Виктор Лесков - Под крылом - океан. Страница 2

Об этом и предупреждал Глебов.

— Со мною такого не случится! — сказал Миловидов. А в глазах прямой вызов.

Глебов, улыбаясь, не отступил:

— Есть одно спасение при срыве: двигатели на максимум и на второй круг!

— Спасибо! — Миловидов загромыхал каблуками летных ботинок по деревянным ступеням лестницы, как по пустым коробам, вниз.

— Может, вернуть? — осторожно предложил кто-то за спиной Вязничева. — В таком состоянии лучше не идти на полеты. Тем более командиру эскадрильи…

И у Вязничева первый порыв — вернуть, пока не натворил беды.

— Не надо возвращать, командир, — сказал замполит подполковник Рагозин. — Плохая примета. — И, улыбнувшись, по очереди обвел взглядом всех, кто был на КДП. Вроде бы сразу всем улыбнулся.

Рагозин походил на охотника, скрадывающего дичь. Он все знает наперед и очень осторожен. Идет — травинка не шелохнется. Никакой суеты, никаких шараханий в сторону: продуманный маневр, выверенный шаг и в заключение точный выстрел.

Роста он выше среднего, но худоплеч и длинноног. Посмотришь на него, и кажется — все время улыбается: здоровый румянец, веселая синь в глазах, приветливость в лице. Этот, подумаешь, всегда будет за тебя.

— Все проблемы, командир, после полетов!

Вовремя сказал свое слово замполит. Вязничев тоже подумал, что ни к чему сейчас выяснение отношений, тем более при Антоненко.

— Хорошо, пусть летит, — разрешил он.

В конце концов морально-психологическое состояние летчика перед полетом — это по части замполита. Если Рагозин за полет, значит, так тому и быть.

2

Сколько бы ни твердили молодому летчику, что он родной брат Икару, до каких бы небес ни возносили, а наступает день и час, когда надо решать простой вопрос: выпускать его в небо самостоятельно или нет? Сломает самолет — инструктора по шапке, погибнет сам — виновника под суд! Есть в человеке изъян — неминуемо, неотвратимо скажется на полетах.

От КДП к летному полю вела вниз по сопке длиннющая, с пятью переходными площадками, лестница. По сторонам вдоль всей ее длины сверкали серебрянкой трубчатые перила. Внизу, у последней ступеньки, стоял автобус с дверцами нараспах: Миловидов одной ногой стоял уже в автобусе. Вязничев спускался следом.

— Вадим Петрович! Поехали со мной! — крикнул он Миловидову.

Миловидов поглядел через плечо с явным сомнением: приказывает или предлагает?

— Переходи в мою машину! — повторил Вязничев с заметным напряжением в голосе. Значит, не просто командирская любезность.

Едва захлопнулась за Миловидовым брезентово-железная дверца газика, машина сразу взяла разгон. Они выехали на рулежную полосу. Белые пунктиры осевой линии, словно дождевые капли, срывались с верхнего обреза ветрового стекла к нижнему.

— Меня озадачил твой вопрос на предполетных указаниях, — не оборачиваясь, сказал Вязничев.

— Товарищ полковник, — обиделся Миловидов. — Ну что за двусмысленные толкования инструкции! Читай одно, а в голове держи другое. Я за четкость и ясность!

Вся служба у Миловидова шла на волне успеха, никогда и ни в чем ни сучка ни задоринки. С первого захода поступил в академию, закончил ее с отличием и сразу стал комэском. Кто для него Глебов, недавний комэска без академического образования? Доморощенный самоучка, благодушный, и не ему бы стать заместителем командира полка, а Миловидову.

Над людьми, над их отношениями, думал Вязничев, стоит само дело. От этой печки и надо плясать.

— Хоть один самолет в мировой авиации приживался в небе с первого исполнения? — спросил он.

— Не знаю. Сколько самолет летает, столько и ведутся доработки. Естественно, вносятся изменения, поправки в инструкцию. Что здесь неясного?

Впереди показалась групповая стоянка, а на ней, как в парадном строю, — готовые к немедленному вылету самолеты.

По-хорошему сейчас бы прямиком катить к морю, присесть на выброшенный штормом, отполированный, как слоновая кость, кряж и завести под теплым солнышком неторопливый разговор. Почему бы и не посидеть? До вылета еще сорок минут.

— Держи прямо, — сказал Вязничев шоферу. — На залив.

— Командир, я в первом залете… — засобирался на заднем сиденье Миловидов.

— И я в первом, — коротко взглянул на него Вязничев. — Успеем. Перед вылетом полезно дать глазу простор.

