Евгений Рожков - Осень без любви Страница 18

Потом пульпу вычерпывают из ямы узким, похожим на огромную пробирку черпаком-желонкой. Отверстия обычно бьют на глубину десять — двенадцать метров, в них опускают шестигранные мощные сваи. На таких-то сваях-ногах и стоят дома на Чукотке, впрочем, не только на Чукотке, а на всем Крайнем Севере. Здесь не построишь дом по материковым меркам, когда вырыл в земле метровую ямку, залил бетоном — возводи стены. Тут помехой всему все та же каверзная вечная мерзлота. Построишь дом на обычном фундаменте и начнется под ним оттайка; бетон-то сверху нагревается, тепло передается к земле — дом оседает, деформируется, приходит такое время, когда он рушится, как карточный.

Работа на бурстанке не из легких: грязно, сыро и, главное, от ветра укрыться негде. Летом куда еще ни шло, наденешь брезентуху — тепло, а вот зимой, в пятидесятиградусные морозы…

Присмотрелся Костя к бурстанку и решил сделать кабину. Удлинил площадку, на которой обычно стоит машинист, выставил стойки, к ним приварил жесть. В кабине теперь было гораздо теплее работать.

Машинисты других бурстанков быстро переняли новшество Шмырина, а вскоре кабины стали изготовлять заводским методом.

В напарники к Шмырину попался рыхлый, с бабьим лицом, молчаливый, только прибывший с материка мужчина лет сорока трех, по фамилии Аверьянов. Был он работящий, как и сам Шмырин. На людей только Аверьянов почему-то смотрел исподлобья, будто на обидчиков, не курил и не пил, женщин презирал.

— Ты, Аверьянов, как я посмотрю, и по праздникам не пьешь. Болен, что ль? — спросил как-то у напарника Шмырин.

— Почему болен, здоров как гусь, — хмуро ответил тот. — Я свое уж выпил — будет. Тебе тоже не советую прикладываться к этому. Деньжат подкопи и мотай отсюда на материк. Там-то, на лоне тепла, жить по-человечески можно, а здесь…

Многие приезжают на Север заработать — платят тут еще хорошо, но редко кто ставит это главной целью в жизни. Аверьянов же не скрывал, что цель его настоящей, сиюминутной жизни — деньги.

— Я теперь знаю цену рублю, — говорил он Шмырину голосом сопраниста. — Когда после войны скитался из города в город, голодал — рубль презирал, потом, когда на заводе работал, тоже к рублю уважение не имел, а вот когда шоферил, возил одного начальника — понял, что к чему. Развитой мужик был: и в войну и после продовольственными складами ведал. Потом возглавлял сеть пищеблока. Так у него все было, даже куриное молоко. Плешивый, маленький такой, а норовил завлечь женщину покрасивей, постройней. И завлекал, деньгами, конечно. Мне все говорил: «Василий, в жизни главное — себя не обижать, чего требует душа, то и дай ей». Себя он не обижал. Сволочь он, конечно, но в одном он меня убедил, что деньги все любят, а бабы — особенно. Насмотрелся я — знаю. Мне деньги не для баловства нужны. Куплю у моря дом, машину, а там и жизнь другая начнется.

О главной-то мечте Аверьянов не говорил. Он сам себе в ней не признавался, хотя всегда чувствовал и видел ее.

Жизнь у Виктора Аверьянова сложилась нелегкая. Четырнадцатилетним мальчишкой пошел он в партизанский отряд, решил мстить за погибших родителей. Был у партизан Витя связным, попал в плен. Долго пытали его, но узнать о партизанах ничего не смогли. Это было в сорок третьем году; после Курской дуги, когда немцы, наверное, уже знали, что война ими проиграна, увезли эсэсовцы истерзанного Витю в госпиталь, там кастрировали и отпустили.

После войны Витя долго искал родную тетю — сестру матери, которая еще до войны приезжала к ним в гости откуда-то из Сибири. С родней все легче, но так и не нашел; потом подался в ФЗО и через два года стал работать на заводе. Жил Аверьянов замкнуто, одиноко. Скучно так было жить — решил выучиться на шофера, думал в разъездах жизнь будет разнообразней и интересней. Лет десять потом работал шофером автолавки, развозил товары по деревням. Всю жизнь он не заводил знакомств с женщинами — знал, что не нужен им, а два года назад сильно понравилась ему одна. Тихая, утомленная жизнью, была женщина. Все у них, вроде, серьезно вышло: она даже согласилась стать его женой после того, когда Аверьянов рассказал, какое надругательство совершили над ним немцы. Прожили полгода — Вера сбежала. Он находился в рейсе, а она куда-то уехала.

