Ильяс Есенберлин - Схватка Страница 2

— Невеста у вас очень красивая девушка, — вздохнул деликатно повар. — Он был и польщен доверием начальника, и смущен им, и не знал, как отойти от этого разговора: дел у него было по горло.

— Да у меня и сынок неплох! — гордо и чуть высокомерно усмехнулся Нурке. — Вы бы слышали, как он поет! Вот подождите: на свадьбе он исполнит нам одну песенку! Артист! Поэт! Заслушаешься! А вот со мной ему все равно не потягаться. А мне ведь далеко за пятьдесят, уважаемый. А вы говорите!

Повар ровно ничего не говорил, он горел, как на огне, ему не терпелось бежать к плите — у него там уже что-то пригорело и что-то перестаивалось, но он не знал, как ему отойти от разговорившегося хозяина.

— Вот мне скоро шестьдесят стукнет, — между тем говорил хозяин, — а у меня ни одной морщинки нет! Я, уважаемый, все эти сопки облазил по десять раз. За мной и сейчас ни один рабочий не может поспеть! Ни русский, ни казах! Они давно языки повысовывают, а я все иду и иду! А вы мне говорите! Эх! — и он махнул рукой.

В это время и подошел к нему Еламан. Это был заведующий хозяйственной частью экспедиции: сухой, худощавый, очень подтянутый человек с подвижным лицом и неприятно пристальным взглядом.

— Нурке, — сказал он, — Хасена еще нет! Что, ждать будем!?

— Еще чего! — высокомерно удивился хозяин. — Очень он нам с тобой нужен, а? — и прикрикнул:

— Ты вот лучше за столами понаблюдай: смотри, коньяка мало! Я же сказал — перед каждым прибором должна стоять бутылка коньяка — где она? На столах-то пустыня?

— Правильно, правильно, Нурке! — забеспокоился Еламан. — Эй, кто там на кухне! Давайте из холодильника сюда весь коньяк! Пусть там остается только шампанское. Оно холод любит.

Появилась невеста в белом платье. Она прошла к столу и поставила в вазу большой букет красных цветов. Здесь их почему-то зовут «Марья-Каревна» и растут они весной на горных лужайках.

Нурке мельком взглянул на нее и отметил, что глаза у невесты красные — значит, плакала. От отца-то ни слуху ни духу. А вот уж неделя, как она «отбила» ему телеграмму. Впрочем, вероятно, он ее и не получил. Хасен Ержанов — агент Союза охотников и постоянно пропадает в горах или пустынях. А в этом году он еще заключил договор с зооцентром на отлов ядовитых змей. Именно змеи и беспокоили Дамели особенно. «Ведь он такой горячий, — думала она, — он никогда ни перед чем не останавливается. Однажды он задушил горную рысь прямо руками. Подраненная, она прыгнула на него с дерева, а он изловчился — накинул на нее куртку и не отпустил пока она не задохнулась. А эти змеи... надо будет обязательно в первый же день приезда в Алма-Ату урвать пару часов и сбегать к нему на дом: соседи верно знают где он».

В Алма-Ату молодые уезжали сразу же после свадьбы. Дамели вызывали на двухнедельный семинар, а Бекайдар ее провожал. Он работал в экспедиции, и отец ему предоставил двухнедельный отпуск без сохранения содержания: «Это тебе вместо свадебного путешествия, сынок», — сказал он, сердито смеясь.

Ровно в десять часов начали подходить гости. Их было много, человек сто, не меньше: инженеры, рабочие, геологи, жены их. Рассаживались долго, шумно и весело. Подходили по одному к невесте, к жениху, обнимали их, вручали подарки. Целый столик в стороне был уже заставлен сюрпризными коробками, фарфором и хрусталем.

Когда все наконец расселись, поднялся хозяин.

— Ну, дорогие гости, — сказал он, поглаживая грудь, вернее орден Ленина, который горел на груди, — прошу наполнить бокалы. Первый тост за мою прекрасную невестку! Второй — за ее молодого жениха. Будьте здоровы, ребята! Поменьше анализируйте друг друга и побольше любите! Ура! Пьем!

И сразу хлопнули пробки и раздался звон бокалов. Кто-то отчаянно, но весело заорал:«Горько, горько!»

И тогда молодые поднялись, чтоб поцеловать друг друга.

Дамели все время было и очень весело и очень неловко. Она так и не посмела обвести глазами стол и посмотреть на гостей. Зато гости все неотрывно смотрели на нее: она и в самом деле была очень хороша: тонкая, стройная, с большими черными, сияющими косами, уложенными вокруг головы. Да и жених тоже был неплох — молодой, свежий джигит лет двадцати пяти. И еще: они походили друг на друга, как брат и сестра. Хозяин слегка ткнул в бок Еламана и, когда тот обернулся, подмигнул ему.

