Юрий Абдашев - Двое на Перевале Страница 2

«Минут через двадцать будем на перевале, — мысленно подсчитывает Димка, — потом два километра до буровой, а там и пешечком-то ходу не больше часа…

Димка непроизвольно прижимает подошвой педаль газа и даже сам слегка подается вперед.

— У вас тут приемник? — слышится рядом голос женщины.

— А разве эта штука похожа на что-нибудь другое?

— Действительно, не похожа, — смеется она. — Вы наверное, сами устанавливали, правда?

— Нет, — коротко режет он. — На пару со сменщиком.

— Сейчас, должно быть, концерт хороший передают…

Не отрываясь от ветрового стекла, Димка на ощупь включает приемник. В динамике сухо потрескивает, доносится мышиный писк морзянки, потом неожиданно врывается спокойный мужской голос: «Семнадцать три ноля, семнадцать три ноля, двадцать один час тридцать минут, прохожу вас. Высота восемь тысяч, прибор пятьсот пятьдесят, путевая шестьсот пятьдесят, остаток ГСМ семь тонн…» И немного погодя: «Я вас понял». Смешно подумать, где-то высоко над ними в эту праздничную ночь летит одинокий самолет. Пассажиры пьют яблочный сок, играют в шахматы и читают газеты. Димка тянет руку к приемнику и продолжает настраивать. Наконец случайная волна выплескивает песню, напористую и уверенно спокойную, как полая вода. У него даже появляется желание подпевать, но он вовремя вспоминает о своей соседке и упрямо сжимает челюсти.

Проходит несколько минут, и Димка снова досадливо косит глазом. В полумраке кабины он видит что-то светлое, латунно струящееся, похожее на лунный отблеск в холодном снегу. Парень удивленно поворачивается, и в то же мгновение машина резко тормозит. От неожиданности пассажирка ударяется о дверную стойку. В тормозах шипит воздух.

— Что это? — испуганно говорит она, потирая ладошкой лоб.

— Пень…

— Где?

— Не где, а кто.

— Не пойму, о чем вы…

— Снег идет. Вот он и слепит, путает грешное с праведным. Надо подождать, пока отдохнут глаза.

Большие Димкины руки лежат на баранке, а он, откинув голову, не отрываясь, смотрит на свою соседку. То, что произошло, напоминает сон. Женщины, которую он подобрал у эстакады, нет. Есть совсем другая. Когда и кто подменил ее, он не знает, да и потом это не имеет значения. Важно другое: она не похожа на тех, кого он встречал до сих пор. Волосы у нее золотисто-желтые, с теплым слюдяным блеском. Чуть обветренные губы. Их теплоту он ощущает даже на расстоянии. Черный свитер туго обтягивает плечи. Она выглядит рядом с ним маленькой и хрупкой, точно подросток. Димка напряженно смотрит в ее прозрачные голубые глаза. Ему кажется, что на самом дне их покоятся вогнутые зеркала. Они собирают слабый свет, рассеянный по кабине, и он сверкает в них двумя нестерпимо яркими искрами.

— Ого, — только и может произнести Димка.

Из динамика доносится незнакомая волнующая мелодия, уютно, по-домашнему, мерцает щиток и остро пахнет мандаринами. Девушка смотрит на шкалу приемника и тихо, вполголоса напевает:

По ночам из шоссе в шоссе

Пролетают машины, шумя…

От легкой хрипотцы голос ее звучит вкрадчиво и таинственно.

У тебя двойные глаза,

Их хватило б на два лица…

Димка чувствует себя так, будто его положили в гипс. Он медленно отпускает педаль сцепления, и машина нехотя трогается. «Вот бы с кем закатиться Новый год встречать, — думает он. — Да разве она пойдет… Если уж спешит, значит, ждет ее кто-то. Какой-нибудь пижон с баками и немытой шеей».

Компания, в которую Димка так рвался, незаметно утрачивает для него всякий интерес. Опять Петя Не-прядкин будет играть все тот же вальс «Дунайские волны», а Володя Шамрай — показывать фокусы, секрет которых известен всем присутствующим еще с прошлого года, опять Женька начнет забавлять публику совсем не смешными анекдотами и при этом так ржать, что на столе будут звенеть стаканы, а Люба и Рая в тысячный раз разыгрывать свою глупую пантомиму. Он может наперед до малейших подробностей предсказать, что и как там будет происходить. Именно сейчас он почему-то вспоминает, что когда Валя поет, голос ее звенит, как у торговки, зазывающей покупателей на базаре, что она из особого кокетства говорит: «дзевочки», «дзеньги», «сантимэтр»…

— Зачем вы напялили на себя этот деревянный плащ? — говорит Димка и слегка краснеет. Он уже не помнит, когда краснел в последний раз.

— У меня нет другого плаща, — смеется она.

Он молчит некоторое время, придумывая, что бы еще такое сказать.

