Евгений Петров - Осторожно, овеяно веками! (сборник) Страница 2

От Оренбурга до Арыси поезд идет двое суток. Двое суток по Казахстану. От Арыси до Алма-Аты – тоже двое суток. Это все еще Казахстан. Если ехать от Алма-Аты на Семипалатинск, надо затратить еще двое суток. И это тоже еще Казахстан. Что же это за республика такая, по которой нужно ехать целых шесть железнодорожных суток?

В Арыси спецвагоны окончательно оформились в спецпоезд. Скорый полторацкий, облегченно бренча чайниками, побежал на Ташкент. А спецпоезд, получивший название «литер А», в связи с чем ему были дарованы особые преимущества (проход вне всякой очереди впереди скорых поездов) незлобиво простоял в Арыси лишних пять часов.

Мимо снеговых цепей, с грохотом перекатываясь через искусственные сооружения (мостики, трубы для пропуска весенних вод и др.), а также бросая трепетную тень на горные ручьи, «литер А» проскочил Чимкент и долго вертелся под самым боком большой снеговой горы.

Не будучи в силах одолеть перевал сразу, «литер А» подскакивал к горе то справа, то слева, поворачивал назад, пыхтел, возвращался снова, терся о гору пыльно-зелеными своими боками, всячески хитрил и выскочил, наконец, на волю. Исправно поработав колесами всю ночь, поезд молодецки осадил на станции Аулиз-Ата.

В кубах удивительного солнечного света, на фоне алюминиевых гор стоял паровоз цвета молодой травы. Это был подарок аулизатинских железнодорожников Турксибу.

В течение довольно долгого времени по линии подарков к торжествам и годовщинам у нас не все обстояло благополучно. Обычно дарили или очень маленькую, величиной с кошку, модель паровоза, или, напротив того, зубило, превосходящее размерами телеграфный столб.

Такое мучительное превращение маленьких предметов в большие и наоборот отнимало много времени и денег и практиковалось довольно долго. Никчемные паровозики пылились на канцелярских шкафах, а титаническое зубило, перевезенное на двух фургонах, бессмысленно и дико ржавело во дворе юбилейного учреждения.

Но аулизатинский паровоз О-в, ударно выпущенный из среднего ремонта, был совершенно нормальной величины, и по всему было видно, что зубило, которое, несомненно, употребляли при его ремонте, тоже было обыкновенного размрра.

Красивый подарок немедленно впрягли в поезд, и «Овечка», как принято называть в полосе отчуждения паровозы серии О-в, неся на своем передке плакат «Даешь Сибирь», бодро покатил к истоку Турксиба, к станции Луговой.

2 ноября 1927 года на первый десяток турксибских шпал лег первый черно-синий рельс, выпущенный Надеждинским заводом. В течение трех лет с тех пор из прокатных станов, завода беспрерывно вылетали огненные макароны рельсов. Турксиб требовал их все больше и больше.

Укладочные городки, которые шли друг другу навстречу из Луговой и Семипалатинска, с севера и юга, в довершение всего устроили соревнование и взяли такой темп, что всем поставщикам материалов пришлось туго.

Вечер в Луговой, освещенный розовыми и зелеными ракетами, улетавшими в черное лакированное небо, был настолько хорош, что старожилы, если бы они здесь имелись, хвастливо утверждали бы, что такого вечера они не запомнят. К счастью, в Луговой старожилов не было; Еще в 1927 году здесь не было не только что старожилов, но и домов, и станционных помещений, и рельсового пути, и деревянной триумфальной арки с хлопающими на ней лозунгами и флагами, неподалеку от которой остановился правительственный поезд.

Пока под керосино-калильными фонарями шел митинг и все население Луговой столпилось у трибуны, фоторепортер с двумя аппаратами, штативом с машинкой для магния кружил вокруг арки.

Арка казалась фотографу подходящей. Она получилась бы на снимке отлично. Но поезд, стоявший шагах в двадцати, получился бы слишком маленьким. Если же снимать со стороны поезда, то, маленькой получилась бы арка.

В таких случаях Магомет, не долго думая, шел к горе, отлично понимая, что уж гора-то, безусловно, к нему не пойдет. Но фоторепортер предпочитает, чтобы гора шла к нему. Он сделал то, что показалось ему самым простым. Попросил подвинуть поезд под арку таким же легким тоном, как просят в трамвае немножко подвинуться.

Кроме того, он настаивал на том, чтобы труба паровоза стояла как раз под аркой и чтобы из нее, трубы, валил по возможности густой белый пар. Еще требовал, чтобы машинист бесстрашно смотрел из окошечка вдаль, держа ладонь козырьком над глазами.