Горе скрутило Виктора, дело дошло до того, что решил он наложить на себя руки, а тут подвернулся этот начальничек — взял к себе шофером. Прельстила Виктора хоть какая-то да смена обстановки. Начальник и настроил Аверьянова на «денежную» волну.

— А чего дом-то у моря решил приобрести? — удивляясь спрашивал Шмырин.

— Чу-дак! Море — это ж курорт. Представляешь, всю жизнь прожить на курорте. Звучит?

— Звучит, — кивая головой, подтверждал Костя, и ему страшно нравилась эта идея. — Там дома, поди, ого-го как дорого стоят?

— Стоят, сам понимаешь, — море, и к тому же Черное.

Так со временем, совсем незаметно мечта Виктора Аверьянова купить дом у моря и машину стала и мечтой Кости Шмырина.

Они теперь были неразлучными друзьями: на работе вместе и в общежитии тоже вместе. Бывало, лягут спать и разговорятся, размечтаются.

Дом они решили купить на две семьи — большой, каменный, с мансардой и подвалом для гаража, с садом, на берегу, чтобы по утрам в открытое окно было слышно, как шепчутся волны, чтобы здоровый, просоленный воздух наполнял их тела бодростью и жизнелюбием. Машину они тоже решили купить одну на две семьи — «Жигули» непременно светло-зеленого цвета — цвета вечной молодости, последнего образца, экспортный вариант.

— Ты-то быстро женой обзаведешься, — утверждал Аверьянов. — Парень ладный, крепкий, а главное здоровый. Я, может, тоже. У тебя дети пойдут. Дети — это самое главное, глядишь, и у меня…

О дальнейшем Аверьянов вслух не распространялся и, когда Костя спрашивал его, мол, отчего он до сих пор холостякует, сердился и говорил, что это не его ума дело. В мыслях Аверьянов надеялся, что дом у моря и машина станут как бы приманкой для хорошей женщины.

Так и текла жизнь Кости Шмырина и Аверьянова, покойно и мирно, и ничто, казалось, не могло нарушить их дружбы и планов. Но случилось непредвиденное.

В столовой работала молодая глазастая женщина, не очень видная собой, но обходительная. Говорили, что она давно развелась с мужем, который сильно пил, живет одна с двенадцатилетним сыном. Женщина была лет на семь старше Шмырина. Каким-то образом она выделила Костю из сотен мужчин-строителей и стала оказывать ему всяческие знаки внимания. Вначале просто заговаривала с ним, потом, когда стояла на раздаче, советовала взять что повкуснее; а как-то, выбрав момент, когда Шмырин был один за столом, попросила помочь оббить дерматином дверь в балке, где она жила.

Шмырин не отказался — разве женщине в чем-нибудь откажешь! — помог, потом еще ходил что-то делать, и уж так вышло, что однажды он не пришел в общежитие ночевать, а вскоре совсем перебрался к поварихе Галине.

Аверьянов был не против женитьбы Шмырина.

— Баба она ничего, — тоном большого знатока высказал он свое заключение. — Теперь-то на питание совсем тратиться не придется. Повезло гусю лапчатому. Только в ней что-то затаенное имеется — хитровата баба.

Семейная жизнь Шмырину нравилась. Придешь домой, тебя и обласкают, и покормят, и обстирают. Жил он с Галиной дружно. Чего не так — первый уступит, первый пойдет на примирение, первый постарается угодить жене.

— Ты для меня ООН, — шутя говорил он. — Чего скажешь, так то и совершу.

Через год у Шмыриных родилась дочь, тут и вовсе Костю присушила семья. Работают, бывало, на бурстанке, морозище под сорок, да ветер с ног валит — от холода металл становился хрупок как стекло, Аверьянов костерит собачий холод, работу и жизнь, а у Кости мысли женой и детями заняты. Когда о любимой да детях думаешь, то и мороз — не мороз, а жара — не жара.

Раньше Шмырин с Аверьяновым работал по десять, а то и по двенадцать часов, да еще выходные прихватывал — жажда была на деньги, теперь в неурочное время Костя задерживался все реже и реже, Аверьянову это не нравилось.

— Если мы не будем перерабатывать, на «финики» не заработаем, — сердито говорил он.

Под «финиками» Аверьянов подразумевал юг, тепло и прочие блага курортной жизни.

— Я хочу работать как все люди, — огрызался Константин. — Все по восемь часов работают, и зарплата их устраивает. Потом, в неурочное время какая работа, устаешь и уж дело абы как делаешь.

— Мы какую установку имеем? А? — кипятился Аверьянов. — О чем раньше мечтали? Дело абы как! — Ну и что, абы как? Не хуже других работаем!

— Правильно жена говорит, что всех денег не заработаешь, а жизнь уходит. Делать надо все на совесть. Если абы как — зачем делать? Нашу работу и через десятилетия люди оценивать будут, скажут, мол, баламуты лепили черт-те что.