Эдуард Хруцкий - Этот неистовый русский Страница 14

«…Сейчас часовой дойдёт до угла барака. Всего двадцать шагов. Это почти полминуты. Там он возьмёт винтовку на ремень, повернётся спиной к ветру и начнёт раскуривать трубку. Не торопись. Подумай. Ведь всё надо делать наверняка. Бежать можно только один раз. Иначе — пуля в спину или в лучшем случае — тюрьма».

Часовой сделал первый шаг, Аркадий весь напрягся для прыжка…

— Господа юнкера, построиться на плацу!

Наконец долгожданная команда дежурного офицера. После неё в далёкое прошлое уйдут шесть месяцев казармы, муштры, надоевшие занятия. Вот оно, долгожданное производство! Школа прапорщиков застыла на плацу. На правом фланге оркестр.

— Школа, смир-но! Под знамя! Слушай! На кара-ул!

Командует командир первого батальона подполковник Носов.

Грянул оркестр. Из подъезда училища знамённый взвод выносит знамя. Вот оно проплыло перед рядами застывших юнкеров и закачалось на правом фланге.

— Воль-но!

Теперь можно расслабиться. Юнкера ждут. Через несколько минут они станут офицерами. В строю первой роты ожидает производства юнкер Харлампиев.

— Смир-но! Для встречи справа! Слушай! На кара-ул!

По плацу, к строю идёт генерал Крылов, начальник училища. Навстречу с шашкой «подвысь», остервенело выкидывая ноги, марширует Носов.

— Ваше превосходительство, Тамбовское пехотное военное училище построено. В строю юнкеров 460!

— Здравствуйте, господа!

— Здравия желаем, Ваше превосходительство!

Рявкнуло полтысячи юнкерских глоток.

— Поздравляю вас с офицерским званием!

— Ура-а-а! — восторженно, ликующе покатилось вдоль строя. В этом «ура» было всё: и бесконечные казарменные ночи, и радость предстоящего недельного отпуска, и долгожданные новые кителя с золотом однозвёздочных погон. А главное — очаровательные перспективы офицерской службы. Сейчас никто не думал о фронте. При чём здесь война? Ведь сегодня праздник — производство. Ах, как хорошо бы пройтись по Тверской! Осеннее солнце золотит погоны, шпоры звоном отсчитывают шаги, ножны шашки постукивают по голенищу. А женщины, женщины! Как они смотрят на офицеров! Призывно, жгуче. При чём здесь фронт, вши, окопы?

Праздник, новая жизнь!

С шутками, смехом бежали юнкера в гимнастический зал. Там ждало их аккуратно сложенное обмундирование, заранее сшитое тамбовскими портными. Аркадий скинул тяжёлые юнкерские сапоги, полотняную гимнастёрку. Надел бриджи, натянул хромовые сапоги со шпорами, застегнул китель, поправил наплечные ремни.

Сделал первый шаг и усмехнулся: шпоры мелодично аккомпанировали каждому его движению. Он вышел в наполненный звоном и смехом коридор, подошёл к зеркалу, подмигнул своему стеклянному двойнику.

В тот же день он получил назначение в полк, подъёмные деньги и недельный отпуск к родным в Смоленск.

Семь дней. Разве это срок, особенно если расстаёшься на столь неопределённое время?! А впрочем, как знать, на сколько расстаёшься! Война. Вон, пожалуйста, в газетах целая страница — списки погибших офицеров. Среди них много знакомых, друзей по гимназии, по институту, по спорту. Война — штука безжалостная.

Последний день Аркадий провёл с матерью, гулял с ней по городу, заходил к её знакомым. Пили чай, вздыхали, крестили милого Аркашу, который вот вчера ещё был гимназистом, а ныне прапорщик — офицер.

В купе их было четверо. Пожилой интендантский прапорщик в мешковатом кителе, щеголеватый молодой человек из земского летучего отряда, тонкий в талии, весь затянутый скрипучими ремнями, драгунский подполковник и Аркадий.

Говорили о войне. Особенно разговорчив был земец. Он никак не мог налюбоваться собой в ослепительно красивой, но никому не понятной форме. Интендантский прапорщик молчал, только вздыхал в уголке. Подполковник покусывал ус или насвистывал шансонетку.

— Вы поймите, господа, — размахивал руками земец, — поймите, эта война стала народной, такой же, как в двенадцатом году, гром пушек разбудил великую силу, заложенную в глубинах души российского мужика. Он идёт умирать с улыбкой, он счастлив пролить кровь за дело цивилизаций. Мы — второй Рим, мы должны остановить новых гуннов. Совсем недавно в Государственной думе выступал профессор Милюков…

— Вы меня простите, молодой человек, — подполковник поднялся, скрипнув ремнями, — не знаю, как по званию вас величать. Но говорите вы чушь. Да-с, именно чушь. Я кадровый военный. С первого дня на фронте. Пять раз ранен, как видите, за чужие спины не прятался…

Аркадий взглянул на подполковника. На его френче скромно висел офицерский Георгий, в углу купе отсвечивал эфес золотого оружия.

