Алексей Горбачев - Сельская учительница Страница 2

— Ты посмотри, отец, кто к нам приехал! — сказала она, вводя гостью в небольшой флигелек, стоявший в глубине детдомовского двора.

— Валя! — радостно крикнул хозяин. — Подходи, подходи. Дай-ка я посмотрю на тебя, красавица.

Валентина подбежала к нему, прижалась щекой к его колючей щеке.

— Здравствуйте, дядя Гриша!

— Ставь, мать, на стол вина заморские, закуски царские. Пировать будем по случаю приезда будущего министра просвещения, — весело говорил он.

Дядя Гриша был общим любимцем ребят. Валентина хорошо помнит, как весной 1944 года его привезли без ног из какого-то далекого госпиталя.

Перед войной Григорий Иванович Викторов окончил физкультурный институт. Тогда он был сильным, ловким парнем — знаменитым в городе волейболистом и чемпионом по прыжкам в высоту. С первого дня Отечественной войны Григорий Иванович ушел на фронт. И куда только ни бросала его суровая солдатская судьба. На его широкой груди уже не осталось места для орденов и медалей.

Однажды, возвращаясь из немецкого тыла с захваченным «языком», Григорий Иванович подорвался на мине.

Боевые друзья-разведчики принесли раненого командира на полковой медицинский пункт. Военные врачи спасли ему жизнь, но ноги пришлось ампутировать.

Понятно, безногий физкультурник уже не физкультурник. Здесь, в поселке, он быстро овладел искусством сапожника-модельера, работал в мастерской промкомбината. И многие районные щеголихи носили изделия рук его — удобные, красивые туфельки, по прочности и изяществу не уступавшие продукции столичных мастеров.

Жили Викторовы тут же, во дворе детского дома, в деревянном флигельке, и дядя Гриша чуть ли не все свое свободное время отдавал ребятам. Он сохранил в памяти много интереснейших историй из фронтовой жизни, и любознательная детвора, особенно мальчишки, затаив дыхание, с раскрытыми ртами слушали бывалого человека. Правда, дядя Гриша вносил в свои рассказы домыслы, всякий раз «творчески» их обрабатывал, но этого не замечали внимательные и благодарные слушатели.

Дядя Гриша был непререкаемым авторитетом в роли судьи на спортивных соревнованиях. В детском доме он сколотил волейбольные команды — мальчиков и девочек, учил ребят играть в шахматы и всегда радовался успехам своих питомцев.

— Ну, Валечка, пока мать будет занята приготовлением стола, садись да расскажи о своих успехах, — предложил дядя Гриша.

— Положим, она уже не Валечка, а Валентина Петровна, — с улыбкой поправила мужа Зоя Александровна.

— Да, да, Валентина Петровна, — подхватил он. — Скажи, пожалуйста, как быстро время летит. А ведь я помню Валю совсем маленькой, еще в школу не ходила, а теперь учительница!

Сразу после обеда дядя Гриша уехал на своей трескучей мотоколяске на рыбалку, уверяя, что нынче вечером угостит Валентину Петровну (он так и сказал — Валентину Петровну) отличной ухой и сазанчиками.

Валентина и Зоя Александровна остались вдвоем. И потекла, потекла нескончаемая беседа. Зоя Александровна озабоченно говорила о будущей работе Валентины, советовала, что нужно купить в первую очередь из одежды и обуви. Слушая эти по-матерински заботливые советы, Валентина жалела, что не удалось получить назначение в этот район, поближе к детскому дому, к Зое Александровне.

Потом они листали альбом с фотографиями, и перед Валентиной шаг за шагом проходила вся ее жизнь в детском доме. Многое было забыто — выветрилось из памяти, другое виделось ей очень смутно, как сквозь туман. Вот Валентина увидела себя совсем маленькую, в трусиках, в майке — она делает утреннюю зарядку. Вот они, дошколята, высыпали во двор — хохочут. Кончилась война, все неудержимо шумели, кричали, пели. В поселке, за воротами, тоже было шумно и весело: гремела музыка, слышались песни. Воспитательница объяснила, что в далекой Германии наши солдаты добили фашистского зверя… Этот зверь казался Валентине косматым чудищем, страшным-престрашным Соловьем-разбойником, с которым сражался когда-то сказочный Илья Муромец…

После Дня Победы в детский дом все чаще приезжали родители — счастливые мамы, увешанные орденами папы — и увозили домой сыновей, дочерей. Однажды за подружкой Валентины Лорой Рязановой приехал дедушка — генерал, — седой, усатый, добрый. Лора звала Валентину с собой: дескать, поедем к нам, дедушка хороший, он обижать не будет. Валентина не согласилась ехать с дедушкой-генералом. Пусть он хороший, добрый, пусть подарил ей красивую коробку, полную конфет: она ждала своих — папу и маму — и верила, что они обязательно приедут за ней, они просто заняты или живут очень далеко.