«Ну что? По-моему все-таки вышло», — как будто говорил этот взгляд. И вдруг он недоуменно приподнял брови. Где-то совсем, совсем рядом за углом застучала, задребезжала, затарахтела, очевидно, совершенно расхристанная повозка. Казалось, что это с откоса покатились, сталкиваясь и звеня, пустые ведра. Затем показалась лошадь, за ней повозка. Странный человек — высокий, худой казах сидел в ней. Едва повозка поравнялась со столовой, он крикнул лошади «Стой!» и спрыгнул наземь. Лошадь послушно остановилась, сонно поглядела на пирующих и лениво обмахнулась хвостом. Кто-то за столом засмеялся, кто-то подавил смех. Вид у приехавшего на свадьбу был далеко не праздничный: на его тощих плечах болталась (именно болталась, а не сидела) шинель, перехваченная ремнем, на голове торчала ужаснейшая шляпа из зеленого велюра. Шнурки ботинок развязаны. Вот так он и явился на свадьбу дочери — охотник и ловец змей Хасен Ержанов.

— Коке! — крикнула, увидев его, невеста. — Отец! — И бурно бросилась к нему.

И такая ясная радость прозвучала в этом девичьем крике, такая преданность, что все застыли на своих местах. Наверное, не каждый даже сразу понял, что произошло, а уж то, что этот высокий, сухой старик с желтой редкой бородкой и злыми глазами и есть отец невесты, — верно уж никто в ту минуту не сообразил.

— Пройдем, милая, поговорить надо, — сказал, вернее приказал старик.

И дочь, покорно наклонив голову, пошла за стариком.

Они зашли за столовую и направились в степь. Почти с минуту за столом продолжалось ошеломленное молчание.

Потом Нурке улыбнулся и встал.

— Отец захотел, по обычаю предков, напутствовать свою дочь перед свадьбой. Прошу дорогих гостей пить, есть и веселиться. Минут через десять, надо полагать, невеста вернется и разделит нашу компанию.

Но прошло не десять минут, а двадцать, а потом и не двадцать, а целый час, — невесты все не было. Выпили и по первой стопке коньяка, и по второй, и по третьей, а невеста все еще не появлялась. Уже раскупорили третью бутылку шампанского, а Дамели все еще не вернулась. Бекайдар сидел на своем месте рядом с пустым бокалом невесты, и у него было такое лицо, что с ним никто не пытался даже заговорить.

Только раз отец тихо, настойчиво и строго сказал ему через стол.

— Будь человеком! Слышишь? Человек при любых обстоятельствах должен быть человеком.

А через полчаса появился около стола мальчишка. Это был очень сконфуженный, запыхавшийся мальчишка, наверно, ученик второго или третьего класса. Он протиснулся к Бекайдару и подал ему что-то зажатое в кулаке.

«От нашей учительницы!» — сказал он. Это была записка. Бекайдар развернул ее, прочел и с минуту сидел неподвижно, опустив голову и тупо глядя на свои руки. И все за столом тоже молчали.

— Дай-ка! — приказал отец.

Бекайдар молча сунул ему записку. Круглым, им обоим хорошо знакомым почерком Дамели было написано:

«Прости, не сердись и, если можешь, забудь. Тут уже ничего не поделаешь. Вина не наша. Прощай».

Нурке скомкал записку и гневно поглядел на Еламана. Тот молча пожал плечами. Потом встал и подошел к нему.

— Что ж теперь будем делать? — спросил он, наклонясь над ним. На записку он даже и не посмотрел.

Нурке, с лицом серым, как пыль, махнул рукой и встал.

— Пусть уж дожирают! Не собакам же выбрасывать! — сказал он резко.

2

Высокий человек идет по дороге. Раннее-раннее утро. Дорога широкая, извилистая — не дорога, а накатанный шинами асфальт. Все время пролетают машины, возле которых извивается дорога. А вот уж горы действительно огромны — сизо-зеленые, голубые, синие, покрытые легким туманом, великаны со спокойными снежными вершинами. Лесные боры карабкаются по склонам этих гор — ели, ели, ели, елки, елки, дуб, осина, береза.

Человек высок, но сутуловат, он идет, опираясь на палку. Иногда останавливается и смотрит на горы, кажется, он все время что-то ищет. Что только?

— Нет, это не здесь, — бормочет он, — это дальше. Там осыпь, камень, а здесь сплошной лес. Это дальше.

И вот уже солнце поднялось высоко, и снега на вершинах порозовели, а он все еще шел и шел.

И еще пролетел час.

— Вот здесь, — сказал он вдруг и остановился.

Он стоял, опираясь на палку, и смотрел на горы.

«Да, двадцать лет! Двадцать! Двадцать! Двадцать лет прошло с того ясного летнего утра. Я уже и не мечтал увидеть все это снова, а вот пришлось же...»

Он стоит неподвижно, думает и вспоминает. У него внимательный точный глаз и он умеет видеть самое главное.