Лев Правдин - Ответственность Страница 2

— Устала. Тогда мы тебя проводим. Да, Тася?

Тася ничего не успела ответить, потому что мама взяла ее под руку с другой стороны, и они пошли теперь уже втроем.

…Вот какое это было время. Что там сейчас? Что уцелело в малоохтинском раю?

Когда умерла бабушка, Иван сразу с похорон зашел к Тасе, они вместе решили, что ему не надо больше отсюда уходить. Зачем, если весь мир — это они двое. Рай!

Вначале было слово, и слово было — любовь. Они лежали в темноте и впервые от сотворения мира разговаривали.

— Ты думал, я маленькая?

— Нет. Не помню.

— Ты даже говорил мне об этом. Много раз.

— Ты и на самом деле маленькая.

— Нет, я настоящая. Взрослая. Посмотри. Дай-ка ухо: у нас будет ребенок.

— Какой ребенок?

— Почему ты так испугался?

— Нет. Просто как-то неожиданно.

— Вот. Оказывается, это ты маленький. Ничего не знаешь.

— Не знаю. У меня никогда не было.

— Детей?

— Ну что ты! Нет. Как с тобой.

— Будет ребенок. Настоящий. Толстый, как ты.

— Я не толстый.

— Ты его будешь любить?

— Не знаю.

— Меня-то ведь любишь…

— Ну, люблю…

— Сказано нерешительно. Повтори еще.

— Люблю.

— Не верю. Еще повтори.

— Если бы не верила, я бы не был здесь с тобой.

— Раньше у тебя получалось убедительнее. Что-то тебе мешает…

— Может быть, обстановка?

— Разве у меня так плохо?

— Мне никогда еще не было так хорошо.

— Тогда что?

— Наверное, неожиданность.

— Ты чего не ожидал? Что я так тебя полюблю, что все тебе отдам?

— Нет. Мне тоже для тебя ничего не жалко. Хочешь всю мою жизнь?

— Конечно. Я только на это и рассчитываю. А ты?

— И я. Мне моя жизнь не нужна без твоей.

— А мне моя.

— Значит, все у нас в порядке.

— Так чего же ты растерялся?

— Я, по-моему, не терялся. Я в форме.

— А когда я сказала о ребенке.

— Ты мне даешь две прекрасные жизни за одну мою заурядную. Вот отчего.

— Видишь, как я тебя люблю. Поцелуй меня за это…

Первая от сотворения мира ночь. Они уверены, что первая, и они правы. Он спросил:

— Когда будет ОН?

— Еще не скоро. Не раньше, чем через девять месяцев. Так говорят.

— Ужасно. Как долго! Кто говорит?

— Все.

— Так долго ждать…

— Мы ничего не будем ждать. Мы будем жить. Нам будет хорошо.

Да, было такое время, такой час жизни, когда все потеряло свое значение. Начиналось что-то совсем новое, и ни она, ни он не знали еще, что же имеет значение, а что не имеет. Для них или для всего мира? Это тоже несущественно: весь мир — это они двое.

Такое время было. Когда?

Круг воспоминаний замкнулся. Таисия Никитична ждала на высоком крыльце, а машины все еще нет.

Снова с неистовым ревом пронеслись самолеты, только теперь в обратную сторону, и Таисии Никитичне показалось, что их стало меньше. Пронеслись и смолкли за лесом. Там был аэродром, где ее ждал самолет, а она ждала машину, которая вот уже полчаса как вышла из штаба и никак не могла дойти.

Нет, она ничуть не жалела о потерянном времени. Ведь она побывала в раю. Хоть полчаса.

В прошлое — каким бы оно ни было, рай оно или ад — иногда необходимо заглядывать, и не только когда надо скоротать ожидание. Ну, хотя бы и для того, чтобы крепче стоять в настоящем.

…Из темноты донеслось глухое урчание. Машина. Наконец-то!

НА ПРЕДЕЛЬНОЙ СКОРОСТИ

Машина летела на предельной скорости, это можно было заметить только по отчаянным ударам потрепанных шин и по завыванию ветра за стеклами, потому что спидометр не работал.

Казалось, что машина с грохотом продирается сквозь какую-то плотную, черную массу. Удивительно, как она уцелела, эта хватившая горя машина, да еще при такой лихой езде. Уцелела и уверенно летит сквозь кромешную тьму, вселяя надежду на то, что все кончится благополучно.

И шофер — пожилой, усатый, чисто выбритый — тоже вселяет надежду.

Но, несмотря на это, Таисия Никитична попросила:

— Нельзя ли потише?

— Никак нельзя, — ответил шофер с той почтительной снисходительностью, с какой разговаривают шоферы больших начальников с начальниками поменьше. — На ней, если потише, мотор глохнет. Только на полном газу и тянет, такой у нее характер.

