Иван Мележ - Пятый день Страница 2

"Пришла наша очередь! Наш праздник наступает!" — пело в сердце Туровца.

И хотя это была еще только задача, которую вождь ставил перед армией и народом, Туровец принял ее так, словно она уже стала действительностью, совершившейся реальностью. Давно не знал он такой радости. Первый день мая принес ее как вознаграждение за все тревожные ночи и дни.

Когда он услышал: "Да здравствуют советские партизаны и партизанки", ему показалось, что это вся необъятная свободная родина, что лежала по ту сторону фронта, приветствует их и желает им успеха в тяжелой борьбе.

— Можете надеяться на нас, Иосиф Виссарионович! — прошептал взволнованный Туровец.

Диктор уже произнес последнее: "Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И. Сталин", уже зазвучали торжественные звуки марша, а он все еще держал наушники. Марш неожиданно оборвался — это Земляков, экономя энергию, выключил рацию. Туровец приказал включить ее, чтобы послушать начало приказа, который диктор стал снова читать. Комисар послушал пропущенное им место приказа, положил наушники, встал и повернулся к партизанам.

"Что сказал Сталин?" — прочел комиссар во внимательных, напряженных взглядах партизан.

— Товарищ Сталин сказал, друзья, — волнуясь, произнес Туровец, — что наша задача заключается в том, чтобы очистить от фашистских захватчиков всю советскую землю и восстановить наши границы. — Он обвел сияющими, вдохновенными главами лица партизан.

— Всю землю! Слышали? — выкрикчула радостно Залесская, веселая певунья-сестра, и неожиданно для всех зачлакала.

— Значит, теперь скоро будет свободна и наша Беларусь?

Возбужденные голоса покрыл густой и сильный, как заводской гудок, бас раненого с повязкой на голове:

— Тихо вы! Слушайте лучше! Что, товарищ комиссар, Сталин еще сказал?

Турозец стал пересказывать содержание приказа, стараясь вспомнить каждое услышанное им слово. Все слушали напряженно и взволнованно. Особенно запомнилось ему лицо Залесской, смотревшей на него затуманенными слезами счастливыми глазами. Бородатый раненый с повязкой слушал с суровым выражением лица и с яростью смотрел на всякого, кто перебивал Туровца вопросами.

Глядя на них, комиссар еще раз подумал о том, как всем им нужны сталинские слова, как ждут их в каждом окопе. Нужно немедленно передать их во все роты, все взводы, каждому бойцу.

Он повернулся к Землякову:

— Переписал приказ?

— Сейчас кончаю.

Туровец пожалел, что нет теперь типографии: — другое дело было бы. Ну, что ж делать, переписывать так переписывать!

Он подозвал нескольких партизан, протянул бумагу Габдулину и уселся сам.

Когда листки были переписаны, Туровеи с нарочным разослал их в отряды. На дорогу он наказывал:

— Что бы ни было, донесите… Приказ товарища Сталина!

В отряд Ковалсвича комиссар пошел сам — ему хотелось лично передать на передовую сталинский приказ.

Солнце поднялось выше и купалось в глубокой дымчатой синеве. Лучи, пробиваясь сквозь густую зелень берез и осин, пятнами сверкали на влажной коре, на траве. Светлые полосы, как шелковые ленты, весело расцвечивали тенистую полутьму леса. Деревья стояли молчаливые, спокойные, попраздничному торжественные. Птичье царство на разные голоса славило радость существования, первый день мая.

Туровцу вспоминались отдельные выражения приказа. Он снова думал о недавней ночи, но теперь все пережитое вставало в другом свете. Ощущение громадной, почти непоправимой беды, которое раньше едва не поглотило все другие ощущения, отступило. Он увидел теперь ночные события с высоты, с которой был виден весь фронт.

И он еще раз почувствовал, что нужно как можно скорее рассказать всем партизанам, что происходит там, за кольцом блокады.

Отряд Ковалевича находился на самом неспокойном участке. Тут псе утро не утихала пулеметная трескотня. Над. КП с воем проносились мины и разрывались то возле командного пункта, то немного позади, в лесу.

Когда комиссар добрался до КП, Ковалевич о чем-то разговаривал с вихрастым хлопцем, командиром разведки. Ковалевич пожал своей плотной рукой руку Туровца и пожаловался:

— У меня дрянь дела, комиссар. Гитлеровцы, как из тучи, сыплют бомбами и минами. А мы каждый патрон считаем. Гранаты кончились. Приходится больше молчать и слушать. Ты, кажется, с какой-то новостью?

— Да, с новостью. С хорошей новостью, Иван Саввич, — сказал Туровец. Первомайской. Приказ товарища Сталина…

— Приказ Сталина? Что же ты молчишь? Покажи!

