Антонин Ладинский - Слоны Ганнибала (сборник) Страница 19

– Скрылись в неизвестном направлении, – махнул он рукой.

Это была обычная в те дни история. Сторож рассказал мне, что у Олениных во время боевых действий остановился белый разъезд. Барышни поили офицеров чаем, и об этом кто-то донес, когда разъезд удалился. Со станции явился комиссар, чтобы арестовать контрреволюционерок. Олениным удалось скрыться, но после их отъезда соседние мужики разгромили оставленное без присмотра имение. Были унесены даже рамы и двери. Куда скрылись помещицы, никто не знал.

– Что же мне теперь делать, – ухватился я за голову, – где же мне их искать? Ведь я к ним из самого Петрограда ехал, – взмолился я сторожу.

– Затрудняюсь вам это сказать, – ответил старик.

Я сел на шпалы, груды которых лежали около сторожки. На заборе висела красная рубаха, она отвлекала мои мысли от Елены. Я отвернулся, чтобы ничто не мешало мне обдумать положение. Но думать было не о чем. Мы расстались с Еленой, может быть, навсегда.

При этой мысли мир показался мне огромным. Печальная музыка наполняла его – странное смешение нежных вздохов, глухих урчаний и шума ветра. В такт этой смутной музыке стучало мое сердце, слабея, теряя желание биться.

– Да вы не убивайтесь, – сказал сторож, – говорю вам, барышни скрылись вместе со старой барыней.

– Куда же они уехали, вы не можете мне сказать? – спросил я.

– Я не знаю, я их не спрашивал.

Тогда я решил, что пойду в Должаны. Может быть, кто-нибудь мне скажет там, куда уехали помещицы.

– Прощайте, – сказал я, – я пойду.

– Прощайте, – ответил он равнодушно.

Но не успел я сделать десяти шагов, как он меня окликнул:

– Постойте, постойте-ка на минутку!

Я остановился.

– Куда же вы идете?

– В Должаны.

– Да говорю вам, там теперь нет ни души. Так вам мужики и скажут. Еще бока наломают, очень просто.

Все-таки я направился в Должаны. Так я шел среди полей. Я никогда не думал, что Россия такая пустынная страна. Слева опять тянулся березовый редкий лес. Но я уже не смотрел ни на что. Природа казалась мне чужой и враждебной. Деревья казались мне теперь нарисованными, как декорации к какой-то печальной драме, в которой Елена играла первую роль. Поля и голубоватая линия горизонта были для меня теперь только непрочным задником: подует ветер, и все закачается, рухнет, обратится в пыль.

«Вот Должаны», – подумал, увидев за деревьями красную крышу и бревенчатые строения. К ним вела березовая аллея. Оттого что березы были посажены рукой человека, у них был какой-то особенно важный и умный вид, точно они знали, для чего растут.

Небольшой деревянный дом под высокой крышей зиял дырами черных окон. Двери тоже были сняты с петель. Кругом стояла кладбищенская тишина. Ни одной телеги в сарае, ни одной курицы на дворе.

Я вошел в дом, где было холоднее, чем снаружи, и стал ходить по комнатам. Они были оклеены полосатыми обоями, кое-где споротыми с потолка до пола. На некоторых местах, где раньше висели картины и зеркала, остались более яркие прямоугольники. В одной из комнат на полу лежали черепки разбитой тарелки с узеньким золотым ободком. В другой – ворох старых бумаг в углу. Это были длинные листы из счетоводных книг с записями расходов и сельскохозяйственных продуктов. Записи были сделаны чей-то незнакомой рукой. Листы пожелтели, только вертикальные линии, которыми разграфляют конторские книги, были розовыми, как будто их напечатали вчера. Больше ничего в том доме, где жила Елена, не было. Ничего от нее не осталось.

Я кривил губы, надеясь, что потекут слезы, и что так будет легче. Но слезы не текли. Я обнимал воздух, потому что он напоминал мне о тонком теле Елены. Но воздух ускользал из моих объятий. Мир таял, как дым. Я цеплялся за этот мир руками, но он уходил от меня, как туманный и печальный сон.

Париж, 1930

Бумажная звезда

В той комнате, где спят дети, обои – в розовых гроздьях вишен, и окно выходит на тихую улицу парижского предместья. Рано утром дети слышат сквозь сон, как за стеной грохочут грузовики. Дедушка спит в столовой на диване. Старшие уходят утром на работу и возвращаются только поздно вечером, усталые и сердитые, а дедушка уже не работает. Впрочем, у него много всяких забот: ему поручают детей, он ходит за провизией, в булочную, приготовляет чай. Детям не верится, что их дедушка, который не может ходить без палочки и, поднимаясь на четвертый этаж, долго отдыхает на каждой площадке, был когда-то военным, воевал с японцами и даже получал за храбрость кресты и медали.

