Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать Страница 14

— Начали!

И начиналось: трах-бах! трах-бах! Издалека послушать — забивали сваи. Со всех концов плавильного участка стягивались болельщики. Дымба, сверкая белоснежной сорочкой, возвышался над всеми, как министр, высоко поднимал ладонь с костяшкой, смотрел на нее — не прогадать бы — и со всего маху опускал на стол.

— Опытный игрок, — говорили в толпе зрителей, — дело знает. А кто это такой?

— Кто его знает. Какой-то начальник.

— Специалист!

— А что, хороший мужик, простой.

Это больше всего нравилось народу, что простой. А тут еще оказалось вдобавок — справедливый: когда он все же изредка проигрывал, то лез под стол без лишних слов, ни разу не сославшись ни на возраст, ни на чистую одежду, а лишь философически вздохнув при этом: «что ж, любишь кататься, люби и саночки возить». Аккуратно поддергивал брюки на коленях и лез.

Надо было видеть Матюшенку в этот момент. Выпучив глаза, он отчаянно отпихивал всех от Дымбы, крича:

— Отойдите, отойдите, я ему сейчас покажу, ох, я ему сейчас покажу! — вскакивал на стол и прыгал на нем, ударяя изо всех сил ногами, как снежный человек.

Однажды начальник цеха пожилой озабоченный мужчина, пробегая мимо по своим начальницким делам, увидел эту картину как раз в тот момент, когда Дымба под грохот Матюшенкиных ботинок «раком» вылезал из-под стола, и остановился.

— Николай Павлович! Вы ли это? Что вы там делаете?

Дымба выпрямился и опустил по швам руки.

— Да вот, понимаете, я тут с рабочим классом, хе-хе... А что, я вам зачем-нибудь нужен?

— Да нет вроде. — Начальник пожал плечами и побежал дальше.

А Дымба расстроился, отряхнул от пыли брюки, надел пиджак и до конца обеда просидел молча, словно утратил к игре всякий интерес. Ровно в гудок он решительно поднялся и сказал хмуро:

— Все, товарищи, обед кончился. Вы что, не слышите? Давай-давай, — и стал отбирать домино у игравших.

«Что это с ним, — удивились заливщики, — совсем другой человек стал».

Но уже через день-два Дымба опять был как Дымба: опять играл, опять горячился, — «головой надо думать, головой!» — скандалил из-за каждого, по его мнению, дурного хода: «Вот не люблю таких людей!» Но иногда среди игры вдруг спохватывался, вытягивал, как гусь, шею и опасливо косил по сторонам. Матюшенко заметил:

— Ты, Павлович, все равно как крадешь, боишься, что кто-нибудь увидит.

— В самом деле, что я такого делаю? — возмущался Дымба, призывая в свидетели игравших. — Ну, играю и играю, это ведь не запрещено? Не запрещено. Пошли они все к черту!

Народ, в общем, понимал ситуацию. Иногда кто-нибудь отходил от Дымбы. на безопасное расстояние и кричал не своим голосом: «Павлович, начальник идет!» Дымба швырял на стол «камни» и изо всех сил вид делал, что он просто так сидит, не играет. А когда утихал смех, искал глазами «мерзавца» и грозил ему кулаком: «Глаз выбью». Поворчит, поворчит и опять за дело. «Чей ход?» — спрашивает.

Закончится обед, но Дымба уже не спешит уходить с участка. В короткие перерывы — один ковш разлили, другой еще не подали на стенд — калякал с заливщиками о том о сем, травил анекдоты. А то вдруг начинал хвастать силой: «Морфлот! Разряд по штанге!» Тут же что-нибудь тяжелое поднимал, какое-нибудь, колесо или опоку. Другие, войдя в азарт, тоже пробовали, но куда там, только срамиться рядом с Дымбой. «Ну и здоровый ты мужик, Павлович», — смущенно хвалили. Словом, за какую-нибудь неделю все к нему привыкли, хотя меж собой и посмеивались над его бахвальством и даже откровенной брехней. Он, например, по секрету рассказывал заливщикам, как ездил по путевке в ФРГ и там, в каком-то портовом городе, посетил публичный дом. Не ради спортивного интереса, конечно, а чтобы поглубже изучить тамошнюю жизнь. Но денег у него хватило лишь на то, чтобы посмотреть в предбаннике этого заведения какой-то фильм — так, ничего особенного, — а потом его выгнали. «Дурак я, — говорил он, — на те деньги, что с меня за кино содрали, можно было нейлоновую рубаху купить или еще что, а я...»

— Так когда ж тебе все-таки дадут должность? — время от времени спрашивал Дымбу Матюшенко.

— Что ты ко мне пристал — должность, должность! — отмахивался тот. — Дадут, не бойся.

— Да я и не боюсь, а все-таки интересно.

— Что это тебя так волнует?

— А то, — объяснил как-то Матюшенко, — что вот ты вроде свой-свой, и пиво с нами пьешь, и все наши секреты знаешь, а потом тебя поставят начальником цеха или еще кем, и ты нас возьмешь за шкирку. А может, тебя даже директором поставят, а, Павлович? Фигура у тебя подходящая...

