Эдуард Шим - Ночь в конце месяца Страница 16

Старик повернул ко мне глазища, они в красных отблесках, как светофоры:

— Прочь, прочь!

А я еще на шаг ближе. Смотрю на него и улыбаюсь по-дурацки.

— Прочь, говорят!!

А я еще ближе. Взмахнул старик крючком, зацепил меня за ватник. Ка-ак дернет! Покатился я по масляному полу, как на роликах.

В это время станок зарокотал, и вместо длинной стружки фукнули раскаленные брызги, словно фонтан. Останься я на месте— окатило бы горячим дождиком…

— Ты что, — старик говорит, — дурак, или сроду так?

— А чего?

— Куда же ты лезешь, оглобля?

Снял свои очки, и глаза под ними оказались черные, малюсенькие, квадратные какие-то. Как сапожные гвоздики.

— Вы чего обзываетесь? — Валька подскочил. — Кто вам дал право?!

Очень любил Валька во всякие ссоры вмешиваться, — хлебом не корми… Но старик ругаться не стал. Взял нас крепенько за локти, отвел от станка.

— Вон, — говорит, — двери. Шагайте. И чтоб ноги вашей не было, я вам не мальчик — права со мной качать…

Целый час Валька не мог успокоиться, — крыл старика, слюной брызгал. А мне не очень обидно было, — понимаю, что сам сглупил.

Побродили мы еще по цехам, а потом догнал нас мастер. И тогда выяснилось, что на сборку или в лабораторию нам не попасть, рабочие там не нужны, а требуются ученики в заготовительный цех.

— Револьверщиками пойдете работать?

Мы с Валькой переглянулись. Револьверщики!.. Одно название чего стоит! Вдруг на самом деле — не кастрюльки, а оружие будем делать…

Ох, дураки были… Я всю дорогу, пока следом за мастером шел, представлял себе, как буду в револьверном стволе дырки сверлить. Просверлю, потом — нарезку сделаю; говорят, что в оружейных стволах всегда нарезки… Ну да — мы же вместе читали об этом в книгах: «два неполных оборота, слева вверх направо»… А после — патрон в ствол, прицеливайся и пробуй, метко ли револьвер бьет. Наверно, есть где-нибудь в нижнем этаже тир, где оружие испытывают! Вот и будем бабахать…

Мастер провел нас по какой-то лестнице, распахнул двери:

— Вот где наши револьверщики работают!

Мы глядим — а это знакомый цех с приземистыми станками, и неподалеку от нас — горбатый старик в мотоциклетных очках. Обернулся и ждет…

Я не очень долго рассказываю? Дай, Виктор, еще папиросу и спички — вон, на столе…

Я и сам не думал, что все эти события так здорово запомнились. Ведь в первые дни работы я словно во сне ходил. Ничего толком не соображал, путаница какая-то в башке… А оказывается — все помню.

И сейчас приятно эти мелочи перебирать. Черт-те знает, отчего. Наверно, тогда не успел перечувствовать, и только теперь ощущаю, как это было важно…

Вы не улыбайтесь… Я вот рассказываю, а сам волнуюсь, будто снова впервые подошел к станку…

Старик, с которым мы доругались, стал нашим учителем. Звали его — Шаронов Петр Капитоныч. Валька по своей привычке отчество переиначил, прозвал старика Капитанычем. Было в этом прозвище что-то уважительное, я подхватил, — так и пошло по цеху: Капитаныч, Капитаныч…

Мы очень боялись, что старик вспомнит нашу ссору. Но он и виду не подал, поздоровался как с незнакомыми. Показал наши станки, объяснил, что станем делать. И только в конце дня сказал:

— Не обижайтесь, что давеча выгнал… Не знал, что вы новенькие. Но больше не дурить, иначе дам по мозгам. Работа вещь серьезная.

И точно — у Капитаныча нельзя было придуривать. Лишнюю папиросу не закуришь, от станка нельзя отлучиться. Сейчас же наставит светофоры:

— Куда?! Я что приказал?

И крючком помашет в воздухе.

Валька терпел-терпел, а потом взвился: «Ну его к собачьей матери, что за жизнь… В гальюн сбегать нельзя?. За этим я на завод устраивался?!»

Валька вообще не терпел, когда над ним командовали. Помню, в техникуме собрался я вступать в комсомол. Все ребята из нашей группы уже заявления подали, одни мы с Валькой чего-то ждем. Я говорю:

— Ну, давай…

Валька так умненько усмехнулся и говорит:

— Начальства над тобой мало, да? Хочешь, чтоб на каждом собрании прорабатывали? Сейчас для меня Дуська Соломатина— просто Дуська, могу ее на лестнице зажать… А вступлю — будет начальством, отчитывайся перед ней!

Я было — спорить, Валька смеется.

— Вот, — говорит, — мы завтра смотаться с лекций решили. Ты подумал, как тебя после этого принимать будут?

И верно: жили мы в то время так, что чем меньше начальства, тем спокойней… Было за что нас прорабатывать.