— Вот уже едем сколько, а я до сих пор не знаю, как вас зовут.

— Меня? О, меня зовут очень просто — Леля.

— Это хорошо, — неловко бормочет он, хотя сам не знает, что тут хорошего. — Ну, а меня…

— Дима, — уверенно говорит она. — Или в крайнем случае Федя. — Губы ее дрожат от сдерживаемого смеха.

— Это почему же?

— Да так, похож…

— Нет, серьезно, как вы могли узнать? Меня действительно зовут Дмитрий, Димка, короче…

— А я все знаю.

Радио приносит одну мелодию за другой, девушка подпевает, беззаботно смеется, ловко выстукивает на коленках замысловатые ритмы.

— Дима, почему ты не поешь? Пой!

— Что вы, я пою редко. Только когда один или так. когда выпью.

— Значит, выпивать любишь?

— Это вы зря, я ведь только по праздникам.

Он даже не замечает, как они поменялись ролями: теперь она на правах знакомой называет его на «ты», а он по непонятной причине переходит на вежливую форму множественного числа.

— Не пойму я, — говорит он после короткого молчания, — зачем вы в лес работать пошли. Трудно ведь там. Глушь, мужики одни…

— То, что трудно, это хорошо, — внезапно сделавшись серьезной, отвечает Леля. — Мне нужно, чтобы было трудно. Очень нужно. А мужчины везде есть и хорошие и плохие. И в лесу и в городе. Вот, скажем, ты — хороший ведь, правда?

— Я-то? — окончательно смущается Димка. — Кто его знает, вроде бы ничего…

Преодолев последний подъем, машина выползает на вершину перевала. Здесь все белым бело. Снег падает теперь редкими хлопьями. Тишина. Ни одна веточка не шелохнется. В торжественном молчании высятся по увалу сорокаметровые великаны-ели. Груженый ЗИЛ идет медленно, рыская передком из стороны в сторону: на поворотах заносит тяжелый кузов. Неожиданно машина зарывается в глубокий сугроб, и мотор глохнет

— Кажется, сели по-настоящему, — говорит Димка, гася фары. Он открывает дверцу и выпрыгивает на дорогу,.

Вытащив из-под кузова лопату, Димка принимается отбрасывать снег. Работает он неистово — над его лопатой бушует белая метелица. Затем заводит мотор, сдает назад и тут же машина снова зарывается по самые ступицы. Так повторяется много раз.

— А почему ты все время назад и назад? — говорит Леля, стоя на подножке. — Ты вперед попробуй.

— Вперед не пойдет. Задняя скорость сильнее…

Он возится еще минут десять-пятнадцать, потом молча пристраивает на место лопату, отряхивает снег с сапог и, потоптавшись на подножке, усаживается в кабине.

— Ну, что? — тревожно заглядывает ему в глаза Леля.

— А то, что закрыт перевал…

— Что же делать теперь? — Она смотрит на него с растерянностью и надеждой.

— Ждать, пока бульдозер придет.

— Что же делать? — повторяет она.

— Будем встречать Новый год здесь, на перевале. В клуб, небось, елок таких не привозят.

Она удивленно смотрит на него и вдруг начинает смеяться.

— Ну конечно же… это из-за меня…

— Почему из-за вас?

— Ты же бабу взял, Дима. Вот тебе и не повезло.

— Это не потому, — решительно уверяет он. — Номер у меня несчастливый, оканчивается на цифру, тринадцать.

— А если пешком?

— Все равно к двенадцати не поспеем, осталось чуть больше часа.

— Так мы же замерзнем тут. Бульдозер может и не придти. Праздник ведь.

— Замерзнуть, в лесу-то? С костром да с печкой в машине? А мотор все равно греть придется, чтоб вода в радиаторе не замерзла.

— Дима, нельзя мне оставаться. Пойми, никак нельзя…

— Выручат нас утром, не бойтесь. А если что, по видному веток нарубим под колеса.

Леля сочувственно вглядывается в его небритое лицо, на котором написано искреннее расстройство, и выражение ее прозрачных глаз меняется, исчезает появившаяся в них грустинка.

Девушка опускает палец на панель, и два снопа света огненной рекой льются на снег, грозя растопить его. Лучи фар упираются в три молоденьких елочки. Присыпанные снегом, они стоят на лесной опушке. Их густая хвоя серебрится, как нейлоновый мех. Леля поворачивает регулятор громкости, и кабина наполняется звуками, точно музыкальная шкатулка. У Димки светлеет лицо и добродушно раздвигаются выпачканные маслом губы. Он ведь совсем недавно продувал клапан.

— А сейчас, — решительно добавляет Леля, — ты разведешь костер и расчистишь площадку. А мне понадобится проволока или нитки и все, что может пойти на игрушки. Все!

— Да этого хоть сколько, — сияя бормочет он.