Аэродром лежал у моря. Взлетно-посадочная полоса тянулась вдоль горной гряды. Гряда эта, вроде глухой стены замка, внешним полукольцом выпирала в залив, а бетонка пересекала внутренний двор от одного крепостного рва до другого. Взлетали на море и садились с моря, никогда не забывая, что по обеим сторонам полосы возвышаются ярус за ярусом сопки.

Посмотреть на аэродром сверху, так взлетная полоса, как по ученической линейке, отторгала от материка небольшой полуостров, соединяя северный залив с южным. Вот эта выступавшая в море боковина и создавала неожиданные и непредсказуемые помехи полетам, вызванные внезапными изменениями ветра по силе и направлению, или, как говорил синоптик, ломкой ветра.

В прибрежных районах, как известно, климат муссонный. Зимой ветры свистели над полосой, с материка на море, летом — с моря на материк, а в переходный период как попало. Точно заигравшиеся котята, гоняли потоки вокруг сопки туда и обратно; не считаясь с прогнозами озабоченного синоптика. «На сей раз ничего не могу поделать!» — только разводил он сокрушенно руками, как будто в другой раз что-то значил в произволах «небесной канцелярии».

С утра на берегу было тихо. Небо и море сходились под углом двумя зеркально-голубыми плоскостями по четкой линии горизонта. Над изломами сопок поднималось солнце — как вылущивалось из распадка стеклянным шариком, раскаленным до прозрачно-малинового свечения.

— Миловидов, мы идем первыми!

Вязничева можно было понимать и буквально. Похоже, до них сегодня еще никто не успел побывать на берегу. По урезу моря, по дуге вдоль песчаной косы, расположилась колония белых чаек, розовевших на солнце. Часть из них зашла в мелководье. Но все птицы стояли неподвижно, будто дремали, греясь в первых лучах солнца. При появлении людей ближние чайки взлетели на море, пунктиря лапами по воде, дальние, осторожно вскинув головы, по-гусиному отходили дальше, берегом.

— Самолеты вертикальных взлетов и посадок, — сказал Вязничев, — начинают еще не летать, а подлетывать. Испытатели закончили первый, исследовательский, этап, мы продолжаем его проверкой жизнью. Никто не лишает нас права делать свои выводы и давать практические рекомендации. Я не против споров и дискуссий. Но не на предполетных же указаниях! — повернулся он к Миловидову. — Пожалуйста, решай спорные вопросы в рабочем порядке.

— Почему? А если предполетные указания даются вразрез с букварем? — Миловидов ни толики вины не брал на себя.

Летал Миловидов отлично. Этого у него не отнимешь. То, что другим давалось с трудом, у него получалось играючи. Плохо только, что и Миловидов это понимал.

— Нам надо искать такие варианты, чтобы летали все — и молодые, и неопытные, и средних способностей. С запасом надежности.

— Согласен, командир. Но сначала надо научить правильно летать! Надо уметь правильно летать!

На этом «уметь правильно летать» Вязничев понял, что дальше разговаривать с Миловидовым бесполезно. Не переубедить. Он знал эту болезнь молодости: так называемый синдром отличника. Живет человек и считает себя безупречным во всех отношениях. Прекрасная пора счастливых взлетов и смелых решений. Сам черт ему не брат! Он все знает, все умеет, на каждый случай у него собственное мнение. Попробуй кто подступись с поучениями — ни в какую не примет.

Только пережив потери и поражения, человек начинает освобождаться от заблуждений на свой счет. Да и то не всегда и не совсем.

А Миловидов пока в победителях, ничего такого не испытал.

— Хорошо, Вадим Петрович, — сказал Вязничев. — Я смотрю, разговор у нас разворачивается долгий, а времени мало. Давай продолжим его в другой раз. Согласен?

— Согласен. — Миловидов следом за Вязничевым направился к машине.

— Как обстоят дела с Махониным? — уже на ходу поинтересовался Вязничев.

— Плохо, товарищ командир. Вывозную программу выбрали полностью, а инструктор самостоятельно не выпускает.

Лейтенант Махония летал в эскадрилье Миловидова и озадачивал всех своей техникой пилотирования: полетит на обычном истребителе — настоящий боевой летчик, просто чудеса в небе творит, пересядет на вертикальный — как подменяют человека, на площадку попасть не может.

— Он сегодня летает?

— Нет, в наряде.

— Сколько уже не летает?

— С прошлой недели.

— Так он у вас летчик или офицер для нарядов?

— Пока думаем, что делать. Потом доложим решение, — вполне резонно ответил Миловиден.