Николай Самохин - Рассказы о прежней жизни Страница 2

— Именно, — кивнул Жора. — А кроме того, с нестареющей памятью и гарантией от временных заблуждений.

— Как? И это предусмотрено? — спросил я.

— Ну, разумеется. — Тут Жора перешел на интимный полушепот: — Послушай, дорогой, я тебя уважаю, но знаешь, какой резонанс получило твое последнее стихотворение?

— Кхм, — кашлянул я. — Интересно. Жора достал уже знакомую мне карточку.

— Так, — прищурился он. — Ну, тут повышение производительности труда на ноль целых восемьдесят три десятитысячных процента в сфере коммунального обслуживания, две парфюмерные фабрики перевыполнили квартальные планы, обязательства сотрудников одного института и кое-что еще — из области положительного воздействия… По вместе с тем! — Жора поднял палец. — Шофер такси Букина Эсфирь совершила преднамеренный наезд на диктора телевидения товарища Бабарышника; учащиеся ГПТУ Мудрик и Полоухин вырезали гладиолусы на городской клумбе; двенадцать ночных сторожей подали заявления об увольнении по собственному желанию, и, наконец, некто Левандовский из оркестра народных инструментов…

— Венька? — перебил я.

— Возможно, — сухо сказал Жора. — Некто Левандовский ударил собеседника по голове домброй… А теперь скажи: можем мы такое допускать?

— Ну-у, — сказал я. — Видишь ли… Что касается Веньки, то вряд ли тут мои стихи… Он их и не читает сроду…

— Не можем мы такое допускать! — твердо ответил на свой вопрос Жора.

— Так, так, — вздохнул я. — Значит, теперь этот Бабарышннк будет спокойно гулять, и никто на него, сукина сына, уже не сможет наехать?

— Ну да! — радостно подтвердил Жора. — Если случайно не попадет.

— Случайно он не попадет, — сказал я. — Чего захотел.

— Скажешь тоже, дорогой! — рассмеялся Жора. — Разве я хочу? Пусть живет… Ладно, — закруглил он. — Сейчас распоряжусь, чтобы тебе выдали девятьсот седьмую…

— Погоди, — удержал я его. — Не торопись. Слушай, Сосискян, ты меня давно знаешь… скажи, я просил когда-нибудь для себя исключительных благ?

— Ну! — сказал Жора. — Знаем твою скромность.

— Может, с черного хода чего-нибудь тащил или по блату доставал?

— Зачем такое говоришь? — расстроился Жора.

— Ну вот, — сказал я. — Не просил до сегодняшнего дня. Это в первый и последний раз.

— Понимаю! — вспыхнул Жора. — Понимаю, — повторил он и заерзал.

Потом перегнулся ко мне через стол:

— Имеется одна невостребованная. Готовили для академика… Только как старому другу…

— Тю! — замахал руками я. — Катись ты со своим академиком! Я о другом. Ты мне только выпиши справку: дескать, гражданин такой-то голову поменял. И все. А я уж заберу эту свою. Тем более её еще и распаковать не успели.

— Справок не даем, — официально сказал Жора. — Отрезали эту бюрократию. Навсегда… Здесь! — он похлопал рукой по какому-то лысому прибору. — Здесь все фиксируется. Обменял — зафиксирует, не обменял — зафиксирует.

— Да-а, — задумался я. — А может, подобрать что-нибудь из брака? Что-нибудь похожее на прежнюю?

— Тебе как лучше стараешься, — обиженно сказал Жора, — а ты… понимаешь. — Он нажал кнопку и спросил в микрофон: — Товарищ Маточкина, как там у нас сегодня? Одна? А что за дефекты? Жора усилил звук, и мне стало слышно, как женский голос перечисляет: "Склероз, депрессивные приступы, головокружения, мигрень».

— Господи, Жора! — вскочил я. — Это же почти моя голова!

— Положим, мигрени-то у тебя не было, — буркнул он.

— Эх, Сосиска! — сказал я. — Уж к мигрени я как-нибудь привыкну!

Через час я вышел из обменного пункта. На плечах у меня была моя новая старая голова. В кулаке я сжимал две таблетки. Это Сосискян дал мне их на прощанье.

— Возьми, — сказал, — они сладкие. Кисловатые такие. После этого дела три часа нельзя думать, а без таблеток все равно думается.

Мимо бежала собака. Я хотел бросить ей таблетки, но пожалел. За что ей такая обида — три часа не думать.

Бросил таблетки в урну.

ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС

Недавно с одним человеком по фамилии Мокрецов Федор Степанович (или просто Федя, поскольку Мокрецов еще довольно молодой мужчина) произошел случай, который к числу рядовых явлений, пожалуй, не отнесешь. Он вдруг обнаружил у себя способность слышать внутренние голоса других людей. Причем способность эта прорезалась у Мокрецова сразу, в результате скрытой химической реакции, может быть, или другого какого сдвига. Факт, согласитесь, уникальный. Правда, кое о чем подобном в печати сообщения иногда проскальзывают; о возможности телепатии, например, о чтении книг при помощи пальцев. Но вот про то, что можно чужой внутренний голос услышать от слова до слова, наука пока молчит.

А с Мокрецовым дело было так. Ехал он как-то в почти пустом трамвае. Такой, знаете, новый трамвай с прицепом. И на оба салона — только четыре пассажира. В заднем сам Мокрецов сидел, и рядом с ним, у окна — пожилой интеллигентный мужчина в шляпе. А головы двух других пассажиров торчали из-за спинок сидений далеко впереди.

И вот в такой, можно сказать, разреженной обстановке Мокрецов вдруг явственно услышал, что кто-то поет. Не вслух поет и не шепотом, а как бы про себя. Ну, вот, как если бы репродуктор до конца выкрутить, а потом плотно-плотно ухо к нему прижать — вот такое, примерно, ощущение: когда голоса, вроде, нет, а слова отлично разбираешь.

Но только это было не радио, пусть даже отдаленное. Потому что неизвестно чей беззвучный голос пел неприличную частушку, каких по радио, хоть застрелись — не услышишь. Неприличную, чтобы не сказать — похабную.

Мокрецов оглянулся украдкой туда-сюда и ешё раз убедился, что поблизости, кроме этого в шляпе, никого нет. Вот тогда его и стукнуло: это же сосед пост! Ну, не он сам, конечно, а в мозгу у него что-то такое. Внутренний голос, короче. А Мокрецов этот голос, выходит, запросто секёт.

Голос между тем отбарабанил частушку на три раза, помолчал маленько и начал снова.

«Дает папаша!» — хмыкнул Мокрецов. Он слегка развернулся и уставился на соседа с повышенным интересом. Смотрел, смотрел и вроде опознал его. Ну, точно: этот самый мужик в субботу по телевизору выступал — объяснял, как должен себя культурный человек вести в обществе и дома. А сам он то ли профессор, то ли доцент. Мокрецов хотел еще тогда на другую программу переключиться, да жена не позволила. «Мотай на ус, паразит! — сказала. — А то ведь от тебя кроме матерков сроду ничего не услышишь.»

И вот теперь этот культурный профессор сидел рядом с Мокрецовым, смотрел через очки в книгу и пел в уме разную похабель. Жаль, Мокрецов раньше с ним не встретился. А то бы он тот раз показал жене, как не давать переключаться.

«Вот привязалась, сволота! — выругался вдруг голос. — Хоть бы путное что. Хоть бы эта… как она? — «тебе половина и мне половина…»

Профессор откашлялся, глянул искоса на Мокрецова, опять уткнулся в свою книгу и запел внутренним голосом: «Моя милка, как бутылка…»

«Век бы тебя не слышать! — обозлился Мокрецов и встал. — Интеллигенция, падла-мадла!.. Запудрят, понимаешь, мозги народу, а сами…»

Обиженный Мокрецов прошагал аж в передний салон и там остановился, ухватившись за поручень.

Он сначала смотрел перед собой и не сразу поэтому заметил, что остановился как раз рядом с молодой женщиной. Только когда женщина шевельнулась неуверенно, словно бы собираясь подвинуться, Мокрецов увидел внизу ее рыжий начес. И тут же, еще ниже, он увидел круглые белые коленки, выглядывающие из-под кожаной мини-юбки, и не только, будем откровенны, одни коленки.

Теперь Мокрецову полагалось бы сесть рядом с дамочкой, но под каким соусом это сделать, учитывая совершенно пустой трамвай, он не знал. Мокрецов, вообще, при разговоре с прекрасным полом обходился двумя словами. Жене своей он говорил обычно: «Пошла, зараза!» — а чужим женщинам, с которыми его иногда сталкивала судьба, — «Пошли, что ли?» Сейчас пускать в ход такие слова было вроде рановато, других Мокрецов не знал, и поэтому он продолжал остолбенело торчать на месте, не сводя глаз с этих самых не только коленок дамочки.

«Ну, че пялишься, рожа? — сказал кто-то словно бы внутри мокрецовского уха. — Че ты, вообще, здесь приклеился? Мало тебе, козлу, места в вагоне?»

И в тот же момент женщина сердито потянула юбку на колени, но не добилась успеха и прикрыла их сумочкой.

«Она! — сообразил Мокрецов, невольно пятясь. — Во кроет!.. Будь здоров!»

Он попятился через проход и сел рядом с пареньком в болоньевой куртке и дерматиновой фуражке.

Паренек, похоже, дремал, сдвинув на глаза свой картузик. По крайней мере, он совсем ни о чем не думал — иначе Мокрецов услышал бы, раз у него открылась такая способность. Но продолжалось это недолго. Внутренний голос паренька сокрушенно вздохнул и заговорил, словно продолжая прерванную мысль.