Вот и на заводе, когда попали мы в крепкие руки Капитаныча, Валька взбунтовался. Начал искать другое место.

Трудно ему приходилось за станком.

Был он тощий, маленький и весь какой-то развинченный, — на ходу ноги подламывались. И когда работал, то казалось, что висит на рычагах и болтается, как тряпочный…

Впрочем; беда его не в этом была. Дело проще обстояло.

Валькина мать работала в галантерейном ларьке при банях. В то время на банный билетик выдавали по кусочку мыла. Вы, наверно, помните… Кое-кто эти кусочки брал, а кое-кто и без них обходился, оставлял продавцу. Ну, и к вечеру накапливалось килограмма два, три. А это капитал, если на рынок вынести…

Короче говоря, Валька жил припеваючи. Конечно, и он бы от заработка не отказался, но если было трудно, — он мог плюнуть и без этого прожить…

Как раз освободилось место в инструментальной кладовой, Валька уговорил начальство и перевелся туда. Хоть оклад и маленький, но работа нежаркая: принимай жестяные марочки, вешай на гвоздик, а вместо них выдавай резцы. Тихо, спокойно, и начальства нет…

А я остался при Капитаныче. Старик меня за полмесяца обучил ремеслу, и стал я прилично зарабатывать.

Да, ведь я еще не объяснил — что такое револьверщик. Это вроде токаря, только станок у меня полуавтоматический. Резцов несколько штук, и они — как обойма в револьвере. Любопытные станки…

Ну, а тот, на котором я работал, — вовсе диковинный был. Немецкого производства, марки «Болей» — трофейный, что ли.

Тогда завод еще только восстанавливался, не хватало энергии, материалов, того-другого… Станки собирали отовсюду, какие попадутся. Откопали где-то и моего «Болея».

Я про него должен подробней рассказать, — вы поймете, зачем. Скверная история связана с ним…

Небольшой такой станочек, аккуратный, рычажки с эбонитовыми шариками, везде таблички, стрелочки. Очень привлекательно! А если по существу разобраться, так подлая штука. По всем правилам капиталистического производства рассчитан: чтобы из рабочего всю силу выкачать.

Встанешь на этот «Болей» и чувствуешь: связали тебя. Не только руки-ноги заняты, но и живот. Перед станком такая железная дуга, чуть пониже пояса. Влезаешь в нее и животом двигаешь справа налево…

Со стороны посмотреть — не работает человек, а дергается в судорогах. Туда-сюда, слева направо, прямо — танец живота.

В последние годы у нас заграничных станков почти не встретишь. Наши автоматы стоят: удобные, умные, работать с ними одно удовольствие. Гляжу я сейчас на них, думаю — эх, эти бы станочки да десять лет назад получить…

А тогда я об этом не мечтал. Мне что, здоровый как лошадь. Встану на этот «Болей», возьму темп— только стружка лупит во все стороны да детали сыплются в поддон… Протанцую до обеда, глядишь — норму выжал.

Придет Капитаныч, примется детали измерять. А у меня ухмылка до ушей, держусь гордо.

— Радуешься?

— Не плакать же!

— Ну, ну… Животом рекорды бьешь? Чем силу тратить, лучше бы резцы заправил. Опять режешь тупыми…

Ворчит Капитаныч, а я внимания не обращаю. Завидно, думаю, старому козлу. Погоди, я еще тебя обгоню!..

Прошло месяца два, и верно — обогнал я Капитаныча. Получили мы одинаковый заказ, стали работать.

Капитаныч, как всегда, аккуратненько снимает стружку своим крючком, складывает в кучку. А я пру животом, стружка визжит, брызжет куда попало… Мне укладывать некогда, — если разок и обожжет, так не беда! Только скорей, только скорей!.. Руки себе поцарапал, пот ручьями течет, глаза щиплет, а я — знай нахлестываю… Валька зачем-то к моему станку подошел, я его матюгом: не мешай!..

К вечеру измотался вконец, но выжал три нормы. У Капитаныча и двух нету… Ну, думаю, как-то ты сейчас ко мне подойдешь?

Подошел Капитаныч, посчитал детали, потом поднял на меня глазки гвоздики:

— Сколько?

— Три, — говорю, — нормочки, как одна копейка…

— Я не про то. Сколько резцов сжег?

— Да немного…

— А все-таки?

— Ну, пять…

— Дорого, — говорит, — твои рекорды обходятся. Ну, а если бы Валька тебя не снабжал, что бы ты тогда делал?

«Вот черт, — думаю, — догадался и про Вальку… Не дай бог, начальству скажет, что я инструмент порчу. Каюк тогда моим достижениям!»

— Совестно? — спрашивает.

— Еще чего!

— Знать, плохо я тебя учил… Повернулся и пошел — медленно так, задумчиво, еще больше горбатясь. А мне и совестно стало, но я башкой помотал: «А, чихать!.. Все равно моя победа!»