В будущем году Володя и Таня поступят в школу, а пока с ними занимается иногда тетя Вареньку и терпеливо учит их читать. Кроме того, у Володи большая страсть – рисование. Когда старшие уходят в гости или в кинематограф и дети остаются одни с дедушкой, Володя тащит в столовую свои карандаши и листики бумаги, которые ему приносит со службы тетя Варенька, и садится рисовать. Дедушка шуршит газетой. Таня с напряженным вниманием следит за неопытным карандашом Володи. Он рисует кривые домики, из труб которых валит спиралями обильный дым, автомобили, на которых видны все четыре колеса, длинноносых людей с зонтиками в руках и много других вещей. Фантазия его неистощима. Дедушка косит глаза из-под очков на рисунок, над которым сопит Володя, и говорит:

– А почему же у птицы четыре лапы? Где же ты видел птиц на четырех лапах!

Но Володя не смущается. Он деловито объясняет:

– Это чтобы она могла скорее бегать, понимаешь?

– Ну-ну, – удовлетворяется объяснением дедушка и снова шуршит газетой.

Когда наступают холодные дождливые дни, в столовой начинают топить голубую «Саламандру». Печкой заведует дедушка. Кряхтя, вздыхая от воспоминаний, он растапливает печурку, и дети чаще слышат от него смутные непривычные слова: зима, снег, сугробы.

Тогда они расспрашивают его о русской зиме.

– Но откуда же падает снег, с неба?

Дедушка объясняется, как умеет. Он рассказывает детям о русской зиме, о далекой стране, где в зимнее время ездят на санях и одеваются в шубы, чтобы не замёрзнуть на трескучем морозе, когда случается, что летящая птица вдруг падает замертво на землю. От дедушки дети слышат чудесные рассказы о русских городах, погребенных под пушистыми сугробами, о бородатых веселых мужиках, с топором за поясом уходивших в лес рубить рождественские елки и потом продававшие их на городских базарах, где неожиданно вырастали целые хвойные рощи, и где похожие в своих тулупах на медведей, мужики похлопывали рукавицами на морозе, а потом долго пили чай в трактирах из чайников, на которых были нарисованы водянистые кузнецовские розы. Дедушка рассказывал им о рождественской елке, украшенной парафиновыми свечами, золотыми и серебряными орехами и апельсинами, и здесь опять было много незнакомых слов.

– А что такое хлопушка? – удивленно спрашивала Таня.

Но, кажется, самое большое впечатление на детей произвел рассказ о рождественских звездах, которые русские мальчики устраивали из разноцветной бумаги в память той звезды, что привела восточных магов в Вифлеем, к яслям Младенца. Они зажигали в этих звездах свечи и ходили с ними по сугробам в морозную ночь, когда снег хрустит под ногами и в окнах богатых людей переливаются огнями и мишурным золотом зажженные елки. Засыпая, Володя видел себя на снежных улицах этого города, где жил мальчиком дедушка, и на снегу розовые нежные тени бумажной звезды. Как это было хорошо!

Когда в доме заговорили о Святках, Володя пристал к дедушке, чтобы тот сделал ему звезду. Дедушка долго отнекивался, ссылаясь на трудность предприятия, но потом уступил и принялся за дело. Из розовой и глянцевой прозрачной бумаги, картона и проволоки он смастерил огромную звезду и водрузил ее на палке от сломанной швабры. С рогов свешивались пышные кисти из папиросной бумаги.

Володя и Таня были в восторге. Вечером, когда в комнатах еще не вспыхивало электричество, они зажигали в бумажном фонаре свечу и ходили по всей квартире под зорким наблюдением дедушки, который побаивался, чтобы дети не устроили пожара. Но это было не то. Это совсем не походило на путешествие русских мальчиков по улицам зимнего города. Володю тоже тянуло на улицу. Он всегда был большим фантазером, и Таня слепо следовала за братом во всех его проделках, но тут и она воспротивилась такому дикому плану: разве можно ходить по здешним улицам со звездой.

– Здесь это не принято, – убеждала она брата, – ажан может даже в полицию забрать.

Однажды вечером, когда дедушка ушел в булочную, и дети остались одни, Володя опять предложил Тане отправиться на улицу. Таня была на год старше брата и понимала, что она делает глупость, за которую потом придется, может быть, расплачиваться, но на нее нашел какой-то туман, и она уступила.

– Мы только немножко походим, – упрашивал ее Володя.

Они жили в глухом парижском предместье, где на оживленных в рабочие часы и безлюдных вечером улицах тянулись редкие дома, на сотни метров заборы, дровяные и угольные склады и мрачные мастерские. За углом лежал огромный пустырь, на котором собирались возводить какое-то грандиозное здание. На этом пустыре дети иногда гуляли с дедушкой, и сюда они решили отправиться со звездой. Они напялили на себя пальтишки, нахлобучили синие береты с мышиными хвостиками и кубарем скатились по лестнице мимо злющей консьержки. На улице уже было темно. Редкие прохожие с удивлением смотрели на детей, в руках которых был какой-то странный фонарь на палке, и торопились дальше. Дети завернули за угол и побежали на пустырь. Но здесь, среди штабелей каменных глыб, в жуткой тишине безлюдного места, дети поняли всю несостоятельность их фантастического предприятия. Здесь было страшно и скучно.