Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана Страница 16

— Тут совсем пустяк, Леха. Это та старая прореха, помнишь? Ты, наверно, задрал нечаянно край заплатки, пока чинил. А твоя новая заплатка цела. С ней полный порядок! Вот, смотри сам. А эту мы сейчас в два счета…

Колени Лехи опять утонули в клевере, и вместо них появилась его голова. Покосившись недоверчиво на обмякшую камеру, он выбрался из клевера и вернулся вместе с круглолицым к машине, где принялся с прежней неторопливостью за новую подклейку.

А время шло. Круглолицый то присаживался у канавы, то прогуливался взад и вперед по краю клеверного поля, поглядывая на солнце, которое уже приготовилось опуститься за отдаленный лес. Остановившись возле Лехи, он сказал:

— Ну и аромат! Никаких тебе тут ни духов, ни экстрактов не надо.

Леха промолчал. А круглолицый втянул ноздрями еще раз клеверное благоухание и добавил негромко, как бы про себя:

— На таком поле и заночевать не обидно.

Но тут Леха сказал ворчливо:

— В Семкинском лесу будет лучше. Возле родника.

Круглолицый живо к нему обернулся:

— Ого! Так и ты уже примирился с ночлегом-то?

— Плевать.

— Правильно! А утром как двинем пораньше — так до семи дома будем. Какая разница? Верно?

Из этого разговора я понял, что моя встреча с женщиной опять на какое-то время откладывалась. Так оно и получилось. Когда мы наконец тронулись дальше, солнце уже зашло, окрасив край неба над лесом в оранжевое сверкание. А когда мы достигли леса, нас окутали сумерки. Дорога в лесу была ровная, песчаная, с едва заметными канавами по бокам. Но проехали мы по ней недолго. Скоро машина свернула с дороги, переехала через канаву и некоторое время шла между деревьями, давя колесами сухие ветки и зеленый брусничник, а потом описала дугу и остановилась у небольшой реки, через которую нам еще предстояло переехать.

Я спросил круглолицего:

— Ночевать будем?

Он ответил:

— Да. Фары нас подвели. Аккумуляторов нет. Новые везем, но их еще зарядить надо.

— А далеко еще?

— Километров семьдесят без малого.

— Ого!

— Ерунда. За час-полтора домчим.

Я кивнул и, отойдя в сторону, прилег на траву под березой. Ночь предвиделась теплая. Вытянувшись на земле, я старался сохранять неподвижность, чтобы не запачкать зеленью травы свой новый костюм. Как-никак в нем готовился я предстать перед моей женщиной, и не хотелось мне показаться ей неряхой! Удивительно, как далеко она успела заехать. И все-таки я ее настигал! Мало того, я уже давно стоял бы перед ней, будь исправно у машины левое заднее колесо. И как она ахнула бы, увидя меня! А я сказал бы, как ни в чем не бывало: «Здравствуйте, Надежда Петровна». Она воскликнула бы удивленно: «А вы какими судьбами здесь, простите в откровении?!». Или что-нибудь в этом роде. И я ответил бы: «А я здесь живу, в колхозе, хе-хе!» — «То есть как живете? Неужели живете? Когда вы успели поселиться?» И так далее. Тогда я сказал бы: «Нет, я ради вас сюда приехал. Я сказал, что приеду к вам, — и вот, как видите, приехал». — «Но вы же могли не найти меня среди наших необъятных просторов». — «О, я вас везде найду, потому что моя любовь к вам такая великолепная, врасхлест лукоморье дондеже еси, что перед ней ничто не устоит. Вот я заставил двух русских парней гнать за вами машину день и ночь — разве это не доказательство? После такого доказательства вам ничего больше не остается, как согласиться. И, кроме того, я теперь совсем перевоспитался, загорелся, вдохновился и воодушевился всякими там стройками, как у вас водится, и даже сам победил в соревновании на четвертом этаже. (Ну, про пятый не обязательно.) И насчет новаторства тоже. Новое зерно мне, конечно, не придумать и резец какой-нибудь особенный, но что касается рубанка или там топора, то к ним я сумею применить свою изобретательность. Я их так разделаю, что они сами себя не узнают». Такую речь произнес бы я перед ней в тот день, если бы не левое заднее колесо. А ей осталось бы ответить на это только одно: «Ну, если так, то я согласна».

Лежа под высокой березой и вглядываясь сквозь ее густую листву в темнеющее вечернее небо, я подумал о том, что вот и третий день моего отпуска кончился. За этот день меня особенно далеко унесло на юго-восток от Ленинграда. Я пересек, наверно, половину России и находился теперь где-то в самом ее центре. Но дальше я уже не собирался продвигаться. И хотя Россия готова была затянуть меня еще глубже в свои таинственные недра, я на этом ставил точку. Хватит! Завтра повидаю свою женщину и отправляюсь по железной дороге в обратный путь. Вот и все.