— А я и не молчу, — улыбнулся Туровец.

Ковалевич не спеша прочитал листки.

Это был высокий, плечистый мужчина с густыми светлыми бровями и умными глубоко запавшими глазами.

— Хорошая новость, Ники4юр Павлович, — удовлетворенно сказал он, дочитав последнюю строчку, и сразу, без лишних слов, перешел к делу: — Ты что, совещание хочешь? Правильно, совещание надо обязательно. Но я могу сейчас только политруков снять на полчаса. И то не всех.

Больше никого. Из третьей и восьмой, сразу говорю, не могу. Боюсь за эти две.

— Давай всех, кого можешь! Только скорей!

— У меня, ты же знаешь, все скоро делают.

Ковалевич разослал посыльных. Потом дослушал до конца донесение разведчика и отпустил его. Туровцу он посоветовал:

— А в третью и восьмую пошли моего комиссара.

— В третью я пойду сам, — решил Туровец. — Порадую бойцов и посмотрю, как народ живет…

Совещание с политруками было коротким. Минут через десять все уже расходились по ротам. Туровца в третью роту пропел молоденький паренек-разведчик. К переднему краю пришлось пробираться то ползком — от ямки к ямке, то перебежками под вой мин и свист пуль. Еще не добрались они до роты, как послышался постепенно нарастающий гул, от которого дрожала земля. Стараясь, чтобы самолеты не застали его на открытом месте, Туровец заспешил и ловко перемахнул через бруствер окопчика. Он увидел перед собой пулеметчика Кривца.

— Приказ товарища Сталина принес! — крикнул Туровец вместо приветствия.

— Приказ Сталина? Дайте… Эх, послушать нельзя!

Из-за ветвей двух соседних осинок, из-за зеленых трепещущих листьев тяжело выплыло несколько «Юнкерсов». Кривец достал пулемет, поставил в углу окопа.

Медленно пройдя над окопами, самолеты развернулись. Два из них круто, как коршуны, устремились вниз, с гиегушим воем пролетели низко над окопчиком. Когда вой прекратился, никто не знал, так как в это мгновение всколыхнулась вся земля. Раз, другой, третий, пятый… На Туровца и пулеметчика посыпались мелкие комья земли.

Потом один из самолетов повернул обпатно, а второй на прощание сделал еще один круг. Под ним нежданно выросло большое облако. Оно стало снижаться и увеличиваться, поблескивая множеством белых мелких лепестков. Это были листовки. Кривец, отряхивая с одежды землю, злыми глазами следил за тем, как они снижались, и ругался. Одна из листовок опустилась на плечо Кривца. Комиссар взял ее, пробежал глазами. "Партизаны… Комиссары ведут вас к гибели… Вы окружены железным кольцом немецких войск… Сопротивление бесполезно! — угрожали громадные черные буквы. — Бросайте оружие!"

Туровец с отвращением смял листовку и бросил.

В окоп Кривца прыгнул его сосед, рябоватый широкоплечий подрывник Шатура.

Ему не терпелось поговорить с комиссаром.

Живому, непоседливому Шашуре было не го себе в его одиночке-яме.

— Товарищ Сталин поздравляет нас с Первым мая, друзья! Он сказал, что Беларусь скоро будет освобождена.

— Спасибо ему великое… — Кривей вдруг, нс договорив, прижался щекой к гладкому прикладу и нажал спусковой крючок. Раздалась скупая короткая очередь. Кривей положил приклад на землю и спокойно отвернулся от пулемета: — Еще одного…

— Туда ему и дорога!

Туровец рассказал о приказе. Грохот боя мешал слушать, и оба бойца часто переспрашивали комиссара. Кривей, не отходя от пулемета, все время следил за полем.

— Значит, товарищ комиссар, скоро фрицу конец? Восстановить все границыздорово! — горячо заговорил подрывник.

В его постоянно меняющих выражение лукавых глазах отражалось все, что происходило в беспокойной его душе. Душа эта, надо сказать, была широкая и неуравновешенная и доставляла раньше немало хлопот командирам и комиссару, но Туровец любил Шашуру за искренность и силу чувств, хотя обычно держал себя с ним сдержанно, сурово.

Приказ Сталина подрывник слушал внимательно, время от времени с восхищением поглядывая на Кривца.

— Это — факт. Сталин слово держит крепко, — спокойно сказал пулеметчик, встретив взгляд подрывника.

Кривец был совсем не похож на товарища. Это был сдержанный, рассудительный человек, скупой в движениях и в проявлении своих чувств. Никто нс видел, чтобы Кривец когда-нибудь очень радовался, зато как будто и грустным его никогда не видели. Он считался одним из лучших пулеметчиков в бригаде.