Александр Бартэн - Всегда тринадцать Страница 2

— Садись-ка, Толя, поближе, — кивнул он Красовскому. — Не обижаешься, что запросто величаю? Я же тебя еще мальчишкой, по Цирковому училищу помню.

Садись поближе, а схему к стене прикрепи. Всем видно? Коли так, попрошу внимания. Нам предстоит заслушать и обсудить творческую заявку Анатолия Красовского.

Как говорится: лучше поздно, чем никогда!

При этом управляющий столь выразительно поглядел на начальника художественного отдела, что тот, будто в ознобе, приподнял плечи. Было ему отчего почувствовать озноб.

Вернувшись из зарубежной поездки, управляющий рассказал о том номере, что в цирке Дезерта выделялся среди остальных.

— Любопытное, понимаете, использование батуда. На манеже не один, как обычно, батуд, а несколько, и расположены они ступенчатообразно. Переходя с батуда на батуд, акробат увеличивает высоту своих прыжков. К тому же резина для амортизаторов применяется различного сечения, разной силы отдачи. Понимаете, какие тут дополнительные возможности?

Начальник — черт дернул за язык! — ответил, что в художественный отдел поступила схожая по замыслу заявка: прислал ее молодой акробат Красовский.

— Вот как? Давно ли получили? — справился управляющий, и не на шутку рассердился: — Полгода лежит? Убить вас мало! Если так — и в назидание и в укор — сам проведу обсуждение заявки. Запишите, кого пригласить.

И вот теперь Анатолий Красовский объяснял свою заявку. Худощавый, на манеже безукоризненно владеющий своим телом, здесь, в кабинете, он чувствовал себя не только непривычно, но и скованно. Отдельные фразы даже подменял движениями рук. Впрочем, беды в том не было. Люди собрались бывалые: они умели понять любой замысел с намека, с начального пунктира.

Когда наконец Красовский умолк, управляющий вопросительно поглядел на присутствующих:

— Так как же? Кому не терпится начать?

Воцарилось молчание.

— Давай, Сережа. Сделай почин! — наклонился Морев к Сагайдачному.

Но тот не захотел забегать вперед. Мореву пришлось самому взять слово:

— Считаю, товарищи, что Красовский вполне может справиться. Акробатическая подготовленность у него отличная. Настойчив, упорен. Ну, а насчет самого батуда и говорить не приходится. В техническом отношении решен интересно, по-новому!

Сразу затем, словно подчинясь какому-то вдохновенному порыву, вскочил Порцероб:

— Как названа заявка?

— «Покорение воздуха», — напомнил Красовский.

— «Покорение воздуха»? Мне смешно! Неужели вы — молодой и обещающий советский артист — не сознаете, что можно сделать с такой заявкой? Покорение воздуха? Ничего подобного! Космоса, стратосферы! Торжество космонавта — вот зерно, вот образ будущего номера!

Порцероб был всегда таким — порывистым, темпераментным, безудержно фантазирующим.

— Торжество космонавта! Слышите, как это звучит? Мы создадим цирковое зрелище, в котором зритель увидит состояние невесомости, устремление вверх, в полет, в звездные галактики. Понимаете, что я предлагаю? Героическое решение темы!

Словно изнуренный творческим прозрением, Порцероб не опустился, а упал в свое кресло. Управляющий — он слушал очень внимательно — перевел взгляд на начальника художественного отдела, но тот предпочел уклониться:

— Мне кажется, сейчас было бы важно услышать мнение Сергея Сергеевича. Голос практика представляет особую ценность.

Действительно, техника во всех ее цирковых преломлениях была коньком Сагайдачного. Когда-то — в те давние годы Морев был его партнером — Сагайдачный начал свою артистическую жизнь с партерной акробатики. Однако вскоре увлекся воздушной работой и все перепробовал в ней: трапецию, бамбук, рамку. Освоил и «вертушку» — воздушный снаряд, в ту пору только появившийся в цирке. Зрительный зал с замиранием сердца следил за гимнастом, исполнявшим трюки в непрерывном стремительном кружении (кружение это обеспечивалось специальным подвесным мотором). Так и остался Сагайдачный на всю жизнь верен технике. Но с оговоркой. «Артист, владеющий техникой, — это по мне! — любил он говорить. — Однако не допущу, чтобы она мной командовала!»

После патетики Порцероба не так-то просто было вернуться к деловому разговору. Но Сагайдачному это удалось. Он говорил сжато, доказательно, тут же проверял расчеты. Заявку Красовского поддержал, хотя и указал на недоработанность некоторых выкладок. Ну, да это дело поправимое. Важно, что крепкая основа есть.

