Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче Страница 16

Что Думенко знает дело досконально, Дундич почувствовал, когда слушал объяснение инспектора. Тот предложил подойти с подлунной стороны и подождать в балке момента, когда луна скроется за лесом. Между ее заходом и рассветом будет минут сорок. Вот за это время и должны разведчики управиться.

Потом они с Ворошиловым вышли на улицу. Возле вагона уже стояло с полсотни спешившихся кавалеристов. Один из них, щуплый, угловатый, как подросток, подскочил к ним и доложил:

— Товарищ командарм, отряд доно-ставропольцев прибыл для выполнения задания.

Командарм осмотрел кавалеристов и остался доволен. Поглядел вопросительно на Дундича: как, мол, ты считаешь? Тот утвердительно кивнул головой: добрые хлопцы. Тогда Ворошилов спросил:

— Кто же вас прислал?

— Товарищ Буденный, — ответил докладывавший.

— А вы кто?

— Командир взвода разведчиков Казаков, товарищ командарм, — лихо отчеканил подросток.

Его стремление выглядеть старше своих лет вызвало мягкую улыбку Ворошилова. Не желая обидеть симпатичного малого, но все же нарушая торжественность, которую вкладывал конник в свой доклад, Ворошилов сказал:

— Вот что, товарищ Казачок, поступайте в распоряжение товарища Дундича. Выполняйте все его распоряжения и указания.

Разведчики протянули друг другу руки.

— Сколько человек? — спросил Дундич, придерживая рукой плечо Казакова.

— Если так поглядеть — полста, а в бою и эскадрон очутится, — весело, даже озорно ответил Казаков, и этот тон, не залихватский, не ухарский, но точно выражающий дух уверенности, понравился Дундичу. Значит, ребята что надо.

— А кони не устали?

— Наши дончаки да мой чеченец Зайчик из края в край весь Дон проскачут и не утомятся, — все так же весело говорил Казаков, любуясь Дундичем.

Уже в пути сказал, что слышал о его храбрости не один раз, а вот теперь и самого увидеть довелось.

— Ну и как? — спросил Дундич.

— Да так, внешне вы обыкновенный, вроде меня, — сказал откровенно Казаков. — Вот у меня во взводе есть братья Скирды — Дмитрий, Сысой, Миханя и Иван. Чистые богатыри. Подковы гнут. Или вон Архип Сковородцев, ростом и силой его господь не обидел, да и умом наградил. Он недавно в бою пулемет у кадетов отобрал, «люкс» называется. Поставил его лошади на голову и давай косить беляков. Вот это ребята! Про вас такое не подумаешь, — чистосердечно отметил Казаков, еще раз внимательно оглядев соседа. — А про меня вы что можете сказать? — спросил он командира.

— Ничего. Пока, — признался Дундич. — Ты, юнак, добрый на вид.

На этом их разговор тогда прекратился. Они молча ехали по широкой притихшей степи, освещенной луной.

И вот теперь Казаков спрашивает его, как он думает выполнить задание.

«Прежде всего, — решил Дундич, — надо всем знать, что должен делать каждый и все вместе». Он тихо сказал:

— Давайте ко мне.

И, когда отряд взял его в кольцо, заговорил заметно взволнованно:

— Дорогие товарищи, нам выпала большая задача. Очень большая! Это приказ самого Ворошилова. И всего штаба фронта. Большой секрет! Вот в этом хуторе расположился на ночлег генерал Голубинцев. У него два полка казаков. Завтра они хотят ударить по Царицыну. Так доложили Ворошилову. Надо проверить. Надо достать важный «язык» или документы. Значит, делаем это так… Здесь остается отделение Самарина: надо следить за конями. Десять идут с Князским и прячутся в засаде. Вместе с тобой, Казаков, десять самых мелких, как ящерица, ползут к хутору. Если там все тихо-тихо, даете нам сигнал. Мы идем. Я, Негош и добрые юнаки братья Скирда. Снимаем часовых, входим в штаб, берем генерала или его бумаги и бежим обратно. Ясно?

— Ясно, — удовлетворенно ответило несколько голосов.

— Ну тогда, Казаков, бери десять таких, как сам, и вперед.

Луна уже спряталась за крутыми меловыми лбами правобережья Дона. Густая, словно дегтярная, тьма опустилась на степь. Дундич поднялся снова на гребень. Но теперь впереди уже ничего не просматривалось. С минуту-другую он еще слышал осторожные шаги уходящих, а потом и этот шорох пропал. Только за спиной изредка чей-нибудь конь фыркнет или нетерпеливо ударит копытом и о волглой земле.

— Положить коней, — распорядился Дундич, зная, что лежащая лошадь не заржет и не ударит копытом, — словом, больше шансов сохранить тишину.

