Юрий Бородкин - Поклонись роднику Страница 15

— А все же умотали отсюда.

— Не одне они: так уж повелось. Венюха хоть на заводе устроился, квартиру получил, а Костя ведь на торфе бульдозеристом. Я ему: подумай, чужую землю лопатишь, а свою бросил. Нешто там лучше? Главное, живет в общежитии, до сих пор не женится, а парню двадцать шесть лет. Боюсь, избалуется, вино пить навадится: что он там без догляду, на своей воле? — беспокоилась Манефа. — Был в отпуске, все бегал в Осокино к Шалаевой Галине: похоже, свадьбу сыграют, дак, думаю, останется здесь.

Манефа поколдовала на кухне и, улыбаясь, вынесла оттуда на специальной фанерке пирог-черничник.

— Вот я чем вас угощу! Ну-ка, Миша, держи, только не испачкайся.

Теплый, сытный запах пирогов наполнял избу, и, кажется, ничего на свете не было вкусней этого черничника.

— Вот это, я понимаю, пирог! — восхищался Василий Егорович — Как, Миша? Нравится у бабки Манефы?

— Угу.

— Косцов-то надо кормить как следует. Егорович, бери побольше кусок, ешь досыта, — потчевала хозяйка.

— Ну, Миша, придется и тебе брать грабельки да ворочать сено: надо отрабатывать такой харч, — шутил Василий Егорович.

— А когда корзиночку доплетешь? — напомнил внук.

— Сейчас все изладим.

Они вышли на крыльцо мастерить корзиночку из бересты. Мише заманчиво было наблюдать, как в умелых руках деда, переплетавших берестяные полоски, постепенно вырисовывается форма кузовка. Василий Егорович тоже увлекся занятием, что-то гудел под нос, стараясь поплотней подогнать лычки, порадовать внука красивой поделкой. И кузовок получился на загляденье аккуратный, легкий, снаружи желтый, изнутри розовый — из рук выпускать не хочется.

— Ну, Миша, благодари дедушку! — удовлетворенно качала головой Манефа. — Вот пойдешь с мамой в лес, наберешь в кузовок ягод.

Пританцовывая с ноги на ногу и размахивая корзиночкой, Миша побежал на улицу.

Перед обедом ворошили сено. Его было так много, а работа продвигалась так медленно, что Мише казалось, ей не будет конца. Старики же как бы не торопясь перебирали сено граблями, переговаривались между собой:

— Сено-то до чего хорошо! Повернем сейчас — оно быстро дойдет.

— А все-таки косилка высоко берет, смотри, ходим как по жнивью, — сказала Манефа и подергала рукой кошенину. — Бывало, вручную-то пройдем по гумнам, будто побреем вокруг деревни — любо посмотреть.

— Теперь уж только на технику вся надежа.

— Что, Миша? Скучно тебе одному-то? Поди-ка, в село уж захотел? — спросила Манефа Андреевна. — Полно с нами канителиться, беги вон к той черемухе, под ней куст смородины — пощипли.

— Это кто там идут вереницей? — Василий Егорович глянул из-под руки на людей, шагавших поодаль, напрямик через траву к полю.

— Это — ленинградцы, всё по ягоды ходят к Иваньковской вырубке.

— Понятно…

Когда шли к дому, Василий Егорович поклонился издалека Настасье Сорокиной, тоже сушившей сено, а Манефа крикнула подруге:

— Брось грабли-то, поди к нам — покалякаем.

Сели на лавочку у крыльца. Подошла Настасья, крепкая краснолицая старуха, очень словоохотливая, привыкшая к роли лидера среди подруг.

— Смотрю, больно славно у вас получается на пару-то. Мне бы такого помощника. Василий Егорович, доброго здоровьица! — завела она, еще не доходя до лавочки.

— Ты и одна шибко управляешься, наверно, целую поветь напихала сена, — ответила Манефа.

— Не выдумывай! Много ли ношей натаскаешь?..

Настасья еще стояла, всплескивая руками, как тут же явилась высокая, узкоплечая и сутулая Евдокия Тараканова, проще — Евдоха. Зрение у нее плоховатое, а поди ты, все замечает.

— Я сразу поняла, что Василий Егорович к нам пожаловал: надо, думаю, повидаться. Да вот косу захватила — не поклепаешь ли?

— Садитесь да скажите, как поживаете, — подвинулся Василий Егорович.

— А как поживаем? Представь, что ты председатель, а тут вся твоя бригада, — развела длинными руками Евдокия.

— Бригада — три гада, — озорно хихикнула Настасья. — Всё путаемся чего-нибудь, вот с сенокосом баталимся.

— У меня нынче плохо подается: мозжит плечо, другой раз уснуть не дает. Надеяться не на кого, трактором не накосят, — подковырнула Евдоха, но, зная ее въедливый характер, никто не стал обострять разговор. — Заставляли бы косить дачников.

