Владимир Рублев - На окраине города Страница 19

А на стройке за ним и Петром Киселевым все больше укреплялась слава пьяниц и дебоширов, и теперь Михаил зачастую пил, злобно усмехаясь: «Уж коль есть мнение, что я пьяница — почему не пить?»

И все-таки в тайниках его души жило горькое недовольство собой, страх перед будущим; и он делался мрачным, злым, посылал к черту Петра, если тот приставал с разговорами о выпивке, но, помучавшись с неделю и видя, что для других он все тот же пьяница Михаил Чередник, снова напивался до бессознания.

Так вот и вчера. Нет, вчера было, пожалуй, не совсем так. Не хотелось Михаилу выпивать, но Киселев ловко поддел его, напомнив об ударе воспитателя тогда, на озере.

Михаил приподнялся, нашел папиросы, закурил. Но внезапное раздражение не проходило. На кого же была злость? На Петра? А что ж на него злиться, своя голова на плечах.

Серые безрадостные мысли не дают покоя Череднику.

«Ну его к черту, думать об этом, — решает, наконец, устало Михаил. — Завтра все прояснится. Завтра, завтра». А сам уже знает, что завтрашний день сулит ему, пожалуй, только одни неприятности. Что ж, надо быть готовым к ним, не обращать на них особенного внимания. Да, да, и воспитатель… Что он скажет Михаилу завтра? Конечно, постарается посмотреть презрительно, дескать, а я-то о вас лучше думал, и все прочее в этом же духе».

Решив так, Михаил почувствовал облегченье: все пойдет по давно известному пути, а это не так уж страшно.

Он встал, закурил новую папиросу и вышел в коридор. Свежий сырой воздух из приоткрытой двери приятно опахнул его, Михаил вышел на крыльцо, а вскоре, продрогнув, вернулся в комнату освеженный, лег на койку, и, стараясь ни о чем не думать, незаметно уснул.

19

Илья Антонович вздрогнул. Ему показалось, что где-то в общежитии стукнула дверь. Да, да, по коридору к выходу кто-то тихо подходит. Скрипнула дверь, кто-то остановился на крыльце.

«Надька Шеховцова, — облегченно вздохнул Илья Антонович, выглянув в коридор. — Бессонницей, видно, страдает… Годы, конечно, такие подошли, любовь, вздохи, улыбочки».

Со стороны старой котельной что в десяти-пятнадцати шагах от общежития послышался, приглушенный смех, тихие голоса. И вот уже шаги приближаются. Илья Антонович пристально смотрит в окно, но узнает идущих тогда, когда они подходят к освещенному крыльцу и заговаривают с Надей.

«Ленка?! Моя Ленка с этим… Володькой Гореловым! — изумляется Илья Антонович. — А я-то думал, что она спит. Ах, шельма! Ну, я тебе задам сейчас. Узнаешь, как по ночам таскаться».

И уже не в силах сдержать раздражения, вышел на крыльцо.

— Ленка! Марш домой, — крикнул он и язвительно бросил Горелову: — А тебе, кавалер, еще штаны не на что покупать, вот и сидел бы дома.

Лена с детства приучена беспрекословно подчиняться отцу, но сейчас, когда еще так свежи нежные слова Володи, грубый окрик отца резанул ее, вызвал острое чувство неприязни. Она мельком глянула на Илью Антоновича, но упрямо осталась стоять на месте. В голове вертелось настойчивое, злое: «Не пойду! Сейчас — не пойду! Пусть хоть что, а — не пойду».

— Илья Антонович, — вступилась Надя. — Можно ведь им еще немного постоять, в этом плохого ничего нет.

Но тот прервал ее:

— По котельным таскаться — ничего нет плохого? Ты бы помолчала, комсомольский секретарь. Вот натаскаешь своих ребят, тогда и командуй, — и повернулся к дочери: — Ну, пойдешь? А то закрою дверь и — хоть на улице ночуй.

Лена опустила голову, по щекам ее текли слезы. Ох, как ей было стыдно сейчас перед Володей за отца… И это — после тех взволнованных, горячих слов, что говорила она Володе и он ей.

Она вдруг сорвалась с места и бросилась по коридору к своей комнате.

— Ну вот, так-то лучше, — усмехнулся Илья Антонович, тоже шагнув в коридор.

Несколько минут Надя и Володя стояли молча. Наконец Володя тихо спросил:

— А где же Леня Жучков? — спросил потому, что они пришли сюда вечером вдвоем с Леней. Ну, а к кому шел Леня, это Володя прекрасно знал.

— Ушел… Давно уже… — также тихо ответила Надя.

