Эдуард Хруцкий - Комендантский час (сборник) Страница 15

Целый месяц ей никто не звонил, никто не приходил в гости. О ней просто забыли. И тогда она почувствовала свое одиночество. Она осталась одна в этом огромном городе, занятом делами суровыми и важными. Вместе с одиночеством пришел страх. Тогда Марина позвонила. Зяма был дома. Он встретил ее, сварил кофе, налил коньяку, и она поняла, где ее настоящее убежище, и всю ночь Марина строила планы их будущей жизни. А утром, успокоенная и полная твердой уверенности в том, что она начнет жить по-новому, она вернулась к себе. Перебирая вещи в шкафу, нашла костюмы Вадима. И ей стало грустно. Они были совсем из другой, беззаботной, веселой жизни… Наверное, Вадим уже на фронте. Увидятся ли они еще?

Он пришел через два дня. Небритый, в измятом костюме.

– Ты разве не на фронте?

– Пока нет. Я очень устал. Утром поговорим.

Утром Вадим вынул из чемодана форму командира-пограничника.

– Ты же летчик! – удивилась Марина.

Вадим усмехнулся одними губами, продолжая рыться в чемодане. Марина подошла и заглянула через его плечо. В чемодане лежали толстые пачки денег, два пистолета и желтела россыпь патронов.

– Откуда это у тебя?

Вадим, не отвечая, собрал патроны, высыпал их на стол, достал из чемодана несколько обойм и, все так же молча, начал заряжать их.

– Почему ты молчишь?! Слышишь! Почему?!

Вадим молча сунул обойму в рукоятку пистолета.

Раздался неприятный щелчок.

– Так, – Вадим подошел к ней, покачивая на ладони матово отливающий чернотой пистолет, – тебе интересно, откуда у меня оружие? Так? Профессия такая.

– Ты же летчик?

– Да, я «летчик». Я летаю и пока, слава богу, не сажусь. Я экспроприатор, ясно? Ну а если проще – налетчик.

И она вспомнила Мишку Посельского и его рассказ о взломе сейфа.

– Значит, это ты там, в колхозе…

– Не только я. Вместе с тобой.

– Я ничего не хочу знать.

– Об этом скажи в НКВД. Ты жила на эти деньги…

– Будь они прокляты!..

– Это патетика, так сказать, отрывок из мелодрамы. А чекисты любят факты.

– Какие факты?.. Слышишь, какие?!

– Не глухой, слышу. Первый – деньги. Второй – ты служила мне ширмой. Третий – прятала мои вещи. Любого из них хватит, чтобы отправить тебя на десять лет. А ввиду военного времени – расстрелять.

Она согласилась. Вернее, заставила себя согласиться. Ею управлял уже только страх. Вадиму понадобились документы, вернее, нужно было что-то исправить в ночном пропуске. Она дала адрес Зямы…

Написав все, Флерова положила ручку, и внезапно ей стало удивительно спокойно и совсем нестрашно.

– Картина ясная. Грасса убил Резаный. Убийство художника – его первое преступление в Москве. Понимаете, товарищи, по городу ходит командир-пограничник. Хотя он, может быть, уже переменил обличье.

Но это не важно. Кровь пролита. У него нет документов, значит, надо ожидать следующего убийства. Он свободно разгуливает по городу. И сигналы тревожные. Кто-то ракеты над крышами зажигает. Не надо забывать: Широков – бывший белобандит. Такому ничего не стоит с фашистами снюхаться. Пока это всего лишь предположение. Пока.

Данилов замолчал, посмотрел на ребят. Лица их казались усталыми и неживыми. Только Муравьев сидел свежий, словно всю ночь спал. Молодость.

– Я думаю, Иван Александрович, – Полесов поднялся, – надо Широкова ждать или у Мишки, или у Флеровой.

– Ты о Малом Ботаническом забыл?

– Там его ждать нечего. Час назад из райотдела сообщили: сгорел дом номер шесть.

– То есть как?

– Просто очень. Упала зажигалка.

– Не вовремя. Ох не ко времени. Хозяйка-то жива?

– Добро спасала, обгорела. В больнице.

– Ты, Полесов, в эту больницу поезжай. Узнай что и как. Я думаю, кого-нибудь из девчат туда вместо нянечки послать нужно. Совещание окончено. Муравьев, пойдешь с Флеровой. Ждать будешь там Широкова. Я договорюсь, тебе подмогу дадут, дом оцепят, Шарапов, останься, разговор есть.

– Хотите, я сварю вам кофе? Настоящий черный кофе. Это очень помогает, когда хочешь спать.

– Я не знаю, удобно ли?

– А чего неудобного, хозяин здесь вы, только прикажите.

– Вот это вы напрасно, Марина Алексеевна…

– Шучу, сидите и ждите. Сейчас будет чудный кофе, меня научил варить старик в Батуми.

