Михаил Голубков - Крайняя изба Страница 19

— Какой там хворост, гнилье одно.

— Гнилье тоже горит.

Выехав из ворот, Ефим подвернул к поленнице, выложенной вдоль прясла. Весной еще выложил. Сухие теперь дровишки, обветрились.

— Вовсе уж мужик-от… — Степанида поднялась на крыльцо, хлопнула дверью. Она ревновала Ефима к егерской работе. До своего нового назначения мужик как мужик был, хозяйственный, копошливый. Придет, бывало, с работы, все тяжелое, все мужицкое по дому, по огороду сделает, ничего без внимания не оставит. Теперь же только озеро да озеро на уме. Сейчас уж не все и по хозяйству успевает, завистников и недовольных нажил в колхозе. А тут еще дочери вон что вытворили, а ему вроде и горя мало, спать готов на Сартыкуле. Деньги, которые ей каждый месяц вручает Ефим, не лишние, конечно, деньги. Но жили ведь, обходились как-то и без них, прожили бы и теперь. В тину какую-то попал мужик, увяз, запутался в ней. И подступиться к нему не знаешь как?

Ефим между тем накидал полную телегу звонких березовых поленьев, взялся за вожжи.

— Мясо-то в воду спустить иль как? — распахнула створки окна Степанида.

— Спусти, пожалуй, — сказал Ефим. — Да вынеси-ка мне пиджак. Захолодит, поди.

В охотничьем стане шумно. Все четверо расположились на разостланной палатке, заваленной посередке всякой всячиной. Оно и понятно, не простые ведь охотники приехали, все могут достать: и закуску хорошую, и выпивку лучшую.

Насчет, правда, выпивки Ефиму были тоже даны твердые и конкретные указания. Не допускать, по возможности, никакой выпивки. Пьяный охотник страшнее браконьера. И утонуть, и товарища подстрелить может.

А как тут не допустишь? Нельзя же запретить есть-пить людям?

— Давай, Евсеич, сюда, — позвали егеря, — погрейся с нами.

Вот, мало не допускать, сам с ними сядешь. Духу не хватит отказаться, обидятся еще. Зазнался, скажут, егерь-то, нос воротит.

Ефим не спешил присоединяться к охотникам. Он был не очень охоч до водочки, разве что по праздникам, да и то твердую норму знал. Голова у него в похмелье сильно побаливает, фронтовая контузия сказывается.

Сбрасывая дрова, егерь краешком уха вслушивался в разговор охотников.

— Еду, значит, я, — рассказывал из своих дорожных шоферских приключений Дима, — стоит, смотрю… голосует. Ничего из себя, фигурная. Грудки дыбком, ножки крепенькие… все вроде в норме. Посадил я ее, дальше еду. Начинаю помаленьку удочки закидывать, намекаю на это самое…

— Ух, ты, оказывается, какой, — скорее пожурил, чем одернул Диму директор. — Не знали, не знали, с кем ездим.

— Ага, намекаю, значит, — продолжал как бы даже ободренный Дима. — А она дурочкой прикидывается. Бледнеет, краснеет, в шутку мои слова обращает — доехать ведь хочется. Тогда я — р-раз, в лес сворачиваю, по дороге какой-то. Углубился подальше, останавливаюсь. «Ну, — говорю, — все сейчас будет от тебя зависеть, голуба… поедем мы дальше или нет». Я так не раз делал. Срабатывало. А тут ни в какую, глухо дело. Отбивается, верещит, как резаная. Вырвалась, выскочила из кабины, дернула обратно… Я разворачиваюсь, догоняю ее. «Садись, — кричу, — не трону больше». Машет рукой, ревет дура… Во какие бабы есть. На них иногда сам черт не угодит.

— И вся-то история? — разочарованно хмыкнул Савельев.

— А тебе чего надо? Чтоб она мне рожу исцарапала?

— Не мешало б! — засмеялись Савельев и директор.

— Плохо, что история эта в суде не кончилась, — ввернул под их смех Полит Поликарпыч.

Но серьезность его слов никто не взял во внимание.

«А шофер-то у них с порчей, никуда парень, — подумал Ефим. — И горторговцы, кроме Полита Поликарпыча, потакают Диме, посмеиваются, слушают его. Нашли развлечение».

Смеркалось. Вокруг сделалось поспокойнее. Ветер угомонился, березовый колок смолк. Небо отстоялось от вечерней дымки, вылоснилось, далеко-далеко, в его недосягаемом дне, выявились крупицы звезд, слабые и мерцающие. Озеро уж не плескалось, не дышало камышовым шорохом, вода была гладкая, темная и едва заметно курилась.

Ефим разгрузил телегу, надрал на растопку бересты с поленьев, запалил костер. Охотники обрадованно повскакивали, подтащили палатку за углы, поближе к теплу. На их разгоряченных хмельных лицах запрыгали, заиграли красные блики.

— Хватит увиливать, Евсеич… садись, — снова позвали Ефима.