«Да, я поняла, зачем приходил Леня, но, что поделаешь, сердцу не прикажешь… И не обижайся, Леня, что так холодно встретила тебя, иначе — не могла… Ты догадался почему и даже спросил, что думаю о том, другом, любит ли он меня. И тут я обманула тебя, ответив, что возможно и — да, а зачем я это сделала — и сама не знаю. Вероятно, потому, что мне очень хочется, чтобы он любил меня…»

— Что же он так рано ушел? — допытывался Володя Горелов.

— Не знаю. Так надо было, наверное.

«Эх, Володя, Володя, бесполезна твоя простодушная хитрость. Если Леня найдет в себе мужество, он сам расскажет обо всем, а я… Зачем мне все это?»

— Ну, я пошел, — шагнул в темноту Володя. — А то как бы дождь снова не разошелся. До свидания.

— До свидания, Володя.

И вот Надя одна со своими думами. Шелестит листва, темной громадой стоит хмурый осенний лес, а за ним, где-то далеко в центре города, около театров, сейчас еще оживленно, люди заходят в трамваи, в троллейбусы, и где-то там едет сейчас, наверное, Виктор. Едет и даже не подозревает, что здесь вот, на самой окраине этого большого города, думает о нем Надя…

20

Рассказав дежурному о краже шифера на стройке, Виктор и Леня задержались в отделении милиции: дружинники привели пьяного подростка в костюме, густо вывоженном в грязи. На щеках паренька алели ссадины, разбитые губы припухли.

— Устроил драку возле кинотеатра, — доложил один из дружинников. — По-хорошему уговаривали ребята его: иди домой, проспись, завтра стыдно будет не только на улицу, а и родителям-то показаться, так нет — ругается, машет руками и больше ничего.

Паренек плюхнулся на скамью.

Дежурный невесело усмехнулся.

— Ладно, оставьте. Знаю я его: беспризорщина, отец лет шесть назад бросил мать, а она вместо ума-то за водку схватилась. Двое у нее ребят, совсем отбились от рук, пьют не хуже матери.

— А где же отец-то? — не выдержал Виктор.

— Где же ему быть, здесь. Женился, новым семейством обзавелся, аккуратненький, чистенький ходит, в нашем доме живет, а они вот, — кивнул он на паренька, — до хорошей жизни не дойдут, если никто не вмешается.

— Но… разве никому до этого дела нет? — недоуменно спросил Виктор; офицер, задержав на нем внимательный взгляд, вздохнул:

— Есть-то есть, общественность за это сейчас крепко взялась, да… Только семейное-то воспитание никак этим не заменишь да и не все сразу делается.

Уже в трамвае, распрощавшись с Леней, снова вспомнил Виктор того паренька с распухшими губами. И почему-то рядом с ним вырос образ Валерки.

Вспомнилось, как пасмурна была сегодня все утро Валя, равнодушна, безразлична даже к ребенку, стараясь быть побольше в одиночестве. Нет, нельзя оставлять в таком положении человека одного, нужно мягко, но настойчиво переключить ее внимание.

Но… С чего же начинать, как ее отвлечь, как войти в ее мир?

Мысли об этом долго занимали Виктора. На следующий день, возвращаясь домой рано, Виктор на остановке вышел из трамвая.

Перед закрытием в универмаге покупателей не было, и молоденькая продавщица отдела детских игрушек с любопытством посмотрела на невысокого, плотного юношу в полосатой вискозной рубашке, слегка помятой после дождя.

— Что-нибудь из игрушек, — попросил он.

— А все-таки? — улыбнулась девушка и кивнула на полки: — Вот товар, выбирайте. Вам сыну или дочери?

— Сыну, — слегка смутился Виктор. — Два года ему.

Он и не представлял, какое это удовольствие — выбирать игрушки ребенку, заранее представляя, как обрадуется тот прыгающему лягушонку или цветастому, улыбающемуся клоуну, как деловито посадит на заводную машину курносого медвежонка, резинового слоника, а может быть, и забавного Ваньку-встаньку, который никак не хочет лечь на бок.

Попросив тщательно завернуть игрушки. Виктор заторопился на автобус.

Валерик, конечно, уже спал. Безмолвно лежала и Валя. Осторожно сложив игрушки в углу, Виктор написал на свертке: «Это — Валерику», ведь он и завтра не увидит ни ребенка, ни Валю, надо быть на стройке с самого раннего утра.

Уснул он с теплым чувством, зная, что подарок, вероятно, понравится Валерику и Вале.

21

Кража шифера, наверное, занимала бы долго в этот день мысли Виктора, будь Лобунько посвободнее, но едва он приехал на стройку, как оказался втянутым в решение многих строительных вопросов. Рая Краснопольская, увидев его из окна второго этажа, подбежала к Виктору и с обидой пожаловалась на этих «лежебок», которые кладут в раствор много песку и от этого штукатурка «плохо вяжется».

— Вчерашняя, вон, уже потрескалась, — шумела девушка, указывая рукой на второй этаж. — А им хоть кол на голове теши — никакого внимания.