Юрий Томин - Я тебе верю Страница 2

— Чудачина ты, — отозвался летчик. — У твоей мамы фамилия мужа.

— Папина?

— Да.

Федя опустил голову и зябко повел плечами. Стало тихо. В этой тишине плыл далекий, еле слышный звон. Он доносился сверху. Над поселком шла четверка самолетов с лихо заломленными назад крыльями. Они появились прямо из неба и растворились в небе, оставив после себя розовый пенистый след.

— Почему они у нас не садятся?

— Это военные машины, — сказал летчик. — Знаешь, на какую высоту они забираются? Там небо уже не голубое, а темно-синее, и даже днем светят звезды.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. — Летчик поднялся, отряхнул брюки. — Ты приходи на аэродром, летать научу. Спросишь Гогу Сизова. Договорились?

— Приду, — сказал Федя.

Федю пускали всюду, даже в радиорубку. Его видели то в ремонтных мастерских, то в кабине тягача-буксировщика, то в учебном классе, где на стенах висели пропеллеры и разрезанные цилиндры на досках.

Но больше всего Федя любил полеты с Гогой.

В этих полетах Федя сидел на пилотском кресле, Гога — справа, пассажиром.

Федя сжимает ручку управления, ноги его лежат на педалях. Он слушает негромкие команды летчика.

— Крен влево!

Ручка плавно идет влево. Только ручка! Ноги замерли на педалях. Ни в коем случае нельзя качнуть педалями. Не вираж, а крен! Только ручка!..

— Выравнивай! — И сразу: — Правый вираж с набором высоты!

Правая педаль... ручка на себя и чуть вправо... Еще на себя! «Здорово! Молодец! Я молодец!..»

Федя косится на Гогу. Тот отрицательно качает головой.

— Ты свалил машину в штопор, — с огорчением говорит он.

Штопор! Вихляясь волчком, земля несется навстречу самолету. Она приближается с каждой секундой... Левая педаль утоплена до отказа. Ручка от себя или на себя? Постой, как же ручка?.. Кажется, так! Теперь хорошо! Хорошо? Снова взгляд направо.

— Какая была высота?

Федя, чувствуя неладное, на всякий случай прибавляет:

— Тысячу метров.

— Нет, — говорит Гога. — Высота была двести метров. Ты уже покойник.

— Я тороплюсь, когда ты командуешь, — говорит Федя. — Лучше я сам.

— Ну что ж, давай сам.

Короткое движение руки к щитку... Стартер... газ... еще газ! Ручка на себя... еще на себя... Все точно, все как нужно! Гога уже не хмурится. Значит, все в порядке. Над головой плывут облака... Если не смотреть на поле и самолеты, сидящие на нем, то кажется, что «шаврушка» постепенно отрывается от земли и уходит в полет. Спокойный горизонтальный полет. Никаких виражей. Тут Федя не собьется. Легкими покачиваниями педалей и ручки он выравнивает машину.

— Где мы? — Гога смеется.

Но теперь Федю не запутаешь.

— Какой ветер?

— Южный.

Южный — значит, взлетали прямо на юг. Прошло минут пять...

— Внизу — Канготово!

Гога хохочет, показывая чуть ли не все тридцать два зуба. «Чего ему так смешно?»

Еще через пять минут:

— Где мы?

— Под нами Искуп.

Внезапно Гога приподнимается и, опершись руками о борт, выпрыгивает из машины на поле. Ну, это уже свинство! На «шаврушках» летают без парашютов...

Федя встает с кресла и вытягивается, разминая ноющую спину.

— Ты уже покойник! — сердито говорит он. — Высота была двести метров. Ты разбился насмерть.

Вместо ответа Гога показывает на рукоятку тормоза. Она отведена до упора. Колеса схвачены намертво. Значит, не было никакого полета. В лучшем случае «шаврушка», завывая от натуги, проползла на брюхе несколько метров.

Федя смотрит на тормоз и краснеет.

— Ну, довольно, — говорит Гога. — Идем в столовую.

И Федя понуро бредет за Гогой в столовую.

Вечером Федя долго ворочается на скрипучей раскладушке, поставленной рядом с кроватью Гоги. Теперь он часто ночует в авиагородке. Тетка не обижается: расходов меньше.

Федя вздыхает, переживая дневную неудачу.

— Да ладно тебе... — говорит Гога. — Ты ведь просто не взлетел.

— А штопор?

— Ну, штопор — это да, — соглашается Гога. — Тут ничего не скажешь.

— А думаешь, я скоро научился бы летать?

— Скоро. Только торопиться не следует. Сначала школу закончи.

— А на реактивные меня возьмут?

— Не знаю, — говорит Гога.

По тому, как несколько раз подряд вспыхивает папироса, Федя догадывается: Гоге неприятно напоминание о реактивных.

— Не знаю, — повторяет он. — Это не от нас зависит. Понимаешь?