Флерова вышла. В квартире было необычайно тихо. Игорь разглядывал натюрморты на стене, и ему на секунду показалось, что никакой войны вообще нет. Тишина окутывала его вязкой пеленой. Воздух в комнате слоился сизым табачным дымом.

«Нужно открыть окно. Обязательно открыть окно, иначе я засну».

Игорь подошел к старому креслу, покрытому истлевшей шкурой, и сел, вытянув ноги, только теперь он почувствовал смертельную усталость. Глаза начинали слипаться. Муравьев глубоко затянулся папиросой.

«Ты смотри, Игорь, идешь на задание старшим. Я договорился, дом оцепят. Где ставить людей, участковый покажет. Если что, стреляй, но лучше живым бери. Очень он нужен нам, Широков-то, живой нужен. Разговор с ним один есть».

Игорь встал, посмотрел в окно. На улице – пусто.

Это хорошо, значит, ребята из отделения укрылись как следует. И вдруг ему стало не по себе: а если кто-нибудь видел его в окне? Муравьев задернул шторы и снова сел в кресло.

В комнате с шорохом ожил репродуктор:

«Доброе утро, товарищи! Передаем сводку Совинформбюро.

В течение 22 июля наши войска вели бои на Петрозаводском, Порховском, Смоленском и Житомирском направлениях. Существенных изменений в положении войск на фронтах не произошло.

Наша авиация за 22 июля сбила 87 самолетов противника. Потери советской авиации – 14 самолетов.

По дополнительным данным, при попытке немецких самолетов совершить в ночь с 21 на 22 июля массированный налет на Москву уничтожено 22 немецких бомбардировщика. В условиях ночного налета эти потери со стороны противника надо признать весьма большими. Рассеянные и деморализованные действиями нашей ночной истребительной авиации и огнем наших зенитных орудий, немецкие самолеты большую часть бомб сбросили в леса и на поля на подступах к Москве. Ни один из военных объектов, а также ни один из объектов городского хозяйства не пострадал.

Следует отметить самоотверженное поведение работников пожарных команд, работников милиции, а также московского населения, которые быстро тушили зажигательные бомбы, сброшенные над городом отдельными прорвавшимися самолетами, а также начинавшиеся пожары».

Игорь внимательно прослушал сводку. Она была ему вдвойне интересна. Как-никак, а он являлся участником ночных событий.

Хозяйки все не было. Муравьев устал ждать кофе. Глаза резало, словно в них попало мыло. Игорь закрывал их, потом открывал на секунду, потом снова закрывал. Комната начала колебаться, по ней пробегали золотистые искры. Она то отдалялась, то вновь наезжала. Оцепенение и покой сковали его тело. Мимо окна с грохотом проскрежетал трамвай. Басовито задрожали стекла. Но Игорь уже не слышал этого. Он спал.

Марина вошла минут через десять. Муравьев спал, бессильно опустив руку вдоль кресла.

«Пусть, – решила она, – пусть поспит. Дверь закрыта, а если позвонят, я его разбужу».

На него обрушился вал воды, грохочущий и упругий. Игорь хотел закричать и проснулся. Мимо окон шел трамвай. Муравьев взглянул на часы. Десять. Значит, спал он четыре часа. Ничего себе старший засады. Он хотел встать и тут услышал голоса.

– Откуда я знаю… Ты приходишь и уходишь… Я не спрашиваю тебя, с кем ты проводишь ночи…

«Марина», – понял Игорь.

– Это что, ревность? Или плохо срепетированная роль? Я что-то не узнаю тебя.

Муравьев встал и чуть не закричал от боли. В затекшие ноги врезались сотни иголок.

«Господи, мне только этого не хватало!»

Пересиливая боль, он все же поднялся и сделал первый шаг. А за дверью продолжали спорить.

– Конечно, ты не узнаешь меня. Где я, как я, что я – тебе наплевать. Ты спросил, есть ли у меня деньги?

– Вот ты о чем. Деньги… А как же чистота и святость чувства, которую ты так любила?

– Чистота? О какой чистоте ты можешь говорить? Ты ее убил, так же как Зяму…

– Стоп! Откуда ты знаешь, что он убит? Ты же не выходила из дому.

– Я…

– Да, ты. Может быть, ты все же выходила? Молчишь? Откуда ты знаешь о его смерти? Говори!

– Она ссучилась, Резаный, ссучилась она, факт, – сказал за дверью еще кто-то.

«Их двое, всего двое».

Игорь почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Так всегда бывало в детстве перед началом драки. Он потянул из кармана наган, взвел курок.

А за дверью все тот же голос, хриплый и низкий, продолжал убеждать Резаного:

– Она снюхалась с чекистами. Эта падаль заложит нас. Ну, чего ждать!

– Так, – сказал Резаный. Голос его стал ломким и угрожающим. – Так. Значит, вы, мадам, стали просто сексотом, или как это называется у вас в МУРе…

– Вадим… Ты меня не понял. Я звонила туда по телефону. Я выходила в автомат.