Иван Филоненко - Земные наши заботы Страница 17

Мы с вами хорошо знаем, что на фронтах, в оккупированных районах и на фашистской каторге погибло более двадцати миллионов человек. Знать–то знаем, но не всегда видим последствия этих потерь. Чтобы понять их, надо вспомнить, что на Смоленщине, например, численность населения за годы войны уменьшилась наполовину, а в некоторых ее районах осталась лишь пятая часть жителей. Урон ощущался не только там, где шли бои, но и в глубоком тылу. Из каждой деревни ушли на войну десятки, сотни мужчин, а вернулись единицы. Рождаемость в эти годы была очень низкой. В результате даже многолюдные деревни оказались после войны малолюдными, а малые поселения и вовсе обезлюдели, не имея сил на восстановление. И хотя человеку свойственно возвращаться на родное подворье, пусть даже на его месте осталось лишь пепелище, и возрождать его, однако война разбросала людей по разным краям, и поэтому многие хутора и деревни не возродились. Оставшиеся в них жители переселились «ближе к людям», в большие села, многие из которых, в результате разорения, превратились в малодворки.

Ныне на Смоленщине насчитывается свыше шести тысяч сел и деревень. Многие из них — малодворки, а то и однодворки, все больше стареющие, ветшающие. Люди покидают их, потому что не хочется жить на отшибе, едут туда, где лучше налажен труд и быт, где есть перспективы. Так что и будущее любого хозяйства во многом зависит от этого процесса, в общем–то закономерного, так как концентрация производства требует иного размещения поселений. Но этим процессом еще надо научиться управлять, регулировать его.

Тихие милые моему сердцу деревеньки. Вот в такой же, деревянной, разбежавшейся по зеленому склону, подпертой со всех сторон лесами и полями, работал и я когда–то. И казалось мне тогда, что именно она, эта немногодворная Лапышта, и есть центр мира, к ней леса приникли, поля к ее порогу легли и все проселочные дороги. Давно это было…

И леса, и поля, и проселочные дороги, разбитые тракторами, словно бы отстранились от деревеньки. А может это щербатая деревенька (там одного дома нет, там целого порядка, лишь деревья остались, что под окнами когда–то шумели), обиделась на все былое и теперь по–стариковски отрешенно смотрит на окружающий мир, далеко проглядываемый отсюда, с холма. Вон трактор работает в поле. Машина куда–то идет по проселку, переваливается, прогромыхивает на ухабах, грязью хлещется. Вон на ферму зеленую массу повезли. Все отсюда видно, хорошо видно. Только вот не узнает деревенька, кто там по проселку идет, кто на поле, прилегающем к ней, работает. Не узнает, потому что поля ее обрабатывать приезжают с центральной усадьбы, по ее проселкам и улицам ездят механизаторы, живущие на центральной усадьбе.

Встретится тракторист взглядом с деревенькой, подумает: ишь расселась, объезжай ее, вот зацеплю плугом и… Но, не додумав мысль свою, опять выпустит дворы из поля зрения, как предмет вовсе посторонний, случайный, не имеющий никакого отношения к его полю. Да, это его поле, за ним, за его звеном, закреплено. Правда, далековато оно от центральной усадьбы.

Владения здешних хозяйств такой же причудливой формы, как и эти самые поселения: то по реке узкой полосой петляют, копируя ее изгибы, то по склонам холмов. Иначе и быть не могло, потому что складывались хозяйства за счет слияния, присоединения то одной, то другой деревеньки с ее полями, растопыренными в разные стороны. Не до выпрямления границ было, не до компактности.

Вот и вытянулись нынешние владения того же «Красного добровольца» на 22 километра. Владения по нынешним меркам невелики, менее двух с половиной тысяч гектаров. Это значит, что средняя ширина владений немногим более километра. Ну, а в натуре и меньше бывает, а то и вовсе прерываются землями другого хозяйства. В таком положении все колхозы зоны, что затрудняет ведение хозяйства даже в крепких колхозах. Отсюда и опасения, что при ликвидации малодворок дальние от усадьбы земли окажутся без внимания, без ухода и будут заброшены. Опасения вполне обоснованные, если, конечно, и дальше сохранятся нынешние границы землепользования.

