Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая Страница 14

Еще не везде сошел снег, а в парке уже снова закипела работа. Кругом поставили красивую чугунную ограду. И вот тут-то оказалось, что ближний путь в школу закрыт навсегда. Теперь, чтобы попасть в школу, надо пройти через калитку, а не хочешь через калитку — так шагай вокруг парка.

Вот что придумали! Нет, все это не для него, все эти калиточки, песочек на дорожках. Пусть здесь девчонки прогуливаются. Так размышлял Володя, в первый раз взбираясь на красивую ограду.

Но тут появилось новое общество, перевернувшее все мальчишеские понятия о доблести, — «Общество друзей сада». Организовали его сами ребята заводского района. Самыми активными друзьями сада оказались неуемные оторвановские. Сгоряча, не разобравшись, к чему все это приведет, Володя тоже вступил в общество. С увлечением он помогал писать красивыми буквами разные воззвания, чтобы не рвали цветов и не топтали газонов.

Он еще не понимал, как это все обернется против него. А когда сообразил, было уже поздно.

На газонах зеленела, поблескивая на солнце, щетинка молоденькой травки; склонившись над клумбами, женщины высаживали цветы, иногда они покрикивали на ребят, чтобы не лезли куда не надо; по дорожкам ходили оторвановские мальчишки и девчонки с зелеными повязками на рукавах и строго поглядывали по сторонам.

Недавно Володя только спрыгнул с ограды, как сразу и попался. Случилось это на днях, и с этого момента началась непрерывная борьба. Силы были неравны, ну и что ж из этого, все равно он не отступит. Он еще им покажет, оторвановским.

Для начала он получил строгое предупреждение — нашли чем пугать! Потом нарисовали на него карикатуру — и вовсе не похоже. А после всего исключили из общества — наплевать, он и так проживет.

А жить, по правде говоря, становилось все труднее и труднее. Но Володя не сдавался, упорно отстаивая свои права, хотя он прекрасно понимал, какие это глупые и никому не нужные права. Но отступать уже нельзя.

Вот стоит он, как дурак, которому неизвестно, для чего понадобилась пудра-диск. Стоит и поглядывает: не видать ли где зеленых повязок?

— Собираешься зубы вставлять? — слышит он за своей спиной звонкий девчоночий голос.

Это Павлик Вершинин, самый справедливый мальчик в классе. Несмотря на свой нежный голос, он умеет постоять и за дело, и за себя. Кроме того, Володя знает, что Павлик не один — его немедленно поддержат «друзья сада», которые, конечно, наблюдают за каждым Володиным движением.

А кто поддержит Володю?

— Как бы самому не пришлось вставлять…

— Давай пошли, — говорит Павлик.

— Куда?

— Как это куда? В школу, конечно. До звонка не так-то уж много осталось…

— Знаешь что, — посоветовал Володя, — иди-ка ты своей дорогой!

— А ты пойдешь своей?

— Где надо, там и пойду.

Он решительно двинулся к ограде. Но наперерез уже бежали «зеленые повязки», отрезая ему путь. Тогда он сбросил с плеча ремень и, закрутив над головой свой боевой портфель, диким голосом завопил:

— Прочь с дороги!

Первому досталось Павлику. Он упал. «Зеленые повязки» отступили. Но тут Володя заметил, что к ним на помощь спешат взрослые. Он перемахнул через ограду и прямо по газонам, через хрупкие кусточки акации побежал в школу.

УДАР ПО ВОРОТАМ

Володя так и знал: его вызвали к директору школы. Он этого ждал и был уверен, что на этот раз ему придется туго. Но не стремился ни отделаться от наказания, ни отсрочить его. Ему было все равно.

В этот день Венка Сороченко дежурил по школе. Он утащил Володю под лестницу в конце коридора и там горячо зашептал:

— Хочешь, я скажу, что ты заболел, что ты играл в футбол и тебе выбили глаз, или на тебя напал слон…

Зная, что Венка еще и не то выдумает, если его не остановить, Володя сказал:

— Это уж ты загнул. Слон!

— А что! Он из цирка вырвался, как, помнишь, в прошлом году?

— Так цирк давно уж уехал.

— А может, Николай Иванович не знает, что уехал.

— Все равно завтра узнает и вызовет.

— Забудет до завтра-то! — еще горячей зашептал Венка. — Вдруг его в райком вызовут, или кто-нибудь к нему приедет, или он под автобус попадет, или под дождь и простудится…

Володя обреченно отмахнулся:

— Он не забудет. У него, знаешь, все записано.

