Снегов Александрович - Творцы Страница 15

Они вышли из института, свернули на Сумскую, подошли к парку. Еще недавно высокий забор отделял тенистый парк от шумной и пыльной улицы. Сейчас забора не было, можно было пройти в любом месте. Лейпунский рассказал, что секретарь ЦК Павел Постышев хотел проверить, легко ли проникнуть в парк без билета, влез на забор, свалился, сокрушенно сказал: «Эдакая длинноногая дылда, и не могу перемахнуть через ограду, как же бедным мальчишкам?» И на другой день забор разметали, а плату за вход отменили.

В парке Курчатов с удивлением услышал соловья. Время соловьиных концертов вроде бы прошло, а этот заливался самозабвенно, как в начале мая. По аллеям бродили парочки, то тут, то там раздавался приглушенный смех. Курчатов снял пиджак и положил на скамейку. В Ленинграде была весна ветреная и холодная, а в Харьков пришло томное лето. Даже дух захватывало — так хороша была эта теплая ночь, источавшая запахи цветов и травы.

— Ты задал очень серьезный вопрос, слушай теперь ответ, — сказал Лейпунский. — Поговорим не о конкретных экспериментах, а о стратегии научного исследования.

Нет, он не отрицал, что эксперименты в Риме непредвиденно изменили пейзаж ядерной физики. И соглашался, что совершил ошибку, заранее отвергая химические источники нейтронов. Но значит ли это, что после каждого нового открытия нужно шарахаться в сторону, срочно менять однажды выбранное направление?

— Но если какие-то реальные возможности недооценили, Саша?..

Лейпунский подхватил подброшенную мысль. Верно — недооценили! Считали, что химические источники нейтронов для опытов слабоваты. Но ведь точно, они слабы! Конечно, радон с бериллием у Ферми показал эффективность, совершены важные открытия. А дальше? А завтра? А через год? Ориентировать ядерную физику на одни химические источники нейтронов? Тысячу раз нет! Будущее в создании мощных ускорителей. Он доказывал это на конференции, он будет проводить это в жизнь в своем институте. Вдумайся только! Ради частного интереса пожертвовать интересом общим? Ради сегодняшнего дня подорвать фундамент, на котором возводится день завтрашний? У вас, в Ленинграде, и понятия не имеют, какие возможности на Украине! Для УФТИ не жалеют ни средств, ни материалов. УФТИ пестуют как любимое детище. Харьковский институт открыт для талантливых людей. Сколько здесь бывших ленинградцев, и ведь настоящие ученые, только таких и приглашали! Ландау создает школу теоретиков, она еще блеснет, еще скажет свое слово и в ядерной физике, и в других ее отраслях! А еще — иностранцы! Из Германии бегут крупные умы, фашисты потом пожалеют о потере таких творцов в науке, как Эйнштейн, Борн, Франк, Пайерлс, Вайскопф… Куда стремятся беглецы? Туда, где есть условия для научного творчества. Харьков открывает двери для изгнанников фашизма. Почему они должны спасаться в Париже, в Лондоне, в Копенгагене, в Нью-Йорке? Физика всюду одна. Харьков становится одним из центров мировой науки, такова перспектива. А как добиться осуществления этого грандиозного плана? Воспроизводством уже произведенного? Сколько еще догонять? Нет уж, пусть за нами погонятся! Свое направление создавать, стать центром, куда стремятся!

— И ты сам тогда запросишься к нам! — с увлечением воскликнул Лейпунский. — Приедешь и скажешь — а нет ли, братцы, работешки для меня в вашем знаменитом институте? И мы возьмем тебя с радостью, ты станешь одним из наших столпов.

Курчатов шуткой смягчил запальчивость речи приятеля;

— А что я делаю, как не ищу у вас работешки? Приехал подталкивать на труды, а кончаю тем, что согласен запрячься у вас коренником.

Лейпунский оценил шутку. Курчатов разрешал набрасывать на себя упряжь, только когда сам хотел скакать.

— Подведем итоги, — сказал Лейпунский. — Магистральное направление института не меняется. Но против совместных работ с химическими источниками нейтронов я, конечно, возражать не буду, сам приму участие в какой-нибудь. И достану радий, вместо радона, активность которого за неделю-другую сильно ослабевает. Будем иметь свои источники нейтронов без того, чтобы бегать к чужому дяде за каждой ампулкой, как у вас в Ленинграде. Но повторяю — главное для нас — окончание монтажа больших ускорителей. С этой дороги мы не свернем.

