Всеволод Иванов - Серапионовы братья. 1921: альманах Страница 18

— Что с тобой, Наташа?

— Я здорова.

Преподаватель истории все две недели — как в далеком прошлом. В город не ездит. Бросил дела. И брома нет — разбил. Купить новый не хочется.

— Ты действительно здорова, Наташа?

— Да.

— Но с тобой что-то странное.

— Нет.

— Я тебя не понимаю сегодня. Ты странная какая-то.

— Нет.

Преподаватель истории после обеда сел за стол — вырезывать из газеты факты. Взял ножницы — и выронил. Был бы бром — тогда не дрожали бы так руки. Неужели же он такой старый? Нет брома.

— Папа, тебе нужно принять бром, — сказала Наташа.

— Ната, что с тобой?

— Ничего, — ответила Наташа. — А тебе нужно принять бром.

— Нет брома. Я пойду лягу.

Наташа вышла в сад. Поручик Архангельский стоял у террасы.

— Наталья Владимировна, я к вам. Я не могу больше, Наталья Владимировна. Я…

Один миг — да или нет? Да — и конец голубому миру. Андрей убит. Наташа жива. Поручик Архангельский…

— Нет! Нет!

И Наташа — на террасу, по лестнице, наверх — к цигарке.

Преподаватель истории видел во сне странное. Может быть, очень страшное. Может быть, очень радостное. А к утру неумолимые пальцы схватили преподавателя истории за горло и стали душить, сильнее, сильнее…

— Ох!

Преподаватель истории сел на кровати. Кабинет стоял, должно быть, так же прочно и ясно, как всегда. Но преподаватель истории смотрит на кабинет из-за далеких туманов. Кабинет качается, кабинет уплывает. Преподаватель истории один в тумане. Неумолимые пальцы сжимают горло, давят грудь.

— На… та…

Преподаватель истории руками разгоняет туман.

— На… та…

Туман все гуще. Кабинет уплывает. Как найти дверь из кабинета? Как выйти из кабинета?

Преподаватель истории упал, и вдруг с последним напряжением — ослепительный свет, гудящий ацетиленовый фонарь. Нет стен, нет ничего, только море и Ната наедине с белым королем в голубом мире. От сосен, дюн, к опушке леса, к Наташе — коричневая фигура.

— Наталья Владимировна, я требую, чтобы вы мне подчинились!

Наташа опять в страшном зеленом круге. Змея напружилась. Выпускает ядовитое жало. Как во сне. Вот-вот укусит. И страшно, и хорошо.

— Нет!

Наташа — к морю, в голубой мир, под защиту медлительного короля, к офицеру, сделавшему непозволительный ход.

— Наталья Владимировна! Остановитесь! Я требую! Наталья Владимировна!

— Ната!

Гладкое синее большое море.

Ацетиленовый фонарь ослепил преподавателя истории и потух. Стены кабинета замкнулись. Но преподавателю истории не нужно было искать дверей. Преподаватель истории не дышал — вышел из кабинета.

Поручик Архангельский стоял на опушке леса, на опушке новой и странной судьбы, и думал о девушке, ушедшей в море.

Апрель 1921 г

ВЛАДИМИР ПОЗНЕР

БАЛЛАДА О КОММУНИСТЕ

Колокольчики ликующе звенят вдали, едет по деревне                                комиссар,А в деревне холод, а в деревне голод, а в деревне                             бушует пожар.

Если бросить камень в голову вам, выдержит ли голова?Колокольчики ликующе звенят вдали, а комиссара укрыла                                трава.

Тридцать градусов долготы и шестьдесят широты.Если ты туда попадешь, в Петрограде очутишься ты.

На узкой улице живет коммунист, неизвестный совсем.В доме номер не помню какой, кажется, тридцать семь.

Ровно в семь зажегся огонь и ровно в двенадцать погас.Бьет первый час и второй час, бьет третий час.

Спит коммунист и слышит звон, да не знает, откуда он,А над кроватью висит телефон и верещит телефон.

Бей, барабан, труби, труба, стройся за взводом взвод:Коммунистический отряд отправляется ночью в поход.

Впереди комиссар, а за ним идет коммунист, бледен и нем:Идет расстреливать коммунист из дома тридцать семь.

В деревне крик, в деревне стук, готовится млад и стар.Ведь камнем убит, убит комиссар, камнем убит комиссар.

Приказ дан палить всем зараз. Пли, пали,И еще: пли, и еще: пли, и еще, и еще: пли.

И вот уже со всех сторон летят стаи ворон.Идет коммунист и слышит стон, да не знает, откуда он.

У комиссара квадратный лоб, шестистопный склад ума.Коммунист отказался стрелять в крестьян, коммуниста ждет                                тюрьма.

Каждую четверть бьют часы, и стрелки всегда бегут,Бегут мужики, и вдогонку им коммунисты пули шлют.

Крутясь, к ногам падает лист под ветра осеннего свист.По стенке прыгают зайчики-лучи, у стенки стоит коммунист.

Во весь рост встал коммунист и голову повернул:Пред ним в ряд двенадцать солдат и двенадцать                             стальных дул.

Двенадцать солдат, двенадцать дул и двадцать четыре руки,И под солнечным лучом блестят стальные курки.

И, глухо стукнув, вверх поднялся каждый притвор,И, звонко звякнув, вниз упал каждый притвор.

Дом, телефон, путь, крестьян, лоб комиссара, тюрьму…И двенадцать сестер, двенадцать пуль заглянули                             в сердце ему.

19/25.III.21

БАЛЛАДА О ДЕЗЕРТИРЕ

Бои не страшны, переходы легки, и винтовка тоже легкаРядовому тринадцатого пехотного полка.

Но вчера война, и сегодня война, и завтра тоже война,А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена.

И завтра война, и всегда война, никогда не наступит мир.И из тринадцатого полка бежит домой дезертир.

Он бежит в лес, он по лесу бежит, и уже наступила мгла,И луна погасла, и солнце взошло, и снова луна взошла.

И филин кричит, и вторит сова, и воет голодный волк,И, не заметив пути, дезертир вернулся назад в полк.

Всегда гладко брит командир, и на нем сияет мундир,Собирается военно-полевой суд, и пред ним стоит дезертир.

А закон чист, а закон прост, и один приговор — расстрел.И осужденный дезертир не понял, но побледнел.

«Завтра на заре расстрел», — и командир умолк.Завтра снова идет в поход тринадцатый пехотный полк.

Завтра утром расстрел, и в избу ведет дезертира конвой.Идет дезертир, будто сам не свой, с повисшей головой.

Ночь темна, а на страже солдат, а на страже свой                             брат-солдат,И бежит дезертир, куда ноги бегут, куда глаза глядят.

Он бежит час, он бежит два, он бежит третий час,И солнце погасло, и месяц взошел, и месяц тоже погас.

И винтовкой кажется каждый сучок и солдатом каждый куст,Но лес тих, небосвод чист, а горизонт пуст.

Над его головой развевайся и вей,Зеленая армия свежих ветвей.

Весенний ветер, играй листвойНад его усталою головой.

На зелено-желтых лужайках напрягайте голоса,Кузнечиков кавалерийские корпуса.

Валежник сухой трещит под ногой, и мягко шуршит трава.Воет волк голодный, и филин кричит, и вторит ему сова.

Весь день дезертир ничего не ел, весь день меж деревьев                             блуждал.Весь день голодал, и второй голодал, и третий день голодал.

И когда настала четвертая ночь, дезертир на дерево влез.Справа лес и слева лес, и со всех сторон лес.

Два зеленых глаза в кустах горят, а в листьях желтых два.Воет волк голодный, и филин кричит, и вторит ему сова.

И вдруг желтым лунным лучом пронизалась ночная мгла,И мягкие дезертиру в лицо шарахнулись два крыла.

Два мягких крыла, острый клюв, два глаза в глаза глядят.И вскрикнул солдат, зашатался солдат, наземь упал солдат.

А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена,Но вчера война, и сегодня война, и завтра будет война.

Над его головой голодный волк поднимает протяжный вой.Дезертир лежит у волчьих лап с проломленной головой,

Над его головой развевайся и вей,Погребальный саван сухих ветвей.

Ветер, играй сухою листвойНад его разбитою головой.

Он лежит на сырой земле, не двигаясь и не дыша,Он лежит на сырой земле, и земля ему будет легка.

Отошла к Богу еще одна грешница-душа —Рядового тринадцатого пехотного полка.

ВИКТОР ШКЛОВСКИЙ