Железнодорожники растерялись и, думая что так именно и надо, просьбу удовлетворили. Поезд с лязгом подтянулся к арке, из трубы повалил требуемый пар, и машинист, высунувшись из окошечка, сделал зверское лицо.

Тогда фоторепортер произвел такую вспышку магния, что задрожала земля и на сто километров вокруг залаяли собаки. Сделав снимок, фотограф сухо поблагодарил железнодорожный персонал и поспешно удалился в свое купе.

Поздно ночью «литер А» шел уже по Турксибу. Колеса легко пробегали по новым рельсам. Когда население поезда укладывалось спать, в коридор вагона, шатаясь, вышел фотограф и, ни к кому не обращаясь, скорбно сказал:

– Странный случай. Оказывается, что эту проклятую арку я снимал на пустую кассету. Так что ничего не вышло.

– Беда, – с участием ответили ему спецпассажиры. – Пустое дело. Попросите машиниста, и он живо даст задний ход. Всего лишь через три часа вы снова будете в Луговой и повторите свой снимок. А смычку можно будет отложить на день.

– Черта с два теперь снимешь, – печально молвил фотограф. – У меня уже вышел весь магний. А то, конечно, пришлось бы вернуться.

На митинге у нового Илийского моста на земле была обнаружена записная книжка. Стали искать хозяина, но не нашли. Напрасно в толпе ходил доброволец и выкрикивал: – Чей блокнотес?

Хозяин блокнота давно, видно, рыскал уже по строительному поселку, где разбросанно стояли камнедробилки и лезла в небо решетчатая мачта крана. Давно он бегал среди глыб красного гранита, шарахался из-под копыт казахских лошадок и брал беседу у строителей моста.

Вот что было записано в блокноте московского журналиста: «В 10.10 по моек. вр. вышли со станции Луговой. На широк. Турксибск. просторы».

«Начало собственно Турксиба».

«Отметить героизм строителей. Тяжел, услов. работы. ТПО хромает. Первый казах-стрелочник. Две срочные телеграммы 26 р. 30 к. Молния о встрече в Луговой – 16 р. 70 к.»

«Чокпарский перевал проходим ночью. Ни черта не видно. Жалко. Придется посмотреть, на обратном пути. Прочесть о вариантах Курдайском, Чокнарском».

«Вчера на остановке в вагон-ресторан зашли рабочие и покупали сигары. Две штуки 75 копеек. Безобразие чисто кооперативное. Папирос, махорки не могут доставить. Бред. Рабочие курят сигары. Никакой бюджет не выдержит».

«Фонари паровоза – как два огненных глаза. Очень похожи. Употребить для очерка».

«Беседа с пом. нач. Турксиба по эксплуатации т. Пугачевым. Общественность должна еще больше усилить внимание к Турксибу, чтобы с осени 1930 г. могла начаться правильная эксплуатация. Осталось много работы – балластировка, постройка школ, больниц, зданий, подъездн. путей. Результ. – времен, эксплуатац. Турксиба. За 4 мес. (октябрь 1929 – январь 1930) было погружено 48.315 вагонов и принято со станции Арысь 12.046 ваг.»

«Директивы партии, правительства исполн. Уже в период времен, экспл. создано небольшое, но крепкое ядро кадров из коренного населения, из которого в дальнейшем вырастет казахский железнодорожный пролетариат».

«Рабочие делегаты делятся впечатлениями о Луговой».

«Копия молнии в Москву: „Перевалили Чокпар тчк Фонари паровоза огненными глазами прорезывают ночную темь тчк Казахи радостно гонятся поездом тчк Молнируйте получение телеграмм“».

На следующей страничке вместо записи красовался жирный нефтяной оттиск большого пальца. Как видно, корреспондент, движимый чувством любознательности, какой-то перегон проехал на паровозе.

Это был, несомненно, человек пылкий и в то же время полный любви к изящному. Об этом ярко свидетельствуют «два огненных глаза», которые он не смог утаить от человечества и поспешно обнародовал по телеграфу.

С остальными записями не удалось ознакомиться. Хозяин блокнота нашелся, вырвал его из рук неверных и тут же, присев на корточки, принялся записывать в книжку новые факты, идеи, мысли и художественный орнамент.

С платформы, на которую спешно взгромоздили стол и обычный заседательский графин с водой, говорили речи. Но любая речь, как бы она ни была справедлива, казалась здесь бледноватой. Дело, о котором говорили ораторы, лежало тут же, под ногами: далеко в пустыню уходили рельсы, и чуть пониже станции большой трехпролетный мост висел над широкой тихой рекой Или. Все это было сделано быстро и прочно и нисколько не нуждалось в рекомендации.