— Дачники — это пустоцвет для деревни, от них только шум-гам, — молвил Василий Егорович.

— Только и знают по ягоды да грибы шастать, весь лес обшарят, — возмущалась Евдоха. — Верно, что пусто место, гуляющая публика.

— Летом с ними все же повеселее, — сказала Манефа, — а вот зимой-то останемся три чудака, дак и смех и грех. Другой раз так заметет, проснешься утром — хоть из дому не выходи.

— Меня зовет дочка в город, да, пока сила есть, нечего надоедать молодым, — рассудила Настасья. — Вспомни-ка, Василий Егорович, когда ты был председателем, сколько нас собиралось вон тут коло звонка! — показала она в сторону берез. — И работали до упаду, а как-то не унывали на миру.

— Да уж вы-то поработали, бабы. Бывало, любое дело — без отказа, и теперь вот держитесь. Героини, можно сказать.

Затягиваясь папиросным дымом, Василий Егорович переводил взгляд с одной избы на другую, и в памяти всплывали разные эпизоды еремейцевской жизни. Обидно было, как будто произошла какая-то несправедливость. Старались, работали почти без отдыха, а результат! Где бывшие еремейцевские жители? Почему остались только вот эти старухи?

— Жаль, фотоаппарата нет: снять бы, как мы беседничаем, — перебила его размышления Манефа.

— На нас теперь смотреть-то противно, а ты — аппарат! — не согласилась Настасья Сорокина.

— Память была бы…

— Хочу спросить, поступила ли в сельпо мука ржаная? А то разберут, нам и не достанется, — сказала Евдокия, относившаяся к людям с подозрением.

— Я все узнаю, не беспокойтесь, — заверил Василий Егорович.

— Другой раз вспомним тебя, как ты председательствовал, бывало, скажешь: надо, бабы, сделать то-то, и мы понимали, значит, надо, — толковала Настасья, жестикулируя мосластыми, жилистыми руками. — Не об заработке думали, как теперь все привыкли, можно сказать, почти бесплатно работали. Народ все же сознательней был, чем нынешний. Теперь, что ни послушаешь, только и разговору про деньги, в газете — тоже об этом: доярки получают столько-то, а механизаторы того больше, там надбавка, тут премия.

— Время другое, нынче бесплатно никто работать не будет, да и нужды в этом нет, — резонно заметила Манефа.

— Во-во, дураки-то на нас с тобой перевелись, — грубо ответила Настасья и, поджав губы, помолчала, а потом уже с улыбкой повернулась к Логинову: — Варвара твоя чего-то давненько нас не проведывала? Скажи, подруги обижаются.

— Дел много с семьей-то…

Тихо шевелилась листва на березах, плыли по небу легкие, будто бы вовсе не застившие полуденного солнца, облачка, сохло сено, запах которого витал по деревне. Сидели на одной лавочке все еремейцевские жители и вместе с ними Василий Егорович, вели незатейливый житейский разговор, чем-то необходимый каждому. Старухи любили встретиться с бывшим председателем, вспомнить трудные годы колхозной жизни, свою молодость. Прошлый год их было пятеро, нынче — трое, но они не сетуют на судьбу, воспринимают свою хуторскую жизнь как необходимость. Василий Егорович чувствует словно бы личную вину перед ними. Тяжело облокотившись на колени, он с побеспокоенной душой сосет папиросу за папиросой и долго смотрит на девочку-дачницу, качающуюся на гамаке между березами, как на что-то непонятное здесь, в Еремейцеве…

Под вечер загребли сено. Приехали Иван с Тамарой, дело пошло споро: наметали и притянули веревками большой тракторный воз. Василию Егоровичу, честно говоря, поначалу казалось, что чернявая худенькая невестка не совсем пара здоровяку, как все Логиновы, Ивану, но поди ж ты, любит он ее, да и есть за что: очень уж сноровистая бабенка.

— Тамара, милая, ты бы хоть и ночевала у меня, — попросила Манефа.

— Как хочешь, — пожал плечами Иван.

Тамаре, конечно, очень хотелось побыть у матери — осталась, а Василий Егорович с Мишей забрались в просторную кабину Т-150. Настроение у всех было приподнятое, как будто совершили что-то очень важное.

Как только приехали в село, Миша припустил к дому, обрадованно выкрикивая на ходу:

— Бабушка, смотри, какая у меня корзиночка!

Не расстался он со своей забавой, даже когда лег спать: положил корзиночку на стул около кровати. И снились ему сенокос, трактор, ягоды в лесу. На всю жизнь останется памятной эта поездка с дедушкой в Еремейцево.

«Председателю К-го областного Совета народных депутатов тов. Соболеву В. С.

Прошу облисполком рассмотреть мое предложение, содержащееся в нижеследующем.