На что Дымба почти серьезно сказал:

— Ну, директором не директором, это нереально, а вот заместителем — что ж, я не против. Заместителем я не против, хорошая должность. — Но потом что-то прикинул в уме и вздохнул: — Нет, заместителя не дадут, это точно, в моем положении... Цех дадут, не больше. Любишь кататься, люби и саночки возить.

— Какой цех? — переглянулись заливщики.

— А все равно какой, может, и ваш. Мне уже предлагали. Впрочем, начальству это видней.

Больше его заливщики ни о чем не спрашивали, но по своим каналам стали выяснять: кто же такой в конце концов их новый приятель? Странно, но никто этого толком не мог сказать — ни мастера, ни начальник смены. Все только плечами пожимали: какой-то варяг, ждет места. Не помогла и цеховая кассирша Галя Бойко, Тимки Губанова сестра, потому что деньги Дымба получал в кассе заводоуправления, а кем был оформлен и какая у него зарплата, она не знала. Мало ли кем могут оформить человека. К примеру, вся футбольная команда, игравшая в классе «Б», числилась на заводе ведущими инженерами; художник, что лозунги, и плакаты писал, — сварщиком, а бывший замдиректора, пенсионер, — слесарем, хотя сидел дремал в отделе металлурга. Кто-то пустил слух, что был Дымба раньше директором обувной фабрики, проштрафился и его сняли, а еще раньше, тоже заведовал чем-то таким, Дворцом культуры или мясокомбинатом. Но точно этого никто не знал — может, правда, а может, так трепали.

На собраниях и летучках Дымба садился рядом с начальником и записывал все, о чем тот говорил, словно собирался учить на память. Иногда начальник просил его кому-нибудь помочь.

— Вот Николай Павлович вам поможет, — говорил он мастерам Харченко или Иванову, на участках которых намечался прорыв. — У Николая Павловича большой опыт, людей он знает. — Говорил вежливо, но при этом смотрел на Харченко или Иванова без всякого выражения.

— Да, да, я помогу, — отвечал важно Дымба, — мы обеспечим формовку (заливку, обрубку и т. д.), не сомневайтесь, — и застегивал пиджак на все пуговицы.

Как он помогал? Да как... Скажем, бросали его в прорыв: посадили в вагранке «козла», и человек пять добровольцев со всего цеха за отгул и десять рублей наличными подрядились его тащить. Опускаются в нутро вагранки, в неостывшую еще вертикальную трубу. Режут «козла» автогеном, бьют кувалдами, ломами. «Козел» — тонны три. На колошнике стоит мастер и дергает тельфером «козла» наверх. А за спиной мастера стоит Дымба и то и дело спрашивает:

— Ну, скоро они там, уже два часа стоит вагранка.

Вылезут рабочие наверх отдохнуть — в пыли, в саже, как шахтеры, и у них Дымба спрашивает:

— Ну как, получается что-нибудь? Уже три часа стоит вагранка. Скоро вытащите козла?

— Получается, — скажет кто-нибудь, — скоро вытянем, куда он денется.

Дымба бежит к телефону, звонит начальнику и докладывает:

— Анатолий Иванович? Не волнуйтесь, у нас уже получается.

А «козел» сидит мертво. В вагранке тесно, жарко, пот заливает глаза. Опять отдыхают добровольцы. А у Дымбы уже терпения не хватает, он уже два или три раза доложил «у нас получается» — «козел» ни с места, а люди сидят курят. Смотрит озабоченно на часы:

— Сколько можно курить, товарищи, пятый час стоит вагранка. А ну кончай, — и подталкивает в спины.

Таких помощников кто любит... Случалось, какой-нибудь вконец уставший доброволец пошлет Дымбу подальше и продолжает курить, сгорбив плечи. Дымба обижался:

— Как же так, товарищи? Я за это отвечаю, меня ведь спрашивают: когда пустите вагранку, когда пустите вагранку?

— Вот лезь сам и пускай! — говорили ему.

И что вы думаете — Дымба лез. Как без разговоров под стол лазил, так и в вагранку: снимал костюм, переодевался в чью-нибудь спецовку, брал кувалду.

— А что вы думаете, и полезу, и полезу, подумаешь... — обиженно сопел.

Его начинали отговаривать:

— Да не надо, Павлович, мы же просто так сказали, ну, пошутили, ну, бывает, не со зла ведь, вы и права не. имеете такого, в вагранку лезть, — технику безопасности не проходили, кто за вас будет отвечать?

— Отойдите от меня! — кричал Дымба, свирепо поводя плечами. — Что ж вы думаете, и полезу. Отойдите!

От него отстранялись, и он по лестнице спускался вниз.

— Я вам покажу, как надо работать!

И в самом деле показывал: не вылезал из вагранки дольше всех, а вылезет, мокрый, грязный, и садится вместе со всеми курить. Ему уважительно подносят спичку.