Лев Экономов - Перехватчики Страница 19

Полет строем требует огромного внимания; чуть зазевался, увеличил скорость — и врежешься в летящий впереди самолет.

Раньше, на штурмовиках, во время групповых полетов мне помогал воздушный стрелок Лерман. Стоило, бывало, чуть-чуть отвернуть в сторону или приблизиться к другому самолету, Лерман тотчас же включал переговорное устройство и говорил, как поступить, подтянуться или отстать, отвернуть вправо или влево.

Реактивные самолеты были одноместными. Здесь приходилось рассчитывать только на себя, внимательно следить за приборами и за воздухом, строго выдерживать скорость.

В нашей четверке ведущим шел Лобанов. А ведомым у него был Шатунов. Они чудесно слетались, строго выдерживали дистанцию и интервал. Все-таки не случайно их отмечал Бобров.

Я вспомнил, как однажды у Шатунова на взлете забило грязью отверстие трубки приемника воздушного давления — моментально вышли из строя приборы, показывающие скорость, высоту, набор и спуск. Прекращать взлет было уже поздно: самолет мог выкатиться за полосу и разбиться. Так Миша и взлетел все равно что с закрытыми глазами, в любую минуту ожидая опасность. Он знал твердо, на какой скорости при разбеге нужно отделять от земли носовое колесо и весь самолет; знал, на какой высоте и скорости убрать шасси и щитки-закрылки, когда переводить самолет в набор высоты. Но своими знаниями Шатунов не мог воспользоваться, потому что стрелки приборов стояли на нулях.

И все-таки Шатунов взлетел. Сразу же доложил по радио на стартовый командный пункт об отказе приборов.

Мы слышали его доклад, слышали, как руководитель полетов скомандовал всем прекратить радиообмен. Лобанов кинулся к стоявшему на линии предварительного старта самолету, быстро сел в кабину и запросил у руководителя полетов разрешение на запуск, выруливание и взлет.

— Я заведу его на посадку, — сказал он.

Несколько мгновений не было ответа, словно руководитель взвешивал, сможет ли Лобанов справиться с этим. А Шатунов в это время делал над аэродромом круг, обдумывая свои действия; по радиовысотомеру определил высоту; прикидывал, какие будет держать обороты двигателя при подготовке к посадке, при выпуске шасси, планировании, выравнивании, выдерживании, парашютировании и приземлении.

— Взлет разрешаю! — услышали мы голос руководителя полетов.

Лобанов взлетел. Мы видели с земли, как Шатунов пристроился к другу и они пошли в паре. Это был их первый полет строем на реактивных самолетах.

На прямой перед третьим разворотом они выпустили шасси, а перед четвертым — щитки-закрылки.

Снижались парой, Лобанов левее полосы, Шатунов — за ним, прямо на полосу. Он видел, что делает Николай, и повторял его действия.

Когда высоты у обоих оставалось метров тридцать, руководитель полетов приказал Лобанову идти на второй круг.

— Скорость двести восемьдесят, — сообщил Шатунову Николай, — дальше рассчитывай все сам.

И Шатунов рассчитал. Он приземлился не хуже, чем тогда, когда знал скорость и высоту на каждом этапе посадки.

На разборе полетов Бобров объявил друзьям благодарность за грамотные действия в аварийной обстановке.

Ребята сравнивали поступок Шатунова с поступком майора Сливко, который однажды сел, раненный осколком от разбитых очков в глаза.

— Не надо сравнивать, — рассердился Михаил. — Майору Сливко было в десять раз труднее, он даже землю не видел.

Кто-то вспомнил, что с майором тогда летал я. Мне пришлось корректировать действия Сливко в воздухе, на посадке.

— Полет Лобанова и полет Простина тоже вне сравнения, — сказал другой летчик. — Одно дело тихоходный штурмовик, и другое — реактивный истребитель. Лобанову было труднее. Он еще и в паре-то никогда не летал на реактивном.

Я был согласен с летчиком, но, говоря по совести, думал, что Лобанов будет возражать, хотя бы для приличия, но он только мельком посмотрел в мою сторону и стал рассказывать, как ему было трудно.

Лобанов вообще любил пустить пыль в глаза. Помню, когда молодым летчикам сказали, что надо сдавать экзамены на классность, он пожал плечами:

— Зачем? На что такая волынка нам? — А сам потом сдал одним из первых и первый прицепил на тужурку птичку с цифрой класса, который ему был присвоен.

«Почему мне хотелось, чтобы Лобанов возражал? — думал я, возвращаясь в свой полк. — Или мне, как и ему, хотелось порисоваться перед ребятами? Надо быть выше этого. Надо быть таким, как Шатунов».