В монтаже ускорителей Курчатов и сам был заинтересован. Он вместе с Синельниковым делал расчеты высоковольтных установок для ускорения заряженных частиц, а вместе с Вальтером разрабатывал импульсные и электростатические ускорители. И хоть все его мысли были поглощены теперь опытами «по Ферми», он каждый день, набросив спецовку, час-другой, а то и больше трудился с монтажниками.

Курчатов уезжал из Харькова в сложном настроении. Создан еще один участок для захвативших воображение экспериментов — надо радоваться! А если берет не по силам ношу? Теперь он сидит уже на трех стульях. Мотаться из института в институт, из города в город — удастся ли?

Сидеть, однако, пришлось не на трех, а на четырех стульях. Иваненко заведывал кафедрой в Педагогическом институте, он упросил Курчатова прочесть у них курс лекций и вести практические занятия. Иваненко сказал: «Игорь Васильевич, в институте немало энтузиастов, студентов и молодых преподавателей, надо бы привлечь их к ядерным исследованиям».

Мотание из Физтеха в Радиевый, из Радиевого в Педагогический сам Курчатов солидно называл совмещением; кое-кто употреблял термин ехидней: «разбрасывание». Даже Иоффе, умевший одновременно вести разные работы, недоуменно покачивал головой, однако претензий не высказывал — Курчатов поспевал всюду. А что приходилось из одного здания спешить в другое, было неудобством территориальным, а не принципиальным: во всех местах шло испытание нейтронными снарядами крепости атомных ядер. Правда, в одном месте помогали одни люди, а в другом — другие, но дело-то было одно!

— Отныне, Герман, успех решает не так голова, как ноги, — радостно объявил Курчатов Щепкину, когда принес от Мысовского первую нейтронную пушку активностью в 500 милликюри — стеклянную ампулку со смесью бериллия и радона. — Тренируемся на спринтеров!

Он сам показывал, что решение проблемы — в ногах. Облучение нейтронами испытуемого материала — мишени — происходило в одном конце здания, измерение радиоактивности — в другом. Радон-бериллиевая ампулка и счетчик Гейгера не могли соседствовать: сильное излучение источника искажало показания прибора. Облученную мишень надо было нести в руках. И спешить — искусственная радиоактивность у многих мишеней быстро падала. Щепкин торопился изо всех сил, но вскоре с огорчением признал, что на спринтера не вытягивает, тут все очки захватывал руководитель. Весело покрикивая на встречных, чтобы не мешали, Курчатов побивал рекорды бега. На трассе имелось нехорошее местечко — поворот коридора. Здесь надо было притормаживать, чтобы не врезаться в стену. Курчатов обнаружил, что если на бегу упереться в стену рукой, то можно броском повернуть тело, не теряя скорости. Он вскоре усовершенствовал и этот метод. На повороте водрузили деревянный столб. Столб охватывался свободной рукой — в другой была радиоактивная мишень — поворот на девяносто градусов становился легким.

Хранилище для источников нейтронов нашли отличное — обыкновенное ведро. Вначале его заполняли ветошью и опилками, а уже туда впихивали ампулку, не так для защиты от облучения, как для того, чтобы стекляшку ненароком не поломали. Группа Ферми в это время опубликовала очередное важное открытие — если быстрые нейтроны, вырывающиеся из бериллия, основательно замедлить, то они еще эффективней вторгаются в ядра. Те же римляне установили, что хорошими замедлителями нейтронов являются вещества, содержащие много водорода, — вода или парафин. И вода, и парафин не только замедляли, но и поглощали нейтроны. Курчатов воспользовался парафином как экраном. В глыбе парафина просверливали дырочку и погружали в нее ампулку. Утром Курчатов спешил к ведру и, бодро им помахивая, шел к месту, где производил облучение мишени.

Так как в комнате Курчатова допоздна было полно людей, ведро по окончании обработки мишеней укрывали к соседу, Лене Неменову. Неменов собирал масс-спектрограф, механизм для разделения изотопов. Прибор был хитрый, подгонка шла трудно. Неменов — в Физтехе он был известен под странным прозвищем Буба — славился искусством сложных наладок. Даже Рейнов, мастерски изготавливающий измерительные приборы, с уважением говорил; «Руки у Бубы — золотые, никто так не натянет струну электрометра». Спортсмен — шестнадцатая ракетка страны по теннису — и фотограф, Неменов больше других своих рукомесел гордился умением тонкой сборки. Он вскоре начал с сомнением оглядываться на чужое ведро. Черт его знает, как действуют альфа-частицы и нейтроны на капризный масс-спектрограф! Если ампулка разобьется, не повредит ли это установке? И однажды Неменов запальчиво объявил, что больше не разрешит отравлять воздух своей лаборатории радоном. Он схватил ведро и выставил его в коридор. Курчатов взял ведро и молча удалился.