Пришлось пристроиться, нашел меж директором и Политом Поликарпычем место. Савельев вручил Ефиму граненый стакан, плеснул из пузатой бутылки. В стакане заискрилось, запереливалось янтарным огнем.

— Попутчиков нет?.. Одному несподручно как-то.

— Смелее, Евсеич, — ободрили его. — Мы только что выпили.

— Ну, будем здоровы. Удачи вам!

Крепкий, запашистый напиток обжег гортань, мягко разошелся во рту.

— Как? — спросил Савельев. — Такого небось никогда не пробовал?

— И без закуски сладок! — крякнул Ефим.

— Закусывай, закусывай, — навеливал Савельев. — Мажь вот икорку красную… А ты давай, Дима, за шашлычки принимайся.

— Погодите, уголья назреют, — пошуровал тот в костерке полешком.

Ефим неумело намазывал на хлеб красную крупнозернистую икру, отведал осторожно редкого сейчас кушанья. А когда-то, помнится, баночки икры этой свободно на прилавках лежали. Не только, видно, в реках и озерах, а и в морях-океанах изводится рыба… Вот и уток разве столько было? Раньше стрелять по летящей птице — боже упаси, заряды берегли. Только на воде, только по сидячим стаям палили. Тот же Еремка поплывет, бывало, бабахнет из своей берданы, штук пяток везет. А теперь на каждую утку — десять охотников.

Савельев поднял пузатую бутылку, разглядывал на свет:

— Под этот бы коньячок специальные рюмашки!

— Ага, ага… — не упустил удобного случая Полит Поликарпыч. Поддел Савельева: — И бабоньку в кресле… ножка на ножке, сигаретка в пальчиках. Пижон ты, Савельев. За каким хреном, спрашивается, на охоту приехал?

— Старик наш, как всегда, в форме! — весело отозвался товаровед. С него все стекало, как с гуся вода.

Полит Поликарпыч нашел и демонстративно, в пику Савельеву, распечатал другую бутылку, бутылку «Экстры».

— Наплюнь-ка, Евсеич, на эту вонючую бурду… Лучше мы с тобой по-русски, водочки выпьем!

— Можно, — согласился Ефим. К Политу Поликарпычу он испытывал нечто вроде симпатии, тихого расположения, хоть никто из охотников не принимал без ухмылки ворчаний заведующего базой.

Полит Поликарпыч налил. Выпили.

— Семья, Евсеич, большая?

— Да нет… вдвоем со старухой остались.

— Что так? Неужто детей не нажили?

— Как не нажили… две дочери есть. Старшая уж своих двоих нагуляла. Меньшой тоже не повезло, разведенка теперь.

— Ясно, — вздохнул Полит Поликарпыч. — Попался небось такой же прохвост, как те вон… — мотнул он головой на Диму и Савельева, — и жизнь колесом.

Савельев и шофер только посмеивались: валяй, мол, валяй, старикан.

— Оно и баб-то особо хвалить нельзя, — запальчиво вдруг начал Ефим — водочка и коньяк возымели действие, обычно Ефим был тугой на слово. — Шибко им волю нынче дали. Может, оно и хорошо — воля. Но ведь они со своим коротким умишком все не так поняли. Эко начали вытворять. И хозяйство, и ребятишек — все готовы на мужиков свалить. И попробуй шумни на них… живо где надо окажешься.

— Очень даже верно подмечено, — вступил в разговор и директор. Он расслаблено полулежал на земле, расслабленно улыбался. Хмель смягчил его широкое крепкое лицо, директорской сдержанности и солидности тоже будто бы поубавилось. В нем вдруг отдаленно, едва заметно увиделся простенький, тяжко уставший мужик, долго и трудно выбивавшийся в люди. — Избаловалась нынче женщина, чего там. Мои вон… одной, слава богу, пятьдесят, другой — восемнадцать, а разницы никакой. Что дочери-соплюшке, то и жене подавай. Весь почти семейный бюджет на них уходит. Каждый год им на море надо. Каждый день им наряды новые… Ну, да и мы не лыком шиты. Верно, ребята! — взыграл директор компанейским басом. — Сами, как говорится, с усами! Тоже отдыхать умеем. Как с шашлычками там?

— Айн момент! Силь ву пле, мадам! — подхватил энергично Дима. Кинулся к машине, принес целлофановый мешок и связку проволочных рогулек. Сдвинул ногой горящие головешки, натыкал рогульки по ту и другую сторону углей, вытащил из мешка несколько шпажек, унизанных кусочками мяса вперемешку с пластинками лука. Пристроил эти шпажки на рогульках, завертел попеременно над жаром. Вкусно и густо запахло жареным, до слюны запахло.

— В вашей организации сколько любителей? — воспользовавшись общим благодушием, спросил Ефим.

— Немного, не тревожься, Евсеич, — успокоили его. — Мы в основном…

— Я к тому, — начал осторожно егерь, — собираюсь тут завтра одного на открытие пустить. Тоже заядлый, тоже не дождется…