Четверть часа, отведенные командиром для разведки, показались нескончаемыми. Неужели Казаков не вышел на цель? А если напоролся на засаду? Дундич до предела напряг зрение и слух. Кажется пли действительно слышен шорох? Действительно. Но идут, будто нагруженные чем-то. Вот и Казаков, как привидение из-под земли, вынырнул из высокого бурьяна.

— Несем, — радостно зашептал он.

— Кого? — удивился Дундич.

— Беляка.

— Глупый, они же могут его искать, — начал горячиться Дундич. — Я тебе не давал такой приказ.

— Да он спит как убитый. И самогоном от него, как от шинка, несет. — оправдывался Казаков. — Я так думал, товарищ Дундич, что он нам враз скажет, где у них штаб, чтоб мы не блукали в потемках.

— Это мысль, — смягчился Дундич, оценив находчивость разведчика. — Буди кадета.

Пьяного бородача растолкали и спросили, где штаб.

— Вот за тем пряслом, в хате с верандой, — махнул он рукой и снова захрапел.

Осторожно, группами по три-четыре человека добрались разведчики до хуторской околицы. Казаков узнал место, где они взяли спящего кадета, и, приподнявшись над плетнем, тотчас прижался к земле. Дундич и четыре брата Скирды тоже прильнули к холодным росистым будыльям жухлого лопуха.

По ту сторону плетня неторопливо и не очень твердо вышагивал кадет в высокой папахе. Скорее всего подбадривая себя, он негромко пел:

При луне, при звездах было, при луне,Там ктой-то ехал на коне-е…

Когда часовой развернулся и дошел до брички, Дундич шепнул Казакову:

— Бери сено, неси коням, отвлекай, — Повернулся к Скирде: — А ты за часовым. Уразумел?

Казаков бесшумно перемахнул через низкую изгородь и, согнувшись в дугу, засеменил к прикладку сена. Надергал охапку и двинулся к бричке. Песня прервалась на полуслове, и из темноты спрос пли: Кто?

— Свои, — не так, чтобы нахально, но и без испуга ответил Казаков, хотя зубы у него, кажется, клацнули.

— А куда? — допытывался часовой.

— Вот сено лошадям…

— Дык только что давали.

— Их благородие говорят: мало.

— Чтой-то я тебя, паря, по голосу не признал. Ты кто будешь?

От такого оборота Казаков даже вспотел, словно нес не охапку сена, а многопудовый чувал. Не раздумывая, чтобы не навлечь лишних подозрений, буркнул:

— Казаков я, Микола. Меня вчера в денщики к их благородию определили.

— К кому? — с дозой озабоченности в голосе допытывался часовой.

Может быть, это лишь казалось Казакову, и на самом деле разговором казак воровал время у караульной службы, которая давила полуночной тишиной и диким одиночеством. Как бы ни было, а Казакову эти вопросы представлялись пыткой.

— Пристал чисто репей, — в сердцах сплюнул разведчик. — Много у тебя благородиев в этой хате?

— Неужто у самого? — раскрыл рот часовой, то ли разыгрывая из себя дурачка, то ли на самом деле пораженный дивом.

«Значит, точно штаб здесь», — убедился Казаков и, прикрываясь охапкой, стал обходить солдата, за спиной которого уже чернела, как стена, богатырская фигура Ивана Скирды. Не успел часовой сделать шаг за Казаковым, как ладонь Скирды накрыла его лицо, а в следующее мгновение бойцы уже оттаскивали обмякшее тело под плетень.

Шинель, папаху и винтовку часового передали младшему Скирде.

— Смело ходи туда-сюда, — сказал ему Дундич, направляясь с остальными братьями к крыльцу.

Вытирая холодный пот (все-таки натерпелся страху, пока нес охапку сена), Казаков торопился за ним! Бесшумно прошли на застекленную веранду. Оттуда в сени. Там три двери — прямо, справа и слева. Дундич открыл правую. В углу горницы, едва освещая лик божьей матери, мерцала лампадка, а подвешенная к потолку круглая, как матрешка, семилинейная лампа вырывала из хранящей полутьмы спящих, бутылки, стаканы, снедь…

По-журавлиному поднимая ноги, Дундич покружился по комнате, вглядываясь в шипели и кители спящих. Вошедший Казаков показал на приоткрытую дверь. Взводя курок нагана, разведчик шагнул к двери, осторожно толкнул ее. Оттуда ударило в нос спиртным, папиросным дымом, пряностями закусок. Под горящей лампадкой на спинке стула висел генеральский китель. На кровати, раскинув ноги в белых шерстяных носках, тяжело храпел мужчина. Его лохматая голова упиралась в ажурную грядушку.

От радости, при виде спящего генерала, Дундич обнял Казакова и шепнул, указывая на китель и планшетку:

— Бери и аллюром во двор.