На половине пути нам встретилась длинная гряда облаков. На обход их мы потеряли бы много времени. Учитывая ограниченный запас топлива, командир группы решил не сворачивать с пути. Облака оказались сверху и снизу и напоминали двухслойный пирог. Несколько минут мы летели в начинке из мельчайших капелек воды.

Вдруг мне показалось, что весь строй идет с левым креном до 70 градусов. Что за чертовщина? Я посмотрел на компас — мы шли строго по курсу и не должны были делать разворотов на этом отрезке пути. Снова бросил взгляд на впереди летящие самолеты, и снова показалось, что они летят с креном.

Немедленно спросил у ведущего курс, которым он идет. И мне сразу все стало ясно: в слепом полете у меня возникла иллюзия. Вот мы и встретились с коварной спутницей летчиков. Скольким замечательным пилотам она морочила голову, скольких малоопытных и доверчивых отправила на тот свет! Этой чертовой колдовке ничего не стоило, чтобы летчику начало казаться, будто он летит вниз головой или падает к земле. Она может заставить летчика поверить в свои собственные ощущения больше, чем в приборы, он начинает «выправлять» положение и врезается в землю или в другой самолет.

Чтобы справиться с иллюзией, нужна большая воля. Кто из нас не пробовал кружиться с закрытыми глазами на одном месте, а потом пытаться устоять, когда кажется, что пол уходит из-под ног, вертится, как карусель, падает на тебя. Ты ведь прекрасно знаешь, что все остается на месте, пол не может встать дыбом, и все-таки изо всех сил пытаешься удержать равновесие-и в конечном итоге грохаешься, ставишь себе шишку на лбу или разбиваешь нос. А потом еще долго кружится голова, чувствуешь тошноту и слабость в ногах.

Да что там человек! Даже такой прекрасный летун, как голубь, камнем падает на землю, если ему завязать глаза и он перестанет видеть горизонт.

То же происходит и с летчиком, если он доверится себе больше, чем показаниям приборов, если будет реагировать на ощущения, идущие от вестибулярного аппарата.

В этом органе, расположенном у человека во внутреннем ухе, чаще всего весь корень зла.

Летчики это хорошо знают и стараются тренировками уменьшить его отрицательную роль. Избавиться от иллюзий совсем удается не каждому, и тут уж приходится усилием воли заставлять себя верить только приборам, не спускать с них глаз.

Я почувствовал, как на лбу у меня выступил пот, я так напрягся, чтобы не поддаться желанию повернуть самолет, так сжал ручку управления, что, казалось, из нее вот-вот пойдет сок. У меня занемели ноги.

Но вот мы выскочили из облаков, я увидел горизонт, и иллюзия прошла. Мне больше не казалось, что самолеты шли с креном.

— А напрягаться-то не нужно, — сказал я себе. — Это только усиливает иллюзии.

Уже больше часа находились мы в полете, пролетели не одну сотню километров и теперь скоро должны были выйти к реке, на которой стоял наш «лесной гарнизон».

Я внимательно всматривался в даль, затянутую голубоватой дымкой, стараясь скорее увидеть отмеченные на карте объекты.

Минута, еще минута — и мы вышли к аэродрому. Взлетно-посадочная полоса серой ленточкой выделялась среди, буйной зелени. На высоком обрывистом берегу стояли темные рубленые домики. В каком-то из них жила Люся. Теперь уже совсем скоро мы должны были встретиться. Как долго я ждал этого дня!

ЗДРАВСТВУЙ, «ЛЕСНОЙ ГАРНИЗОН»!

Там, в учебном центре, взлетно-посадочная полоса была похожа сверху на боковушку от старого спичечного коробка. Ее всю исчеркали и истерли колеса то и дело приземлявшихся самолетов. А эта была совершенно новенькой и напоминала разглаженный и обрезанный с краев панцирь черепахи.

Притормозив чуть в конце полосы, я круто развернулся и стал сруливать в сторону, освобождать место для других самолетов. Навстречу мне и моим товарищам уже мчались новенькие тягачи, в их кузовах стояли и сидели люди, по десять — пятнадцать человек в каждом. Я прекрасно знал, что всеми этими людьми двигало не только стремление встретить нас, своих однополчан, но и простое любопытство, желание скорее своими собственными глазами увидеть самолеты, которые они пока изучали по макетам и схемам, потрогать их руками. Как мне все было понятно!

Нет, я не обольщался особенно, когда техники предупредительно отсоединили от меня шланги парашютного кислородного прибора, противоперегрузочного костюма, шнур автомата раскрытия парашюта от поручня сиденья; я знал, что это внимание оказывается не мне, а самолету, на котором я прилетел.