— Имею золотое оружие, и пять орденов, и два внесрочных производства. Так что, простите, я войну-то лучше знаю, чем профессор Милюков. Солдату она не нужна. Пополнение приходит: одна винтовка на двоих, к орудиям снаряды не подходят, шинели и папахи гнилые, о сапогах не говорю. А пища… Да что и говорить, кто-то на войне крепко жиреет, набивает карманы! Вы бы послушали, что солдаты говорят.

— Но позвольте, господин подполковник…

— Не позволю. Никому не позволено гнать на убой людей. Но ничего, скоро, очень скоро всё решится. Кое-кто жестоко заплатит за пролитую кровь.

— Я вас не понимаю, вы кадровый военный, а говорите как социал-демократ…

— Я, любезнейший, в политике слаб. Но я патриот России, и если так говорят господа социал-демократы, то они правы, тысячу раз правы.

— Любопытно, — земец достал из нагрудного кармана щеголеватый портсигар, — любопытно…

Аркадий молчал, не вмешивался в спор, но его поражало, что кадровый подполковник говорит так же, как и Ильин, как многие его московские друзья.

В Москве, перед отъездом в школу прапорщиков, Ильин крепко пожал руку Аркадию.

— Это хорошо, что вы едете учиться. Скоро нам понадобятся люди с военным образованием. Скоро, но когда?

— Господин полковник, прапорщик Харлампиев явился для прохождения дальнейшей службы.

— Очень рад, очень рад, — полковник встал из-за стола, протянул Аркадию пухлую волосатую руку.

— Вы очень своевременно прибыли, офицеров не хватает. Будете служить в первом батальоне, в третьей роте. Грищенко!

В дверях появился молодцеватый вестовой.

— Проводить его благородие в третью роту.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Когда-то в старой «Ниве» Аркадий любил рассматривать батальные картинки. Особенно нравилась ему литография «Взятие бастиона». Над вершинами курился пороховой дымок, в небе лопалась шрапнель, сомкнув ряды, на штурм шли англичане.

Эта война мало походила на лакированные литографии. Прежде всего поражал чудовищный смрад войны. Он включал в себя всё — кислый запах отстрелянного пороха и вонь от неубранных разложившихся трупов.

Не было ни лихих атак, ни барабанов, ни развёрнутых знамён. Был смрад, тяжёлые немецкие снаряды, жидкая грязь окопов и дождь, шедший неделями.

Пока на участке третьей роты было спокойно. Австрийцы воевали словно нехотя. Аркадий быстро сошёлся с офицерами, все они были не кадровыми. Ротный — бывший студент, командир первой полуроты — подпоручик Сомов, бежавший на фронт гимназист, офицерские погоны заработал вольноопределяющимся.

Аркадий рисовал. Он делал карандашные наброски офицеров, солдат, пленных. Ведь кончится когда-нибудь война. И тогда он расскажет о ней всю правду.

А за эти месяцы он хорошо узнал эту правду. Прав был Ильин, прав был попутчик-подполковник. Ни ему, ни солдатам война не нужна.

Аркадий до боли сжал зубами свисток. Через несколько секунд атака. Первая в его жизни. В сером рассветном небе лопнула ракета. Пора. Он свистнул, рванул наган из кобуры и выпрыгнул на бруствер. Сзади охрипшие голоса выдавили «ура!» и побежали за ним по полю.

Впереди заплясали огоньки. «Стреляют», — мелькнула мысль. И тут же пришла уверенность, что ничего с ним не случится.

— За мной! — закричал он, и непонятный восторг мурашками пробежал по спине.

Сзади топали сапоги. Кто-то рядом вскрикнул. До австрийских окопов несколько метров. Вот они.

Аркадий прыгнул, выстрелил из нагана в чьё-то перекосившееся от страха лицо. Вспышка, пуля обожгла лицо. «Кажется мимо». И снова из нагана. Теперь вдоль окопов. Он видел спины своих солдат, работающих штыками по-мужицки, словно вилами.

— Ваше благородие, бегут австрийцы!

Всё! Окопы наши!

— Поздравляю прапорщика с первой наградой. — Полковник прикрепляет к его шашке алый темляк — «клюкву», первый боевой орден — Анну 4-й степени.

И опять окопы, опять перестрелки и артналёты — позиционная война.

— Ваше благородие, к командиру роты…

В землянке у ротного уже находился Сомов, на столе карта.

— Завтра наступление, ровно в шесть утра. Учтите, господа, что на нашем участке австрийцев сменили немецкие егеря. Так что глядите в оба!