— А если знаешь что? Похитить все его записи! Пробраться в кабинет ночью и…

Володя только вздохнул.

Большая перемена гудела по всем коридорам и лестницам школы, как очень бойкая и очень бестолковая река, которая настолько ошалела, что даже перепутала свое собственное направление. Ее волны беспорядочно плещут во все стороны, закручиваются в маленькие водовороты или вдруг с воплем кидаются против течения.

Друзья стояли в конце коридора, под лестницей, в стороне от кипучего потока, хотя Венке как дежурному полагалось находиться; в центре главного русла. Но дежурный — тоже человек, и у него тоже могут быть свои неотложные дела.

— Ну, смотри, — предупредил он, — на волоске держишься.

Насчет волоска Венка был прав. За последнее время столько замечаний ни у кого не было. Волосок, на котором держался Володя, был до того тонок, что мог оборваться в любую минуту. Все это так, но есть еще одно обстоятельство, о котором почему-то Венка забывает.

— Ничего они не сделают, у меня по веем предметам голые пятерки. Круглый пятерочник.

— Ты круглый дурак! — перебил Венка.

— Кто дурак? — спросил Володя таким голосом, словно он съел подряд четыре порции мороженого, и, выпятив грудь, повернулся плечом к Венке. — Кто дурак?

Венка объяснил:

— Чего ты на меня наскакиваешь? Я хочу как лучше. Знаешь, что сказала Мария Николаевна директору? Я сам слышал. Она сказала: «Делайте, что хотите, я больше не могу».

— Это она про меня?

— Про тебя. Ты слушай самое главное: «Я, говорит, умываю руки».

— А он что?

— А директор говорит: «Мы не имеем права умывать руки, мы за него (за тебя, значит) отвечаем».

— А потом что? — хмуро спросил Володя.

— А тут он заметил меня.

— Прогнали?

— Конечно. Вовка, а что это они про руки?

Володя и сам не понимал таинственного смысла этих слов. Кто его знает, что они означают. Наверное, хорошего мало. Никогда ничего определенного нельзя сказать, если имеешь дело со взрослыми. На всякий случай он сказал:

— Ну и пускай умывает свои руки.

Раздосадованный упорством друга, Венка осуждающе проворчал:

— Нашел с кем связываться: оторвановские…

— Да что ты пристал со своими оторвановскими!

— Что тебе, трудно обойти? — обозлился Венка и пообещал: — Я, Вовка, на всякий случай, если тебя вызовут, недалеко буду. Я тебя выручу, Вовка.

Володя хотел ответить, что для него никакого труда это не составляет — обойти оторвановских за сто метров. Пожалуйста! Хоть за тысячу! Жалко, что ли! Но пускай он лучше пострадает, а не уступит оторвановским и никаким другим тоже не уступит.

Но сказать он ничего не успел. На лестнице, прямо над их головами, раздался такой уж совершенно отчаянный вопль, что Венка сразу же вспомнил о своем высоком звании. Поправив красную повязку на рукаве, он со скоростью космической ракеты вознесся по лестнице и врезался в самый центр скандала.

Николай Иванович, директор школы, вызвал Володю сразу же после уроков. Он снял очки и вздохнул:

— Не знаю, что с тобой делать…

Володя в ответ тоже вздохнул. Никто не знает: ни учителя, ни мать. Они только вздыхают или угрожают чем-нибудь и почему-то думают, что это интересно, когда тебя называют хулиганом и все время жалуются на тебя.

А интересно, если бы у него, как у всех, был отец, он бы знал, что надо делать? Наверное бы знал.

Он бы так сказал:

— Я знаю, что мне с тобой делать. У меня, брат, не отвертишься, покоряйся моей воле.

И Володя с полным доверием бы покорился твердой воле отца.

Вначале он еще ждал, что придумают какое-нибудь настоящее испытание для него, но так и не дождался. Все осталось по-старому. Его стыдили в учительской и перед всем классом; спрашивали, есть ли у него совесть; рисовали в стенгазете — плохо нарисовали, он бы в сто раз лучше нарисовал.

За окном догорал хороший апрельский денек. Внизу на спортивной площадке ребята гоняли мяч, доносились ликующие возгласы и пронзительный свист. Сразу видно, что там лупят мяч ногами, что было строжайше запрещено после того, как в учительской высадили сразу четыре стекла.

Володя осторожно взглянул на директора: старается, думает, как бы перевоспитать непокорного ученика. И ничего не получается. Он участливо спросил:

— Для других так знаете, а для меня так нет?..

— Знаешь что, — невесело сказал Николай Иванович, — ты меня не учи.