Но никто не приехал…

Вот Валентина видит себя первоклассницей — задумчивая серьезная девчурка с большими темными глазами, с косичками, в которые вплетены белые ленточки. В руках у нее портфель, набитый новыми книгами и нетронутыми тетрадями. На другой фотографии она заснята дежурной официанткой в столовой, на ней белый передник, в руках поднос. Вид у нее очень строгий. Маленькая официантка горда своей обязанностью: ведь она нынче кормит всех, и все покорно ждут, когда она поставит на стол тарелки с кашей и стаканы с компотом…

А вот снимок того торжественного и по-своему незабываемого момента — Валентину приняли в комсомол. Она стоит с высоко поднятой головой, темные девичьи косы падают на белую блузку. Косы без ленточек. Рядом с ней Петя Зорин, Петушок, как называли его товарищи.

Валентина помнит: в восьмом классе на уроке истории Петушок прислал ей записку: «Валя, разреши каждый день провожать тебя домой». Ну и чудак! От школы до детского дома было совсем близко, все восьмиклассники ходили и на занятия и домой вместе, шумной гурьбой. Разве ему плохо вместе со всеми? Ведь так веселей, интересней… Валентина, конечно, на записку не ответила, но ей почему-то было приятно, и на Петушка она стала смотреть как-то по-другому, и записку его долго хранила в узелке ленты…

— Зоя Александровна, а помните Петушка, Петю Зорина? — спросила сейчас Валентина.

— Ну, как же не помнить такого, — улыбнулась Зоя Александровна. — Письмо на днях получила. Летает чертенок. Пишет, что мчится в небе быстрее звука.

— Исполнилось его желание…

— Да, да, Валечка, исполнилось. Все время грезил быть летчиком и вот летает. Рада я за него. Да и твое желание тоже исполнилось, учительница ты моя. — Зоя Александровна обняла гостью, прижала ее к груди. — Валечка, я никогда не показывала тебе одну фотографию, — тихо сказала она.

— Какую? — заинтересовалась Валентина.

Зоя Александровна нерешительно взглянула на девушку, как бы раздумывая, стоит ли показывать, стоит ли бередить сердце.

Будто разгадав ее мысли, Валентина попросила:

— Покажите, Зоя Александровна, я очень люблю рассматривать фотографии, они — это наша история, наше милое прошлое.

— Ты права. Порой безмолвные снимки могут рассказать многое. — Зоя Александровна достала из ящика письменного стола папку, развязала ее, извлекла оттуда небольшую, тронутую желтизной времени фотографию, положила на стол. — Вот она, посмотри.

Валентина увидела молодую женщину с ребенком на руках. Даже по давней, видимо, любительской фотографии можно было определить: женщина хороша собой. У нее большие темные глаза, тонкие черные брови, волнистые черные волосы. А черноглазый в белом чепчике ребенок был заснят в таком возрасте, что трудно даже определить — мальчик это или девочка.

Валентина удивленно взглянула на Зою Александровну, как бы говоря: зачем вы показали мне снимок, я не знаю ни эту женщину, ни этого ребенка.

— Это, Валечка, твоя мама, и ты очень похожа на нее, — шепотом сказала Зоя Александровна.

— Мама? — вырвалось у Валентины. Теперь она смотрела на Зою Александровну с болью и упреком, точно спрашивая: зачем вы так жестоко шутите?

— Да, Валечка, твоя мама, а на руках у нее ты — совсем еще маленькая.

Валентина опять взглянула на снимок молодой женщины. Мама… Ей никогда и никого не доводилось называть этим ласковым именем — мама. Теперь она напряженно всматривалась в черты молодой улыбающейся женщины и вдруг, как сквозь далекий-предалекий сон, припомнила материнский голос — чистый, воркующий, и ее какой-то особенный смех — заливистый и звонкий. И больше ничего не сохранила память. Ничего! Валентина даже не была уверена — материнский ли голос припомнился ей, материнский ли смех прозвучал откуда-то из туманного прошлого.

— Я тебе, Валечка, никогда не рассказывала твою историю, не говорила, как ты попала в наш детский дом.

Прежде Валентина не очень-то задумывалась, кто она и откуда. Детский дом был ее семьей, ее родным домом. Когда-то она ждала — приедут за ней папа, мама или дедушка, а потом поняла: родители погибли на войне, как у многих ее товарищей, и даже не догадывалась, что у Зои Александровны хранится эта фотография.