И пусть где-то там, дальше, высматривал меня тот страшный Иван, ему не суждено было меня схватить. Напрасно он тянул ко мне через русские дороги, леса и поля свои железные лапы. Я проскакивал мимо него, слава богу.

Но что-то еще должен был я вспомнить, прежде чем закрыть глаза на ночь. Что-то важное, о чем не раз упоминал Иван Петрович. Ах, да! Насчет возможности дружбы русских с финнами должен был я что-то такое сообразить, исходя из увиденного за день.

Но что я мог сообразить о дружбе с русскими, оглядываясь на проведенный с ними день? И в каких признаках она проявлялась? В свое время Антеро Хонкалинна тоже твердил: «Мир и дружба», — имея в виду русских. А Юсси Мурто говорил: «Московская пропаганда». Кто из них был прав? Проверить это выпало на мою долю. Ведь недаром же сказал мне тот чиновник из их Министерства иностранных дел: «Разоблачайте нашу подготовку к войне!». А молодой Петр и Ермил Афанасьевич разве не в том же самом признавались мне по секрету при каждом удобном случае? О, я умел распознать за их показной хитростью подлинную суть! И ты, Юсси, можешь быть спокоен. Всем их проискам суждено было вскрыться под моим зорким глазом.

9

Прежде чем закрыть глаза на ночь, я поднял голову и еще раз кинул взгляд на тех, от кого мог ждать всяких напастей по теории проницательного Юсси. Хмурый Леха рылся в механизме мотора, подняв капот. Что он там делал? Закладывал бомбу, конечно, чтобы разнести меня в куски при следующем перегоне. Его румянощекий товарищ разжигал костер, собрав для этого в кучу несколько пригоршней мелких сосновых сучков. Для чего он разжигал костер? Для того, конечно, чтобы сжечь на нем то немногое, что от меня останется после взрыва.

Вот как обстояли здесь дела. И ты, Юсси, можешь быть уверен, что я очень зорко и точно все подмечал, как если бы пользовался твоими собственными глазами, столь схожими с глазами Арви Сайтури, когда дело касается разоблачения русских. Пытаться видеть все глазами Антеро мне не было надобности, потому что где ему до тебя! И вот, помня тебя, я вскрывал таким образом все махинации русских на каждом шагу, если считать, конечно, что именно такую задачу имела моя поездка по их коварной земле.

Заложив бомбу, Леха закрыл капот и присел на подножку, вытирая паклей руки. Круглощекий подошел к нему и, почесав свой заросший светлыми волосами затылок, сказал уныло:

— Н-да, с куревом того…

А Леха проворчал:

— Шляпы мы! Были в лавке и не вспомнили. У меня тоже из головы вон.

Я встал и, подойдя к ним, протянул свою пачку «Казбека». Это выглядело так, будто я имел намерение смягчить их сердца, жаждавшие свирепой расправы со мной. Леха нехотя взял одну папиросу. Я сказал: «А вы все курите», — и положил пачку на траву возле костра, где круглолицый уже раскладывал на газете закуску, состоявшую из печеной рыбы, свинины и колбасы. Помимо закуски, он поставил на газету также бутылку водки размером в половину литра и при этом вопросительно взглянул на Леху. Тот сказал, выпустив изо рта дым папиросы:

— Ничего, проспимся.

Круглолицый кивнул и ласково шлепнул по дну бутылки ладонью, заставив таким образом пробку вылезть из горлышка ровно настолько, чтобы ее можно было захватить пальцами. Наполнив жидкостью два маленьких стаканчика, он спросил меня:

— Не желаете ли составить нам компанию?

Но я ответил:

— Нет, спасибо.

— Ну, дело ваше. Тогда хоть перекусите малость. Вот, пожалуйста.

Я поколебался немного, но потом решил, что имею право взять что-нибудь как бы в обмен на свои папиросы. Решив это, я принял из его рук изрядный кусок белого хлеба с колбасой и вернулся к своему месту у березы. Там я присел на траву, стараясь не помять новых брюк, а когда покончил с булкой и колбасой, прилег на том же месте лицом вверх. Сквозь листву березы я видел, как в темных провалах неба среди редких темных туч понемногу загорались вечерние звезды.

Те двое тоже недолго пировали возле костра. На каждого из них пришлось по три стаканчика. А на закуску налегал главным образом румянощекий. Леха поднялся с места первым и пересел поближе к реке. Сидя на зеленом склоне берега, он покурил немного, прислушиваясь к журчанию воды, а потом стал что-то вполголоса напевать, не забывая поглядывать и на звезды. Как видно, водка сумела расшевелить и его хмурое сердце. Я прислушался к тому, что он про себя напевал. Это было подобие песни, у которой то и дело менялся мотив, а слова располагались примерно так: