Эльза Бадьева - Допуск на магистраль Страница 2

Чем ближе подъезжал Петька к заветным местам, тем значительнее казались ему приметы: крохотные полустанки и солидные станции, возникающие откуда-то из лесного безлюдья, хорошо накатанные шоссе и воздетые к сопкам стрелы подъемных кранов. Он запоминал удивительные местные названия — Нанагры, Чакурынь, Тахтамыгда... — и негодовал, прочитав на станционном здании «Темная».

Было еще светло, даже солнечно. Ладное, свежевыкрашенное здание смотрело на мир широкими опрятными окнами. С подоконников тянулись покрасоваться перед пассажирами большие ярко-красные соцветия гераней. Идеально чистые перрон и дорожки казались не выметенными, а вымытыми... И от всего этого исходила такая праздничность, что несправедливое название так и просилось переименоваться.

Кто и за что обругал так эту милую станцию? Кому, чем не угодила она?..

Петька было подошел к проводнице, обрадовался даже, что оказалось заделье поговорить с ней, но она мелькнула в коридоре своим форменным беретиком и исчезла, а вместо нее пошла обносить пассажиров чаем сухонькая пожилая помощница в белом переднике. Он спросил ее, но она не знала. Однако тоже заинтересовалась, высказала предположение:

— Не иначе какое темное дело случилось тут. Когда дорогу строили... Спроста так не назовут.

Она выставила на столик стаканы с хорошо заваренным чаем, отсчитала пакетики сахара, озадаченная, присела на лавку.

— Здесь ведь какие места раньше были? Ссыльные...

Ей не хотелось уходить.

— Вот еще есть станция Кличка. Так на ней раньше ссыльных перекликали. Приведут этап, соберут всех — перекличку делают. Декабристов вот так же...

Вернулась проводница, заглянула в купе. Спросила бесцеремонно, по-прежнему насмешливо:

— Надумал, где выходить?

Петька смолчал. Надумать-то он надумал, да не знал, верно ли.

— В Тахтамыгде выходи, — сказала она уже проще, доброжелательнее. — Был, правда, случай, когда на Баме экспресс остановили. На две минуты.

Она интригующе замолчала, подразнила Петьку этим своим молчанием. Он выдержал, не спросил. И проводница, которую все пассажиры, кроме Петьки, называли просто Лена, оценила его выдержку, рассказала, как везла из Москвы на БАМ ребят — участников XVII съезда комсомола. Повторила:

— Вот для них и остановили. По особому приказу министра.

Она пошла по коридору, и Петька слышал, как из купе окликали ее:

— Лена!

— Леночка!

— До Благовещенска сколько?

— В Большом Невере долго стоим?..

Женщина в белом переднике ушла вслед за Леной, предупредив Петьку:

— Через два часа твоя Тахтамыгда. Не прозевай.

Петька забеспокоился, запоглядывал на своего попутчика Валентина Фомича — командированного из Иркутска невозмутимого медлительного мужчину, аккуратно разложившего на салфетке домашние пирожки.

— Прошу вас, — приглашающим жестом показал Валентин Фомич на аппетитные подорожники. — А выходить все-таки надо в Сковородино.

И он обстоятельно объяснил, что Сковородино — крупная узловая станция и именно там, в здании вокзала, в комнате отдыха под порядковым номером «четыре», располагается штаб БАМстройпути. Что он сам это видел в прошлый свой приезд, даже заходил туда — просто так, из любопытства. Что делами с этой стройкой он не связан, никого в штабе не знает, но заметил, как тянутся туда со всех проходящих поездов ребята с рюкзаками да с гитарами, в кедах, в штормовках, налегке, словно туристы какие.

При этом он неодобрительно оглядел Петьку, будто не с ним третьи сутки ехал нос к носу в одном купе, остановил взгляд на его похудевшем за дорогу рюкзаке и что-то еще поискал глазами — наверно, гитару.

Петька думал, сравнивал скоропалительный, брошенный на бегу совет проводницы с обстоятельной информацией соседа и утвердился в намерении довериться Валентину Фомичу.

В Сковородино Петька приехал вечером. Выходя из вагона, кивнул въедливой, но все равно симпатичной, похожей на стюардессу проводнице, сказал:

— До свидания. Через год в отпуск поеду. В вашем вагоне.

Она улыбнулась, но ответила с прежней колкостью:

— Как бы не раньше... На обратном пути посмотрю — может, успеешь обернуться.

Не найдя слов в ответ, Петька скривился досадливо, подтянул лямки рюкзака и, простившись на перроне с Валентином Фомичом, решительно зашагал в вокзал, прямо к четвертой комнате. Нетерпеливо схватился за дверную ручку, рванул ее на себя, распахнул дверь и — замер перед рядами занятых отдыхающими кроватей.

А потом, проклиная обстоятельного Валентина Фомича, покупал он в кассе билет на обратный поезд, несколько часов валялся на деревянных эмпээсовских скамейках, торчал на перроне и наконец ехал каким-то медленным сборным поездом до той самой Тахтамыгды, которую с шиком миновал в экспрессе еще засветло. Оказалось, штаб давно переехал и права была проводница.

В загадочной ночной Тахтамыгде он ничего не разглядел, но, к счастью, натолкнулся в вокзале на двух парней с рюкзаками и гитарами и пошел с ними семикилометровой дорогой через лес, устало, тяжело шагая, боязливо прислушиваясь к тревожному шороху тронутых ветром деревьев, к хрусту веток под ногами спутников. Парни весело болтали, смеялись, а то и вскидывали гитары, бренчали на весь лес что-то модерновое. Были они здесь не новички, шли на Бам, чтобы добираться оттуда в Аносовскую. Ни много ни мало восемьдесят километров.

С этими ребятами Петьке явно везло. Где-то на полпути догнал их груженный матрацами и подушками автофургон, посигналил и, не дожидаясь «голосования», остановился. Шофер приоткрыл дверцу, спросил:

— На Бам, что ли?

— Дальше, в Аносовскую.

— Садитесь, по пути!

Все трое взобрались, плюхнулись на мягкое ватное великолепие, и тогда только ребята сообразили — заколотили по кабине кулаками, закричали что есть мочи:

— На Баме остановись! Скинем одного!..

Шофер коротко дважды гуднул — понял, мол, не орите! — и включил скорость.

Глава III

Вперед, на Тынду!

Петька впервые услышал этот клич во сне. Сам он, похоже, еще спал — обмякший, отяжелевший, блаженствующий в угретой тишине ватных матрацев, а слух его включился, настраивался на какую-то все ускользающую волну, и он помимо желания слышал, каким стуком, треском «фонит» эта волна и как прорываются сквозь шумный фон то далекие, то близкие голоса.

Просыпаться не хотелось. Не хотелось двигаться, менять положение, и он лежал навзничь, раскинув руки, тепло и уютно придавленный двуспальным матрацем.

Слух принял далекий летящий крик: «Вперед, на Тынду!», но сознание еще не сработало, и Петька продолжал оставаться в небытии, в неведении, вне времени и места, и только когда крик этот — резкий, пронзительный, торжествующий — повторился совсем рядом, он вмиг отбросил верхний матрац, вскочил и не выбрался, а вывалился из фургона.

Вдоль одноэтажной деревянной улочки по деревянным мосткам бежал лет шести мальчишка, размахивал хозяйственной сумкой и самозабвенно орал во все горло:

— Впе-ре-ед!.. На Тын-ду-у!.. — А за ним бежали ребятишки помладше, стараясь не отставать и едва поспевая, и тоже крича на разные голоса одну-единственную эту фразу.

Петька прислонился к фургону и рассмеялся. И понял, ощутил, поверил, что он наконец на БАМе. И тогда только заметил с головой залезшего в автомобильный мотор шофера и припомнил разом ночной лес, фары попутного «газика», деловитое, доброе «по пути!» и удобную быструю езду, а потом вынужденную остановку, и нервный, невеселый ход машины дальше, до поселка.

— Где аносовские-то? — вспомнил Петька и тронул спину шофера.

Тот вылез из мотора — не злой и не грязный, приветливо оскалился:

— Спать ты горазд! А парни ночью уехали. Попутка оказалась.

— Что, плохо дело? — кивнул Петька на открытый капот.

— Прокладку пробило. Ночью-то негде взять, а сейчас ребята из мехколонны выручили.

Он снова полез в мотор, сказал уже оттуда, не поворачиваясь:

— Заменил уже. Последние болты закручиваю.

— Спасибо тебе, — стиснул его сзади за плечи Петька. — Легкой дороги.

— Такой здесь нет, — весело обернулся шофер и сощурился. — Будет, однако.

Петька вспомнил, как ночью, когда дотянули наконец до Бама, этот же самый шофер отчаянно выругал его. Вспомнил и сказал:

— Ты... того... Извини меня. В другой раз встретимся...

— Ладно, — примирительно подтолкнул его локтем шофер. — Отваливай! Встретимся — видно будет.

Если уж начистоту, то за руготню эту Петька был ему благодарен. И винил самого себя.

Дотянули они тогда до Бама, завидели редкие уличные фонари — два-три на весь приземистый, затаившийся в темноте поселок, и он сразу хотел было пойти на эти огни, поискать прибежище. Стал торопливо совать шоферу трояк, неловко бормоча при этом слова благодарности. А тот, раздосадованный поломкой, откидывал капот своего забарахлившего «газика» и не слушал, не понимал, о чем речь. Аносовские ребята одернули Петьку: