет. И Суздаля не было, и детства не было, и Кешки не было, и звезд над головой, и морозных ночей, и Канзыбы. Все это ему приснилось. Только это небо, и только он, здоровый, сильный, ощущающий каждый мускул, и только добрый и теплый ветер. Ничего не было, и ничего не будет.

– Букварь! Буква-а-арь!..

И эти крики ему снятся. Или это внизу шумят кедры? Или это Саяны потрескивают от удовольствия?

– Буква-а-арь!..

Букварь поднял голову. Чуть влажные снизу жарки лежали на камне. Солнце проваливалось за сопку.

– Буква-а-арь!..

– А где же хворост? Ты думал, что он растет на горах, да? На границе с Тувой?

Кешка возился у костра, и Букварь не видел его глаз. Движения Кешкины были расслабленные и спокойные, но Букварь знал, что все это – только начало.

– Значит, ты так и не нашел плантацию хвороста? – Кешка все еще не подымал головы.

– Я впервые увидел тайгу, – сказал Букварь.

Почему-то все засмеялись. Букварь понял почему: он сказал это торжественно, глухо, словно у него пересохло горло от волнения, и вместе с тем жалко, оправдываясь. И еще потому, что все ждали очередной стычки. Букварь знал это. Отступать было некуда.

– Я впервые увидел тайгу.

– Ничего себе увидел! – промычал Бульдозер. – Мы успели приехать!

Кешка выпрямился. Оперся на палку, которой постукивал по головешкам.

Букварь смотрел на Кешку и видел только губы. Губы у Кешки были розовые и тонкие.

– Ну и как там небо? Все еще на своем месте?

– На своем.

– Висит?

– Висит…

Опять все засмеялись. Даже Ольга. Даже Николай. И ведь Кешка-то не сказал ничего остроумного.

– Висит, значит?

– Ну, хватит!

Букварь рванулся вдруг к Кешке, схватил за ковбойку. Готовый врезать. Справа. В челюсть. Стоял резкий, вспружиненный. Кешка снисходительно улыбался, хлопал по-детски ресницами.

Подошел Николай. Отвел руку Букваря. Спрятал улыбку.

– Ладно. Мы так до ночи не управимся. Букварь, помоги с палаткой…

– А чего же он?.. – обиженно протянул Букварь.

«А чего же ты? Ты же сам просил меня не спешить…» Этого Букварь не сказал. Он просто смотрел в глаза Николая. Николай понял. Он все улыбался. Улыбка у него была счастливая.

– Не на шесть же часов, – сказал Николай.

Букварь поплелся к палатке.

Палатка стояла недалеко от домика. Углы ее были ненатянутые и мятые, и она казалась лопоухой. Букварь вместе со Спиркиным и Бульдозером стал вбивать колья, натягивать шершавый двухслойный брезент.

– Ставим парус, – сказал Спиркин.

Спиркин мог научно объяснить, что такое парус.

Он родился на море. Его отец имел шаланду, полную кефали.

Кешка наловил в Канзыбе хариусов, сорог и бульбанов. Они плавали в большом бачке над костром и благоухали. Ольга, веселая и счастливая, вертелась у костра вся в саже, скакала, оседлав новенькую метлу, и радостно спрашивала, похожа она на ведьму или нет.

Когда ребята уже курили над Канзыбой в ожидании ужина, Спиркин сказал Николаю:

– Вы с Ольгой дом забирайте, а мы палатку.

– Точно, – сделал затяжку Кешка.

– Нет, – сказал Николай, – Ольга одна будет жить в доме.

– Зачем? – вступил Букварь. – Мы все поместимся в палатке. Чего ее стесняться? Она же хороший товарищ.

Все захохотали. Даже Виталий Леонтьев улыбнулся, хотя он был человеком сдержанным.