— Понимаю.

На самом деле Федя многого не понимает. Не понимает, например, какие могут быть нелады со здоровьем у Гоги, на плечах которого разлезаются кожанки пятьдесят второго размера. Но это так. Гога пришел в отряд с военного аэродрома, где он летал на реактивных. Гога истребитель. А теперь он возит тюки с почтой и смирных боязливых пассажиров с их приклеившимися к губам кривыми улыбками. Он мечтает вернуться в истребительную авиацию. Говорят, что в одиночных полетах, когда его никто не видит, Гога с ревом носится над тайгой, гоняется за орланами, пикирует, вытряхивая из машины душу. Гогины пассажиры рассказывали, что во время полета он поглядывает на них в зеркальце, укрепленное над головой, и загадочно улыбается. Пассажиры наливались тихим ужасом и замирали, видя эту улыбку, — им были известны слухи о Гогиных одиночных полетах. А Гога вел машину бережно, как детскую коляску. Но пассажиры, вылезая из кабины, никак не могли отделаться от чувства, что они избежали смертельной опасности, и на прощание подозрительно долго тискали Гогину руку.

Федя знает все это. И потому нарочно грубовато, чтобы убедительнее звучали слова, он говорит в темноту:

— Ну и что... Тебя возьмут обратно. Только ты не кури. Это же вредно.

— Есть не курить! — Окурок, вычертив огненную дугу, летит на пол.

— Спим?

— Спим.

Через несколько минут Федя приподнимает голову с подушки и спрашивает:

— Гога, а ты правда орлов гоняешь?

— А ты сам как думаешь?

— Я не знаю. Разве можно?..

— Нельзя.

— Значит, не гоняешь. Правда?

— Я уже сплю, — говорит Гога.

Гога часто уходил в полеты. Он летал в самые отдаленные станки, сплавные пункты, расположенные в верховьях рек. Там не было места для посадки больших «ИЛов», и Гогина «шаврушка» садилась на каменистые пятачки, на извилистые речушки, на гнилые озера — с риском напороться на корягу.

Впрочем, остальные пилоты отряда летали по тем же трассам. Они кляли низкую облачность, боковые северные ветры, топляки, прячущиеся под водой, стреноженных лошадей, вылезающих на самую середину площадки.

Но все же они летали. И даже поговаривали, что авиация в наш век — дело безопасное: ведь пешеходы гибнут чаще, чем летчики. Пилоты не любили задумываться над тем, что из таких полетов можно и не вернуться. Неисправность? Случайность? Ну что ж!.. Плюхнется где-нибудь в тайге. Поищут... Найдут!

Но все же, когда Гогина «шаврушка», поблескивая матово-зелеными крыльями, уходила в воздух, Федю охватывало беспокойство. Он без толку слонялся по аэродрому и надоедал диспетчеру вопросами.

Однажды ему пришлось поволноваться всерьез.

В конце июля отряд топографов остался в тайге без продуктов. Постоянной радиосвязи с ними не было, и они два дня звали в эфире открытым текстом, пока их не услышал радист аэропорта.

На поиски вылетели три машины.

Тянул холодный низовой ветер. Он окутал тайгу моросящим дождем; все было одинаково серо. Два пилота прилетели к вечеру на последних каплях бензина. Гога не возвращался.

Федя вышел на крутой енисейский берег и стоял, вглядываясь в мутную мглу, повисшую над рекой.

Самолет появился уже в темноте. Еле перевалив через край обрыва, он бесшумно пронесся над головой. Мотор не работал, и Федя слышал, как тоненько посвистывает воздух в расчалках. Едва не задев крышу гостиницы, машина приземлилась на огородах.

Это мог сделать только Гога. Он возвращался, набирая высоту, пока не опустели баки и не задохнулся мотор. В темноте он вывел машину прямо к авиагородку и, не дотянув до аэродрома, каким-то чудом умудрился разглядеть внизу свободный клочок земли. Он единственный разыскал отряд и сбросил продукты.

В этот раз Гога нарушил инструкцию. Но если знаешь, что где-то рядом люди варят суп из коры, то трудно заставить себя жить по инструкции. И Гога, получив от командира хорошую взбучку, был счастлив в этот вечер.

Утром тягач выволок машину на поле. Она была невредима.

— А если бы ты разбился... — сказал Федя.

— Я не могу разбиться, — ответил Гога. — На этой машине нельзя разбиться, она может сесть где угодно.

— Нет, можешь, — сказал Федя. — Мой папа ведь разбился... — И вдруг впервые Федя с ужасающей отчетливостью ощутил, что Гога тоже летчик и тоже может погибнуть. — Можешь! — повторил он с обидой.

Гога осторожно поправил капюшон на спине Феди.

— Хорошая у тебя канадка, — сказал он. — Береги ее. Это славная канадка.

— Папина.