Странное дело, районная планировка, которая определила перспективные и неперспективные села, вовсе не коснулась той основы, без упорядочения которой невозможно правильно планировать размещение сел внутри хозяйства и района. Нет, частичным спрямлением землевладений дела тут не поправить. Пряма ли полоска, или еще и с углами, она все равно остается полоской, растянутой на 22 километра вдоль владений других хозяйств. А те точно так же растянуты и разбросаны, но во встречном направлении: дальние земли одного хозяйства находятся буквально под окнами у другого, вот и возят навстречу друг другу удобрения, технику гоняют, людей перебрасывают. А в результате и там и тут недосмотр, недобор, потери урожая, снижение эффективности труда.

Если еще несколько лет назад такая неупорядоченность как–то соответствовала форме расселения, сложилась на ее основе и была терпима, то сейчас, при нынешнем уровне развития хозяйств, все более склонных к специализации и концентрации производства, к ликвидации малодворок, сосредоточению населения на центральной усадьбе, подобное неудобство дает о себе знать все ощутимее, и не только в хозяйственной деятельности. Если малые участки земли, пригодные под пашню, издревле диктовали крестьянину–единоличнику и малые формы расселения, то теперь иная зависимость: укрупняющиеся поселения, слияние нескольких деревушек в одну большую требуют такого же укрупнения, упорядочения земельных массивов, приближения их к центральному поселку.

— Итак, в плане записано: построить 467 квартир для семей из малодворок, а переселить вы наметили побольше— 633 двора, — продолжал я изучать план социально–экономического развития района.

— Спрашиваете, не брошен ли кто на произвол судьбы? — откликнулся Илья Самойлович. — Нет, никто не брошен. А разница заключается в том, что 166 семей решили строить дома сами. С помощью колхоза или совхоза, конечно.

— А как воздействуете на руководителей хозяйств, отказывающихся стариков переселять?

Посмотрел на меня заместитель председателя райисполкома, плечами пожал:

— Не сталкивался с таким случаем… А вот как за стариками ходят, уговаривают переселиться — это слышал. Ведь жалобами донимают в основном из малодворок. Товары им надо привезти? Надо, даже если там один–два дома. Баллоны газовые?.. Телевизор починить?.. Значит, надо гнать машину, человека снаряжать. А по пути, смотришь, застряла или поломалась — выбыла на день машина, человек за день ничего не сделал. Так не лучше ли, прикидывает руководитель, дом построить и переселить?.. По этому пути и пошли у нас все хозяйства.

— И все же молодежь уходит.

— Некоторые остаются, и после армии возвращаются, но мало. Все еще сказывается инерция.

— А может, все еще отстает культурное обслуживание?

— Нет, не это…

Планом социально–экономического развития района намечается построить за годы пятилетки 10 домов культуры на 3070 мест, завершить централизацию государственных массовых библиотек в районе и охватить библиотечным обслуживанием 62 процента населения.

— Уже централизовали…

Здесь не названы еще искусственные пруды. Помните, как женщина в Лучесе сказала? «А ребятишкам и вовсе рай, целыми днями в пруду. Это вам не в бассейне, тут ни хлорки, ни другой дезинфекции, тут родниковая водичка». Да, тут и спорт, и отдых, и красота. Тут искупаться можно и позагорать, на берегу с удочкой посидеть и природой полюбоваться.

Что ни деревня здесь, то обязательно пруд, живописно огибающий деревню или расплескавшийся внутри ее, у дороги или в луговой тишине за околицей, за перелеском. А кое–где и вовсе каскад прудов. Приложил человек руки — и на месте оврагов, заросших дурными травами да крапивой, заплескались озера, окаймленные лугами и лесочками. В озерах карп жирует, а на камышовых островках дикие утки, вовсе не дичащиеся: с посвистом проносятся прямо над головой, озорно крякнув. Аисты по берегу погуливают, лягушек посматривают — живут на больших липах среди деревни, а за добычей сюда летят. Говорят, аисты в здешних местах поселились недавно, когда пруды построили. Одного я увидел рядом со стадом, в нескольких шагах от пастуха. Казалось, протяни пастух палку — и достанет. Но мысли такой у него не возникало и они стояли, посматривая друг на друга, будто спрашивая что, брат, скучновато одному? Потом пастух закурил, а аист начал прихорашиваться, намокшие перья чистить да распрямлять их клювом.

— Один почему–то. Обычно парой они, — проговорил Илья Самойлович.

— Может, ребятня?.. — Но не успел я договорить отчаянную мысль свою, как увидел и второго. Он стоял на бугорке и без всякой опаски наблюдал за мальчишками, что–то затеявшими на берегу пруда. Нет, он не остерегался их, они не гоняли, не обижали его ни за деревней у пруда, ни у гнезда в деревне.