Таисия Никитична покосилась на шофера: разыгрывает или говорит правду? А он ворчливо продолжал:

— Я их, эти трофейные машины, терпеть ненавижу.

Ясно, разыгрывает: машина-то наша, «эмка».

— Какая же она трофейная?

— Считайте, как хотите. Ее сначала немцы захватили, а потом, значит, мы обратно отбили. Чего-то они там с ней сотворили — я не пойму: на малых оборотах не тянет, хоть ты что! Порченая машина. А нашему полковнику нравится. Он тихо не любит.

Все это звучало вполне убедительно. Но, посмотрев на шофера еще раз, Таисия Никитична поняла, что он ее просто разыгрывает. Эта мысль совсем ее успокоила. Зачем ему рисковать? Если и дает такую скорость, то знает, что делает. Все в порядке, и пока можно отдохнуть.

Она закрыла глаза, и сейчас же ей стало казаться, что они никуда не едут, что машина просто раскачивается и вздрагивает от работы мотора, стоя на месте. Нет, пожалуй, это похоже на полет. Или будто они падают в черную пропасть. Летят, ударяясь о какие-то выступы и кренясь то в одну, то в другую сторону. Даже голова кружится.

Вообще-то голова у нее никогда не кружилась. В дороге, во время вынужденного безделья, можно позволить себе роскошно вздремнуть, расслабив тело, и ни о чем не думать. Полет, падение, отдых — все равно. Позади работа, опасности, война. И впереди то же самое…

А когда не было войны? Тоже случались опасности. Незначительные, мирные, но опасности: нелетная погода, когда все равно приходилось лететь, или отсутствие посадочной площадки. Ведь бывали такие случаи, когда ждать было нельзя. Тогда выручал парашют. Но это бывало редко, чаще всего пилоту удавалось посадить самолет.

Саша Ожгибесов замечательный был пилот. Где-то он сейчас воюет? А может быть, уже и отвоевался? Все может быть.

Он был в нее влюблен так почтительно, что скрывал это даже от самого себя, и был искренне поражен, когда обнаружил, что о его влюбленности все знают и даже сочувственно посмеиваются.

В отряде он считался поэтом. Поздравляя Таисию Никитичну с днем рождения, он написал ей:

Я вас промчу под облакамиИ над просторами Невы.Не властны времена над нами,Над временами властны вы!

Те, кто никогда не летал с ним и не видал, каков он в воздухе, могли бы счесть эти стихи чистой бравадой. В полете он был расчетлив и отважен, на земле застенчиво улыбался и старался казаться суровым, чтобы не краснеть. Но это ему почти не удавалось. Самыми счастливыми он считал Ивана Ильича только за то, что он — муж Таисии Никитичны, и Сеню за то, что он ее сын. Он знал, что надеяться ему не на что, да он и не хотел ни на что надеяться…

Должно быть, она и в самом деле задремала, воспользовавшись передышкой. Ей даже померещилось, будто она летит и рядом с ней не усатый положительный шофер, а Саша Ожгибесов. Самолет кренится то в одну, то в другую сторону, ей сейчас придется прыгать. Она посмотрела вниз, но ничего не увидела в сплошной, непроглядной тьме. Ей стало так страшно, как не было даже тогда, когда она только еще училась прыгать с парашютом. Конечно, тогда она боялась, да еще как! И потом всегда перед каждым прыжком все внутри замирало и сжималось, но это совсем не было похоже на то чувство тоски и ужаса, какое сейчас овладело ею.

Она заметалась и очнулась. Здорово: ухитрилась заснуть и увидеть сон. А может быть, то, что она видит сейчас, — тоже сон?

Из глубокой темноты как-то совсем неожиданно выплыл самолет, на котором ей предстояло перелететь линию фронта. Он показался слишком большим и слишком светлым для того ответственного и секретного дела.

Около самолета стояли люди, смотрели на приближающуюся машину и, наверное, возмущались, что их заставили ждать.

Так и есть, едва машина остановилась и Таисия Никитична вышла из нее, она тут же услыхала очень знакомый голос:

— Ждать заставляете, доктор!

Ну да, это Ожгибесов. Ничему не удивляясь, она крикнула:

— Саша!

— Кто это? — спросил тот же голос, и сейчас же Ожгибесов, вытягивая шею, как будто так он лучше мог что-нибудь рассмотреть в темноте, пошел к машине.

— Не узнаете? — спросила Таисия Никитична.

Но он уже узнал и побежал к ней.

— Вы? — спросил он, схватив ее руки и сжимая их. — Да как же так вдруг — вы?..

— Как в сказке. Верно?

— Верно, как в сказке. Или как на войне.

— А вы, Саша, все такой же.

— А мне что? За все время даже не ранен. Я счастливый.