Юрий Яковлев - Первая Бастилия Страница 15

Володя не выдержал и улыбнулся. Он тут же спохватился, но было уже поздно. Даша метнула в него презрительный взгляд, топнула шнурованным сапожком и побежала прочь. Володя хотел догнать ее. Он даже сделал несколько шагов вдогонку. Но потом махнул рукой и зашагал дальше.

По главной улице Казани, по живому коридору, образованному из публики, двигался санный поезд. Звенели поддужные колокольчики. От заиндевевших лошадей шел пар. А в санях сидели студенты, которых за участие в «беспорядках» выдворяли из города. Нет, они не подавлены и не сломлены. Они смотрят веселыми глазами, лихо заломили шапки и изо всех сил машут тем, кто пришел их проводить.

«Прощай, Казань!.. Прощай, университет!.. Недалеко еще то время, когда мы въезжали сюда, полные веры и любви к университету и его жизни, мы думали, что здесь, в храме науки, мы найдем те знания, опираясь на которые мы могли бы войти в жизнь борцами за счастье и благо нашей измученной родины!»

Городовые пытались оттеснить толпу. Но разве им совладать с большим скоплением людей, которые вышли на улицу выразить сочувствие исключенным студентам. Люди махали руками, кричали: «Счастливого пути! Возвращайтесь в Казань! Мы гордимся вами!» — и бросали в сани пакеты с провизией на дорогу.

Володя с мамой и Маняшей ехали в крытой кибитке. А за ними на массивном жеребце скакал полицейский чин. И всадник и конь покрыты белыми ворсинками инея, оба они тяжелые, монументальные. Похожи на конный памятник, спрыгнувший с пьедестала. Стучали копыта. Этот стук металлическими щелчками отдавался в ушах, и Володя представил себе, что за кибиткой скачет «Медный всадник». Он улыбнулся своим мыслям и легонько толкнул Маняшу: мол, посмотри, каким почетом мы окружены. Маняша высунулась из кибитки и с любопытством посмотрела на «Медного всадника».

— От тебя еще тюрьмой пахнет, — сказала Мария Александровна, — этот запах не скоро проходит… Ты взял очень много книг.

Книг в кибитке действительно много. Они лежат аккуратными связками в ногах и на облучке.

— Поступаю в Кокушкинский университет, — шутил Володя.

А маленькая Маняша восприняла эти слова всерьез.

— Разве в нашем Кокушкине открыли университет?

— Да, специально для Володи Ульянова. Ты разве не знала?

Движение. Движение. Движение. Не задерживаться на одном месте. Не пускать глубокие корни. Быть готовым ко всяким переменам. Движение — это быт революционера.

Володя думает о своих товарищах. Одни из них, насмерть перепуганные, навсегда отошли от борьбы. И если бы можно было повернуть обратно время, они бы ни за какие калачи не пришли в университет 4 декабря, а, сказавшись больными, отсиделись бы дома. Другие непоколебимы. Их крепко прихватило огнем. Но пламя не обожгло их, а закалило.

В мыслях его возникала последняя встреча с Емельяном. Ему даже показалось, что резкий встречный ветер донес знакомый окающий голос.

Какова сила! Ей под стать сломать старую Россию и построить новую… Важно поверить в нее, а время покажет, кто прав. Время покажет.

Володя одет в свою шинель. Болит шея, натертая арестантским халатом. Однако он чувствует себя отлично. Его пьянит запах снега, ему нравится, что кибитку подбрасывает на ухабах, и он чувствует на щеке тепло красного солнца.

Володя замечает, что мама время от времени пристально смотрит на него, хочет привыкнуть к совсем новому Володе. А он смотрит на белую прядку волос, выбившуюся из-под маминого платка, и вспоминает о своем ощущении, когда впервые увидел маму поседевшей. Даже самые глубокие раны когда-нибудь заживают, и тогда можно снять с головы белый бинт. А седина остается навечно.

У мужчин сила и твердость всегда заметны с первого взгляда. Физическое сложение, взгляд, голос, рукопожатие — все подчеркивает присутствие силы.

У женщин сила скрыта. Она неуловима для глаза. Она как бы бесплотна. И когда эта сила обнаруживает себя, то люди поражаются ей. Откуда она взялась, где скрывалась?

Мама невысокая, хрупкая женщина. У нее мягкий голос и маленькие руки. Правда, ее серые строгие глаза не всегда излучали тепло. Теперь, оглядываясь назад, Володя поражается силе своей матери. Смерть отца, казнь Саши, ссылка старшей сестры Ани. Она приняла на себя эти три удара. И устояла. Выдержка. Сохранила на плаву раненый корабль — семью. И Володя спрашивает себя: сколько же еще ударов судьбы может выдержать это маленькое, бесконечно родное существо?

Раньше его притягивало к маме ее тепло, ее хрупкость, ее мягкость. Теперь он как бы переживал вторую сыновнюю любовь. Любовь к материнской силе. И это новое чувство удивляло его, успокаивало, поднимало в собственных глазах.

Когда-то мама делилась с ним дыханием, кровью, молоком. Теперь она делилась силой.

Все, что ожидает его, придется и на мамину долю. Имеет ли он право делать ее соучастницей своей борьбы, взваливать на ее плечи тяжкий груз невзгод, которых не минуешь, если решил действительно стать революционером. Сейчас она провожает его в первую ссылку. Какие испытания ждут ее впереди?

Можно разговаривать молча. Когда хорошо понимаешь друг друга, можно спрашивать и отвечать, не раскрывая рта. И никакой «Медный всадник», скачущий по пятам, не услышит этого разговора.

Город кончился. Полицейский чин остановился, откозырял неведомо кому и повернул обратно. Кибитка выехала в поле.

Горит красное солнце. Оно похоже на красное знамя, которое видно отовсюду, которое не зарубят полицейские шашки и не проколют пики казаков.

Володя смотрит из кибитки. Он видит дорогу, уходящую далеко вперед, и почему-то представляет себя и своих товарищей идущими по этой дороге. А над ними красное солнце.

Движение, движение, движение. Работает большое колесо. Вертит землю. Поднимает на гребень одни события и опускает в небытие другие. Зреют новые силы. Сквозь мглу неведения в борьбе прорезается новая истина.

Первая Бастилия взята.

Скрипят полозья. Звенит колокольчик. Два прямых следа сверкают на снегу. Кибитка летит вперед.