— Спасибо вам, товарищи, — сказал управляющий, заключая обсуждение. — И разобраться помогли, и подсказали дельное. Лично мне замысел нашего уважаемого режиссера (Порцероб приосанился) кажется интересным, обещающим оригинальный номер. Тебе же, Толя, одно хочу сказать. Именно в той программе, какую смотрел я в цирке Дезерта, заинтересовал меня номер, перекликающийся с тем, что ты предлагаешь. Сходство, однако, лишь формальное. Прыжок на батуде, даже самый виртуозный, для нас самоцелью быть не может. Не набор отдельных трюков, а номер, пронизанный единой мыслью, — вот наша цель! Так как же, Толя? Справишься?

— Да я. Да я уж — взволнованно отозвался Красовский.

Директор постановочной студии обнял его.

Услыхав шум отодвигаемых кресел, в кабинет вошла секретарша с бумагами на подпись. За ней Неслуховский — один из старейших работников главка.

Спросив Сагайдачного, свободен ли он вечером, Морев пригласил его к себе домой:

— Давно ведь не виделись!

— Прошу извинить, что покидаю вас, — сказал управляющий; подписав бумаги, он взялся за портфель. — Спешу в министерство. Через полчаса доклад на коллегии. Еще раз всех благодарю. Кстати, Сергей Сергеевич, с вами жаждет побеседовать Яков Семенович. — И обернулся к Неслуховскому: — Не так ли?

— Сущая правда! — подтвердил Неслуховский. Взял под руку Сагайдачного и потянул за собой: — Пойдем-ка ко мне, Сереженька. У меня покойно, тихо. Потолкуем без помех!

Здесь нужно вернуться назад. Диктуя начальнику художественного отдела список лиц, приглашаемых на обсуждение заявки Красовского, управляющий назвал и Сагайдачного:

— Вызывайте обязательно. Артист опытный, знающий. И вообще. Есть кое-какая надобность, чтобы побывал сейчас в главке!

Сагайдачный был вызван, принял участие в обсуждении заявки. Теперь же шел по коридору вместе с Неслуховским, и тот повторял, шаркая ногами:

— Идем-ка, Сереженька! Потолкуем без помех!

Добрались до конца коридора. По узкой деревянной лестнице спустились на первый этаж. Тут также тянулся коридор — тесный, темноватый, по обе стороны прорезанный многими дверьми. Одна из них вела в отдел, которому Неслуховский отдал добрую половину жизни, — отдел формирования и эксплуатации цирковых программ. Комната, отведенная этому отделу, ни убранством, ни просторностью не отличалась. Артисты, однако, входили сюда с особым волнением. Здесь решались их судьбы: куда, в какой цирк направляться, по какому маршруту двигаться дальше. Передвижение номеров из цирка в цирк — так называемый цирковой конвейер — дело сложное, требующее большого опыта. За долгие годы работы в главке Яков Семенович, как никто другой, овладел этим опытом.

— Присаживайся, будь ласков, Сереженька. Так как же у вас в Южноморске? Все еще дождит?

Интимность, с какой обращался Неслуховский к Сагайдачному, объяснялась давностью знакомства: старик знал артиста еще молодым, помнил первые его шаги.

— Я тебе так скажу, Сережа. В начальную летнюю пору в смысле климата куда надежнее средняя полоса России. И еще Урал. Вот где воздух сухой, сосновым духом пропитанный. Осадков мало. Ты когда последний раз в цирках уральских работал? Поди, успел соскучиться по тебе тамошний зритель? Тем более нового твоего аттракциона не видал.

— Все в свое время! — откликнулся Сагайдачный.

Лицо Неслуховского выразило полнейшее согласие.

Он даже рассмеялся — тихонько, благодушно. Внешние эти признаки, однако, не могли ввести Сагайдачного в заблуждение: кто-кто, а он превосходно знал, какая цепкая хватка скрывается за внешней стариковской покладистостью.

— Не только климатом славен Урал, — все с той же словоохотливостью продолжал Неслуховский. — Не забыл, как в войну Отечественную величали? Арсеналом, кузницей победы! Да и после войны там жизнь ключом кипит!

На этот раз Сагайдачный почувствовал нетерпение: «С чего это старик в географию ударился?» Вслух шутливо сказал:

— Хватит вам, Яков Семенович, за Урал агитировать. Будто свет клином сошелся. Дайте срок, и туда доберусь!

— Верно, очень верно говоришь, — одобрил Неслуховский. И вдруг согнал с лица улыбку. — Одного нам с тобой забывать не приходится. Сроки-то бывают ведь разными!

Улыбка не только исчезла. Она сменилась озабоченно собравшимися морщинами. Сагайдачный заметил это и насторожился: