Николай Вагнер - Ночные смены Страница 17

«Все равно что в бою», — подумалось Алексею, но он почувствовал укор: разве можно сравнивать? Бой есть бой. Только там, на фронте, человек имеет право сказать самому себе: в эти трудные дни он сделал все, что мог.

После всего увиденного обстановка в цехе нормалей показалась нудной и никчемно тихой. Какая-то черноволосая девушка, очень похожая на цыганку, сидела возле новеньких, плотно сколоченных ящиков и, словно четки, перебирала еле различимые предметы. К ней и подвел Алексея старший мастер этого цеха Степан Евстигнеевич Тихомиров. На крупном, широком лице его лежала печать невозмутимого покоя, скорее, безразличия. Голос звучал мягко, как-то не по-мужски, слышался правильный московский выговор.

— Вот, Алексей Андреевич, — сказал он, показывая вялым движением руки на стеллаж, — здесь вы и будете работать. Людей у нас не хватает, и очень хорошо, что вас к нам прислали. — Тихомиров покашлял в кулак, приподнял белесые густые брови и продолжил: — Время сейчас трудное, голодное, но надо как-то держаться. Не мы одни. Надо в меру сил помогать тем, кто воюет. Иногда кажется, что мы все же выдюжим… А как полагаете вы?

Вопрос был неожиданным. У Алексея ни разу не возникало сомнения в том, что победа придет, придет неизбежно, рано или поздно. Иначе вся жизнь, какой бы тяжелой она ни была, теряла смысл.

— А как же? — ответил он. — Конечно, выдюжим.

— Ой, хорошо бы, — тяжело вздохнув, подхватил Тихомиров. — Очень всем нам трудно. Но ничего! Давайте приступим к делу. Здесь, — он повернулся к длинному ряду стеллажей, — помещаются различного вида нормали. Вы слыхали, конечно, о нормалях? Собственно, выразился я не совсем точно. Нормаль — это технический документ, в котором отражены все данные определенного вида изделий. Вот они, изделия, видите? — И Тихомиров зачерпнул широкой ладонью горсть крохотных шурупов матовой белизны. — В нашей авиационной отрасли, как и повсюду в промышленности, установлены единые нормы по типам, маркам, размерам, а также по качеству изделий. Иначе невозможно, понимаете? Во всех этих ячейках — определенный вид шпунтов, заклепок, шпонок, гаек, и наша задача: во всем этом разнообразном хозяйстве соблюдать образцовый порядок. Галина вас познакомит с классификацией, и вы быстро освоитесь. Галя, — обратился он к черноволосой девушке, — покажите Алексею Андреевичу, как разбирать нормали.

Тихомиров, рослый и грузный, медленно пошел вдоль стеллажей, оставив Алексея с Галиной. В черных подшитых валенках, в плюшевой потертой на рукавах и спине куртке, перепоясанной широким ремнем, конец которого неряшливо свисал сбоку, он имел богатырский вид. Но странное чувство вызывал этот могучий человек. Он казался одновременно слабым, надломленным и беспомощным. Об этом свидетельствовали вялая походка, медлительные движения рук, тихий, как будто жалующийся голос.

Другое дело Галина. Глаза ее сияли, щеки румянились, и позвала она Алексея низким, ласкающим голосом:

— Алеша, идите поближе сюда.

Алексей повернулся и увидел большие карие глаза, точеный, с небольшой горбинкой нос, яркие полные губы. Волосы Галины, густые и отливающие синеватым блеском, были расчесаны на обе стороны, образуя посредине удивительно ровную белую полоску. Платок с разошедшейся в нескольких местах вязкой сбился на затылок, к тугому узлу прически. Смуглые щеки Галины тронуты багрянцем, словно на крепком морозе, над верхней чуть вздернутой губой чернеет нежный пушок. Она показалась Алексею необыкновенно красивой. Яркие краски ее лица не вязались с войной, которая стушевала вокруг все контрасты.

— Присаживайтесь, Алеша. Будем разбирать нормали. — Алексей сел на перевернутый ящик, стыдясь своих рваных ватных брюк, лоснящейся телогрейки, ботинок свиной кожи, изъеденных машинным маслом и металлической пылью. — Вы, конечно, местный, уралец? — Алексей подтвердил. — А мы добирались из-под самого Харькова. Страшно подумать, что пришлось всем нам пережить.

— Бомбили? — спросил Алексей, осваиваясь понемногу и прикрывая руками прохудившиеся на коленках ватные штаны.

— Много раз. Лучше не вспоминать об этом. А ведь знаете, Алеша, сейчас я не на своем заводе. Правда, нормали — это моя специальность. С ними я всю жизнь. Боже, что я говорю — всю жизнь! Мне ведь всего двадцать четыре. А вам, наверное, двадцать?

Алексею почему-то не захотелось говорить, что ему всего лишь восемнадцать, и он уклонился от прямого ответа.

— Нет, пока еще — до двадцати.

— Совсем юноша. А кем вы работаете?

— На расточном.

— На немецком?

— Нет, помощнее — на «боринге».

— Наверное, американский?

— Американский, расточный, универсальный, — с готовностью уточнил Алексей. — Это целая огромная машина. Всего-то их два на заводе, и оба в нашем цехе. На нем можно и растачивать, и фрезеровать, и сверлить, и протягивать… В общем — все.

Появившаяся на лице Галины улыбка смутила Алексея.

— Нет, в самом деле!

— А я и не сомневаюсь. Просто приятно, с какой гордостью вы говорите о своем станке. Я ведь тоже люблю свою работу. Вот вам эти малютки, — она пересыпала крохотные болты из руки в руку, — кажутся, наверное, какой-то ерундой, чем-то несерьезным. А мне они дороги. И не потому, что я с ними вожусь вот уже лет пять. Мне хорошо известно их назначение. Вот без этого неприметного винтика-шпунтика остановится и ваш прекрасный станок. Не так ли?

— Без одного, может быть, и не остановится.

— Сразу не остановится, зато потом… И не спорьте. Вы думаете, я зря техникум кончала? Кстати, а вы собираетесь учиться?

— Какая сейчас учеба?

— Что вы закончили?

— Десятилетку. Готовился поступать в институт, а тут — война. Пошел в военкомат, как и все ребята, — не взяли. Осталось идти на завод.

— И нравится?

— Разве в этом дело?

— Ну да, конечно. Теперь об этом не думают. Что уж тут может нравиться? Тяжело всем, и ничего не поделаешь. А вот до войны, я вам скажу, на заводе мне нравилось. Какой у нас был коллектив! Какие культурные ребята работали! Дружные, веселые. Никогда не забудется это время.

Галина быстро отбирала одинаковые по размеру болты, бросала их в соседний ящик, и все это время Алексей нет-нет да и смотрел на красивое лицо Галины. Ну разве могла Настя сравниться с Галиной, такая неприметная, с бледным, отливающим синевой лицом, на котором, словно пуговка, прилепился курносый нос? И сразу стало стыдно за неожиданно пришедшую мысль. Алексей даже смотреть на Галину перестал.

— Вы хоть у себя дома, — продолжала Галина, — все легче. А мы вот живем, как гости. Нас поселили в бывшем клубе. В одной комнатушке — четверо. А всего там больше сорока семей. Готовим прямо на снегу — таганков да печей понаделали. Хоть бомбы не падают. Это самое главное. Боже, что пришлось испытать! У Юрия Юрьевича жена, тетя Феня, заживо сгорела в теплушке. Это в ту же бомбежку, когда погиб он сам. Мы прибежали после отбоя…

Галина вскинула руки и прижала их к глазам. По ее щеке окатилась круглая прозрачная слеза. И вдруг, словно очнулась, положила руку на плечо Алексея, затормошила его:

— Довольно, довольно! В этом ящике достаточно. Пересыпьте нормали в двенадцатый блок. Из моего — тоже, пожалуйста. За разговорами мы незаметно сделали столько, сколько полагается чуть ли не за смену. Давайте перекусим. У вас есть что-нибудь с собой? Столовая здесь еще не работает.

Она достала со дна пустого ящика желтую пергаментную бумагу и стала вытирать руки.

— Руки помыть тоже негде. Вот возьмите бумагу.

Алексей по примеру Галины вытер руки и достал из кармана телогрейки завернутый в газету хлеб.

— А вот соль забыл.

— Есть у нас и соль, и даже сахар. Будем пить кипяток. Степан Евстигнеевич об этом всегда заботится. Удивительно внимательный человек. А как инженеру ему вообще нет цены. Вы знаете, он из очень интеллигентной семьи. Его отец был чуть ли не академиком. И опять же любопытно — выбился он из бывших крепостных.

Галина не успела договорить: появился Тихомиров. В руке его был артельный эмалированный чайник.

— Всех девушек обошел, всем налил кипяточку, а это нам. — Он поставил чайник прямо на цементный пол и зябко потер руки.

— Ну-с, пришло время и пообедать. К сожалению, у меня сегодня ничего нет, кроме вот этого. — Он развернул серую тряпицу и достал из нее небольшой кусок сахару. — Вы знаете, — как бы извиняясь, пояснил Тихомиров, — у меня неприятность. Заболела младшая дочурка Верочка. Ну, я ей и оставил свою дневную норму. Без этого она не поднимется. Ох-хо-хо…

— Ничего, ничего, Степан Евстигнеевич, у меня кое-что есть.

Не вставая с ящика, Галина подвинула к себе хозяйственную сумку и начала вынимать из нее небольшие свертки.

— Вот здесь — лепешки. Нам удалось выменять немного муки. А это — селедка и… песок. — Галина развернула свертки, разложила свои запасы на ящике, в центр поставила стеклянную баночку с сахарным песком. — Всем хватит по ложке, а то и по две. Угощайтесь. Хорошо, что все-таки нам, эвакуированным, нет-нет да и подбросят чего-нибудь.